 Увеличить |
I
Мне было
тогда лет двадцать пять, – начал Н.Н., дела давно минувших дней, как
видите. Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не для того, чтобы
«окончить мое воспитание», как говаривалось тогда, а просто мне захотелось посмотреть
на мир божий. Я был здоров, молод, весел, деньги у меня не переводились, заботы
еще не успели завестись – я жил без оглядки, делал, что хотел, процветал, одним
словом. Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение и процветать
ему долго нельзя. Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и
есть хлеб насущный; а придет время – и хлебца напросишься. Но толковать об этом
не для чего.
Я
путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где мне
нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание видеть
новые лица – именно лица. Меня занимали исключительно одни люди; я ненавидел
любопытные памятники, замечательные собрания, один вид лон-лакея возбуждал во
мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел в дрезденском «Грюне
Гевелбе». Природа действовала на меня чрезвычайно, но я не любил так называемых
ее красот, необыкновенных гор, утесов, водопадов; я не любил, чтобы она навязывалась
мне, чтобы она мне мешала. Зато лица, живые человеческие лица – речи людей, их
движения, смех – вот без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда
особенно легко и отрадно; мне было весело идти туда, куда шли другие, кричать,
когда другие кричали, и в то же время я любил смотреть, как эти другие кричат.
Меня забавляло наблюдать людей… да я даже не наблюдал их – я их рассматривал с
каким-то радостным и ненасытным любопытством. Но я опять сбиваюсь в сторону.
Итак,
лет двадцать тому назад я жил в немецком небольшом городке З., на левом берегу
Рейна. Я искал уединения: я только что был поражен в сердце одной молодой
вдовой, с которой познакомился на водах. Она была очень хороша собой и умна,
кокетничала со всеми – и со мною, грешным, – сперва даже поощряла меня, а
потом жестоко меня уязвила, пожертвовав мною одному краснощекому баварскому
лейтенанту. Признаться сказать, рана моего сердца не очень была глубока; но я
почел долгом предаться на некоторое время печали и одиночеству – чем молодость
не тешится! – и поселился в З.
Городок
этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух высоких холмов, своими
дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым мостом над светлой речкой,
впадавшей в Рейн, – а главное, своим хорошим вином. По его узким улицам
гуляли вечером, тотчас после захождения солнца (дело было в июне),
прехорошенькие белокурые немочки и, встретясь с иностранцем, произносили
приятным голоском: «Guten Abend!» – а некоторые из них не уходили даже и тогда,
когда луна поднималась из-за острых крыш стареньких домов и мелкие каменья
мостовой четко рисовались в ее неподвижных лучах Я любил бродить тогда по
городу; луна казалось, пристально глядела на него с чистого неба; и город
чувствовал этот взгляд и стоял чутко и мирно, весь облитый ее светом, этим
безмятежным и в то же время тихо душу волнующим светом. Петух на высокой
готической колокольне блестел бледным золотом; таким же золотом переливались
струйки по черному глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно
теплились в узких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно
высовывали свои завитые усики из-за каменных оград; что-то пробегало в тени
около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался сонливый
свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а воздух так и
ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и
глубже дышала, и слово «Гретхен» – не то восклицание, не то вопрос – так и просилось
на уста.
Городок
З. лежит в двух верстах от Рейна. Я часто ходил смотреть на величавую реку и,
не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове, просиживал долгие часы на
каменной скамье под одиноким огромным ясенем. Маленькая статуя мадонны с почти
детским лицом и красным сердцем на груди, пронзенным мечами, печально
выглядывала из его ветвей. На противоположном берегу находился городок Л.,
немного побольше того, в котором я поселился. Однажды вечером я сидел на своей
любимой скамье и глядел то на реку, то на небо, то на виноградники. Передо мной
белоголовые мальчишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег и
опрокинутой насмоленным брюхом кверху. Кораблики тихо бежали на слабо
надувшихся парусах; зеленоватые волны скользили мимо, чуть-чуть вспухая и урча.
Вдруг донеслись до меня звуки музыки; я прислушался. В городе Л. играли вальс;
контрабас гудел отрывисто, скрипка неясно заливалась, флейта свистала бойко.
– Что
это? – спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жилете, синих
чулках и башмаках с пряжками.
–
Это, – отвечал он мне, предварительно передвинув мундштук своей трубки из
одного угла губ в другой, – студенты приехали из Б. на коммерш.
«А
посмотрю-ка я на этот коммерш, – подумал я, – кстати же, я в Л. не
бывал». Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.
|
