XXI
Когда,
на другой день утром, я стал подходить к знакомому домику, меня поразило одно
обстоятельство: все окна в нем были раскрыты и дверь тоже была раскрыта;
какие-то бумажки валялись перед порогом; служанка с метлой показалась за
дверью.
Я
приблизился к ней…
–
Уехали! – брякнула она, прежде чем я успел спросить ее: дома ли Гагин?
–
Уехали?… – повторил я. – Как уехали? Куда?
– Уехали
сегодня утром, в шесть часов, и не сказали куда. Постойте, ведь вы, кажется, господин
Н.?
– Я
господин Н.
– К вам
есть письмо у хозяйки. – Служанка пошла наверх и вернулась с
письмом. – Вот-с, извольте.
– Да не
может быть… Как же это так?.. – начал было я.
Служанка
тупо посмотрела на меня и принялась мести.
Я
развернул письмо. Ко мне писал Гагин; от Аси не было ни строчки. Он начал с
того, что просил не сердиться на него за внезапный отъезд; он был уверен, что,
по зрелом соображении, я одобрю его решение. Он не находил другого выхода из
положения, которое могло сделаться затруднительным и опасным. «Вчера
вечером, – писал он, – пока мы оба молча ждали Асю, я убедился
окончательно в необходимости разлуки. Есть предрассудки, которые я уважаю; я
понимаю, что вам нельзя жениться на Асе. Она мне все сказала; для ее
спокойствия я должен был уступить ее повторенным, усиленные просьбам». В конце
письма он изъявлял сожаление о том, что наше знакомство так скоро прекратилось,
желал мне счастья, дружески жал мне руку и умолял меня не стараться их
отыскивать.
«Какие
предрассудки? – вскричал я, как будто он мог меня слышать, – что за
вздор! Кто дал право похитить ее у меня…» Я схватил себя за голову…
Служанка
начал громко кликать хозяйку: ее испуг заставил меня прийти в себя. Одна мысль
во мне загорелась: сыскать их, сыскать во что бы то ни стало. Принять этот
удар, примириться с такой развязкой было невозможно. Я узнал от хозяйки, что
они в шесть часов утра сели на пароход и поплыли вниз по Рейну. Я отправился в
контору: там мне сказали, что они взяли билеты до Кельна. Я пошел домой с тем,
чтобы тотчас уложиться и поплыть вслед за ними. Мне пришлось идти мимо дома
фрау Луизе… Вдруг я слышу: меня кличет кто-то. Я поднял голову и увидал в окне
той самой комнаты, где я накануне виделся с Асей, вдову бургомистра. Она улыбалась
своей противной улыбкой и звала меня. Я отвернулся и прошел было мимо; но она мне
крикнула мне вслед, что у нее есть что-то для меня. Эти слова меня остановили,
и я вошел в ее дом. Как передать мои чувства, когда я увидал опять эту
комнатку…
–
По-настоящему, – начала старуха, показывая мне маленькую записку, – я
бы должна была дать вам это только в случае, если бы вы зашли ко мне сами, но
вы такой прекрасный молодой человек. Возьмите.
Я взял
записку.
На
крошечном клочке бумаги стояли следующие слова, торопливо начерченные карандашом:
«Прощайте,
мы не увидимся более. Не из гордости я уезжаю – нет, мне нельзя иначе. Вчера,
когда я плакала перед вами, если б вы мне сказали одно слово, одно только слово
– я бы осталась. Вы его не сказали. Видно, так лучше… Прощайте навсегда!»
Одно
слово… О, я безумец! Это слово… я со слезами повторял его накануне, я расточал
его на ветер, я твердил его среди пустых полей… но я не сказал его ей, я не
сказал ей, что я люблю ее… Когда я встретился с ней в той роковой комнате, во
мне еще не было ясного сознания моей любви: оно не проснулось даже тогда, когда
я сидел с ее братом в бессмысленном и тягостном молчании… оно вспыхнуло с
неудержимой силой лишь несколько мгновений спустя, когда, испуганный
возможностью несчастья, я стал искать и звать ее… но тогда уже было поздно. «Да
это невозможно!» – скажут мне; не знаю, возможно ли это, – знаю, что это
правда. Ася бы не уехала, если б в ней была хоть тень кокетства и если б ее
положение не было ложно. Она не могла вынести того, что всякая другая снесла
бы; я этого не понял. Недобрый мой гений остановил признание на устах моих при
последнем свидании с Гагиным перед потемневшим окном, и последняя нить, за
которую я еще мог ухватиться, – выскользнула из рук моих.
В тот же
день я вернулся с уложенным чемоданом в город Л. и поплыл в Кельн. Помню,
пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался с этими улицами, со всеми этими
местами, которые я уже никогда не должен был позабыть, – я увидел Ганхен.
Она сидела возле берега на скамье. Лицо ее было бледно, но не грустно; молодой
красивый парень стоял рядом с нею и, смеясь, рассказывал ей что-то, а на другой
стороне Рейна маленькая моя мадонна все так же печально выглядывала из темной
зелени старого ясеня.
|
