Увеличить |
Глава XIX
Совет врача
Измученный
постоянной тревогой и длительным бденьем, мистер Лорри заснул на своем дежурстве.
Утром десятого дня он проснулся от яркого солнечного света, хлынувшего в окна
гостиной, где он уснул, должно быть, уже поздно ночью, после того как долго
сидел один в темноте.
Он
протер глаза, встал, подошел к дверям спальни, и тут ему показалось, что он,
верно, еще не совсем проснулся: потому что, когда он заглянул в дверь, он
увидел не скамью башмачника с его инструментами — все это было убрано и
отставлено в сторону, — а самого доктора, который сидел у окна в кресле и
читал. Он был одет по-домашнему, в халате, и лицо его (мистер Лорри видел его отлично),
правда, все еще очень бледное, было совершенно спокойно, вдумчиво и
сосредоточенно.
Мистер
Лорри, теперь уже убедившись, что не спит, все еще не верил себе, у него даже
мелькнуло подозрение, не привиделась ли ему во сне вся эта история с
башмачником, ведь вот же он, его друг, тут, перед глазами, такой же, как
всегда, в своем обычном виде, за своим обычным занятием; и где же хоть
какие-нибудь следы того ужасного превращения, которое их так напугало, хотя бы
признак того, что это действительно было? Но, конечно, такое подозрение могло
возникнуть только в первую секунду, пока он еще не совсем очнулся. А
доказательства того, что произошло, были налицо: как же он сам-то очутился
здесь, он, Джарвис Лорри, если для этого не было достаточно важной причины? Как
случилось, что он уснул одетый на диване в гостиной и вот сейчас ранним утром
стоит у дверей докторской спальни и задает себе все эти вопросы.
Через
несколько минут за его спиной выросла мисс Просс и возбужденно зашептала ему на
ухо. Если бы у него еще оставались какие-нибудь сомнения, они моментально
рассеялись бы от этого шепота. Но у мистера Лорри теперь уже совершенно
прояснилось в голове, и он больше не сомневался. Он посоветовал не беспокоить
доктора до завтрака, лучше они встретятся с ним за столом, как ни в чем не
бывало. Если они убедятся, что он в обычном хорошем состоянии, мистер Лорри
осторожно заведет разговор и попросит у него совета и наставления, которые он,
тревожась за него, давно хотел попросить.
Мисс
Просс, положившись на мистера Лорри, пошла распорядиться насчет завтрака, а
мистер Лорри тщательно занялся своим туалетом. Времени у него было достаточно,
и в положенный час мистер Лорри явился к столу, как всегда в безукоризненном
воротничке и манжетах и как всегда щеголяя своими туго обтянутыми икрами.
Доктору
доложили, что завтрак подан, и он пришел и сел на свое обычное место.
Насколько
можно было судить по завязавшемуся разговору, в котором мистер Лорри с присущей
ему деликатностью избегал касаться кой-каких вопросов, доктор пребывал в полной
уверенности, что свадьба его дочери состоялась накануне. Когда же мистер Лорри
как бы невзначай упомянул, какой сегодня день и число, он задумался, начал
что-то высчитывать в уме и явно смутился. Но, в общем, он был совершенно такой
же, как прежде, и разговаривал так спокойно и сдержанно, что мистер Лорри
решил, не откладывая, посоветоваться с ним насчет него самого.
Поэтому,
как только кончился завтрак, и убрали со стола, и они остались вдвоем с доктором,
мистер Лорри завел с ним дружескую беседу:
— Дорогой
Манетт, мне бы очень хотелось узнать ваше мнение — но так, чтобы это осталось
между нами, — по поводу одного весьма удивительного случая, который меня
чрезвычайно заинтересовал; возможно, он вам вовсе не покажется таким
удивительным, поскольку вы в этом разбираетесь лучше меня…
Доктор
взглянул на свои руки, огрубевшие от работы, и явно смутился, но продолжал внимательно
слушать. Он уже не раз поглядывал сегодня на свои руки.
— Доктор
Манетт, — продолжал мистер Лорри, мягко беря его за локоть, — случай
этот произошел с очень близким и дорогим для меня другом. Я очень прошу вас,
подумайте и посоветуйте, что можно сделать, — я обращаюсь к вам и ради
него самого, а главное — ради его дочери, дочери, дорогой Манетт.
— Насколько
я понимаю, речь идет о каком-то душевном заболевании? — тихо спросил доктор.
— Да!
— Ну,
расскажите, как это случилось. Расскажите обстоятельно, ничего не пропускайте.
Убедившись,
что они понимают друг друга, мистер Лорри продолжал:
— Дорогой
Манетт, это заболевание было вызвано когда-то, очень давно, сильным, длительным
и тяжелым потрясением, потрясением всех чувств… ума… сердца… ну, словом, как
это у вас говорится… душевным потрясением. Душевным. И вот, в таком душевном
потрясении или затмении несчастный больной пребывал очень долго, — как
долго, этого никто не знает, потому что сам он вряд ли может припомнить, когда
это началось, а без него этого нельзя установить. Затмение это у него
прошло, — как, каким образом, он был не в состоянии проследить — я сам
слышал и был потрясен, когда он однажды публично рассказывал об этом. Никаких
следов заболевания не осталось, никаких! Это человек высокого ума, серьезный
ученый, неутомимый труженик науки, очень выносливый физически, человек с обширными
знаниями, которые он неустанно пополняет. И вот — надо же такое
несчастие! — недавно, — тут мистер Лорри сделал паузу и глубоко
вздохнул, — у него это повторилось, правда в слабой форме.
— И
как долго это продолжалось? — тихо спросил доктор.
— Девять
суток.
— В
чем же это проявилось? Не овладела ли им снова, — он опять взглянул на
свои руки, — какая-нибудь навязчивая идея, мания, которая была у него и
раньше во время болезни.
— Да,
вот именно.
— А
вам приходилось видеть его прежде, — доктор говорил сдержанно, внятно, но
все так же тихо, — когда он был одержим этой манией?
— Да,
один раз видел.
— И
что же, когда приступ повторился, он и во всем остальном вел себя так же, как
раньше, или не совсем так?
— Да,
по-моему, так же.
— Вы
говорили что-то о его дочери. Знает она об этом приступе?
— Нет.
От нее скрыли, и я надеюсь, что она и не узнает. Знаю только я да еще один
человек, на которого можно положиться.
Доктор
горячо пожал руку мистеру Лорри и прошептал:
— Вот
это хорошо. Очень хорошо, что вы об этом подумали!
Мистер
Лорри тоже крепко пожал ему руку, и оба некоторое время сидели молча.
— Так
вот, дорогой Манетт, — сердечно и задушевно промолвил, наконец, мистер
Лорри, — я ведь человек деловой, где мне разбираться в подобных тонкостях.
У меня и знаний таких нет, да и не моего это ума дело. Мне нужно, чтобы меня
кто-то наставил. И нет человека на свете, на которого я мог бы положиться так,
как на вас. Объясните мне, что это был за приступ, надо ли опасаться, что он
повторится? Нельзя ли это как-то предотвратить? Что делать в случае, если он
повторится? Отчего бывают такие приступы? Чем я могу помочь моему другу? Я для
него все на свете готов сделать, только бы знать, как прийти ему на помощь. Сам
я понятия не имею, как к этому приступиться. Что я должен в таких случаях
делать? Если вы, с вашими знаниями, с вашим умом и опытом, наставите меня на
верный путь, я могу ему чем-то помочь; а без наставления, без совета ему от
меня мало проку. Я вас очень прошу, не откажите мне в вашем совете, помогите
мне разобраться, научите меня, как в таких случаях поступать.
Доктор
Манетт сидел глубоко задумавшись и не сразу собрался ответить на эту
взволнованную речь. Мистер Лорри не торопил его.
— Я
думаю, — вымолвил он, наконец, не без усилия, — что этот приступ,
который вы мне описали, не был, по всей вероятности, неожиданностью для самого
больного.
— По-вашему,
он предвидел и страшился его? — отважился спросить мистер Лорри.
— Да,
очень страшился, — невольно передергиваясь, сказал доктор. — Вы не
можете себе представить, как ужасно угнетает больного такое предчувствие и как
трудно и даже почти невозможно для него заговорить с кем-нибудь о том, что его
угнетает!
— А
не было бы для него облегчением, если бы он переломил себя и поделился с
кем-нибудь из близких тем, что его так тяготит?
— Да,
пожалуй. Но, как я уже говорил вам, это для него почти невозможно. И я даже
думаю — бывают случаи, когда это совершенно невозможно.
— А
скажите, — помолчав, спросил мистер Лорри, снова мягко и осторожно
дотрагиваясь до его руки, — чем, по-вашему, мог быть вызван такой приступ?
— Я
думаю, что-то внезапно всколыхнуло в нем тяжелые воспоминания и мысли, преследовавшие
его еще в ту пору, когда у него только начиналась эта болезнь. В связи с этим
мог возникнуть целый ряд каких-то особенно гнетущих ассоциаций. Возможно, он
уже давно смутно подозревал и опасался, что эти ассоциации могут возникнуть у
него в связи с некиим чрезвычайным событием. Быть может, он старался пересилить
себя и как-то подготовиться к этому и ничего из этого не вышло; возможно даже,
что эти его тщетные попытки и привели к тому, что он в конце концов надорвался
и не выдержал.
— А
помнит он, что с ним было во время приступа? — нерешительно спросил мистер
Лорри.
Доктор
медленно обвел глазами комнату и, с каким-то безнадежным видом покачав головой,
ответил тихо:
— Нет,
ничего не помнит.
— Ну,
а что вы можете посоветовать мне на будущее?
— Что
касается будущего, — уверенно сказал доктор, — я бы сказал, у вас
есть все основания надеяться. Уж если он милостью провидения пришел в себя, и в
такой короткий срок, можно за него быть спокойным. Если этот приступ случился с
ним в результате того, что он в течение долгого времени старался подавить в
себе какое-то гнетущее предчувствие и страх и не выдержал, столкнувшись с тем,
чего он страшился, а потом все же поправился, — то теперь гроза миновала.
Я думаю, что худшее уже позади.
— Вот
это хорошо, очень хорошо. Это меня утешает. Слава богу! — воскликнул
мистер Лорри.
— Слава
богу! — повторил доктор, низко склонив голову.
— У
меня к вам еще два вопроса, по которым я хотел бы с вами посоветоваться. Можно
мне вас спросить?
— Ваш
друг должен благодарить вас, вы не можете оказать ему большей услуги, — и
доктор пожал ему руку.
— Так
вот, значит, первое. Это человек чрезвычайно усидчивый и необыкновенно
энергичный. Он с таким рвением отдается своему делу, занимается всякими
исследованиями, ставит опыты, словом, трудится неустанно. Не находите ли вы,
что ему нельзя так много работать?
— Не
думаю. Возможно, при таком душевном складе ему требуется, чтобы ум его всегда
был занят. В какой-то мере, это его естественная потребность, а потрясение
значительно усилило эту потребность. Недостаток здоровой пищи для такого ума
грозит тем, что он будет питаться нездоровыми мыслями. Я так думаю, что он сам
наблюдал за собой и пришел к этому разумному выводу.
— А
вам не кажется, что такое умственное напряжение вредно для него.
— Нет,
могу с уверенностью сказать, что нет.
— Дорогой
Манетт, но ведь если он переутомится…
— Друг
Лорри, я не думаю, что ему грозит такая опасность. Все его мысли были до сих
пор направлены в одну сторону; чтобы восстановить равновесие, им необходимо
дать другое направление.
— Простите
мне мою настойчивость, мы, дельцы, народ дотошный. Вообразите на минуту, что он
слишком много работал и переутомился: может у него от этого повториться
приступ?
— Нет,
не думаю, — твердо и убежденно сказал доктор Манетт, — я не допускаю
мысли, что, помимо некоторых определенных ассоциаций, что-либо другое способно
вызвать у него приступ. Я полагаю, что это у него больше не повторится, если
только какое-то необыкновенное стечение обстоятельств не заденет в нем эту
чувствительную струну. А раз уж после того, что с ним произошло, он выздоровел,
я не представляю себе, чтобы ее что-нибудь могло так задеть. Мне думается, и я
надеюсь, что такое несчастное стечение обстоятельств больше не повторится.
Он
говорил осторожно, как человек, который понимает, что мозг — это такое тонкое и
сложное устройство, что достаточно иной раз пустяка, чтобы повредить этот
хрупкий механизм. И в то же время он говорил с уверенностью человека,
черпающего эту уверенность из собственного горького опыта — долготерпения и
страданий. И уж конечно его друг мистер Лорри не пытался поколебать эту
уверенность. Он сделал вид, будто успокоился и верит, что все обошлось, хотя на
самом деле далеко не был в этом убежден, и перешел ко второму вопросу, который
отложил на самый конец. Он понимал, что об этом будет всего труднее говорить,
но, вспоминая то, что ему рассказывала мисс Просс, когда он как-то застал ее одну
в воскресенье, вспоминая все то, что он видел сам своими глазами за последние
девять дней, он чувствовал, что не имеет права уклониться от этого разговора.
— Навязчивая
идея, овладевшая им во время приступа, от которого он так быстро оправился, —
откашлявшись, заговорил мистер Лорри, — выражалась… гм… ну, назовем это
кузнечным ремеслом, вот именно — кузнечное ремесло! Предположим для примера,
что он когда-то давно, в самое тяжкое для него время, работал на маленькой
наковальне. И вот теперь он вдруг ни с того ни с сего опять стал за свою
наковальню. Не находите ли вы, что ему не следовало бы держать ее постоянно у
себя на глазах?
Доктор
сидел, прикрыв лоб рукой, и нервно постукивал ногой об пол.
— Он
ее с тех пор так при себе и держит, — продолжал мистер Лорри, с
беспокойством глядя на своего друга. — А не лучше ли было бы ему с ней
расстаться?
Доктор,
все так же опершись па руку, молча постукивал ногой об пол.
— Вы
опасаетесь советовать? — промолвил мистер Лорри. — Я понимаю,
конечно, такой щекотливый вопрос. А все-таки мне думается… — Он покачал головой
и не договорил.
— Видите
ли, — сказал доктор, поворачиваясь к нему после долгого тягостного
молчания, — мне очень трудно объяснить вам, что происходит в мозгу вашего
бедного друга. Он когда-то так тосковал по этой работе и так радовался, когда
ему ее разрешили; ведь это было для него громадное облегчение; когда он работал
руками, он ни о чем не думал, кроме своей работы, в особенности на первых
порах, пока она ему давалась с трудом; а по мере того как руки его привыкали,
сознание и чувства притуплялись, и ему легче было переносить свои мученья; с
тех пор он и подумать не мог расстаться со своей работой. И даже теперь, когда
он, насколько я могу судить, может быть вполне за себя спокоен и сам чувствует,
что может поручиться за себя, стоит ему только представить себе, что его вдруг
потянуло к прежней работе, а ее около него нет, — его охватывает такой
ужас, какой, должно быть, испытывает ребенок, который сбился с дороги и
заплутался в лесу.
Он
поднял глаза и беспомощно посмотрел на мистера Лорри, и на лице его и в самом
деле был написан ужас.
— А
не думаете ли вы — поверьте, я спрашиваю, как человек, который совсем не
разбирается в подобных тонкостях, который всю жизнь имеет дело только со
счетами, гинеями, шиллингами да банкнотами, — не думаете ли вы, что это
постоянное напоминание у него перед глазами невольно возвращает его к прошлому?
И если бы он убрал это напоминанье, дорогой Манетт, может быть, он избавился бы
и от своего страха? Короче говоря, не уступка ли страху эта его привязанность к
наковальне?
Снова
наступило молчание.
— Видите
ли, — как-то неуверенно промолвил доктор, — ведь для него это старый
друг.
— Я
бы не стал ее держать, — сказал мистер Лорри, энергично тряся головой; он
чувствовал себя гораздо увереннее, видя, что доктор колеблется, — я бы
посоветовал ему от нее избавиться. Но, конечно, не без вашего разрешения. Я
уверен, что ему это только во вред. Нет, право же, согласитесь, дорогой друг!
Разрешите мне сделать это ради его дочери, дорогой Манетт!
Странно
было наблюдать борьбу доктора Манетта с самим собой.
— Ну,
разве только ради нее. Хорошо, разрешаю вам. Но я не советовал бы убирать эту
вещь при нем. Унесите ее, когда он куда-нибудь уедет. Чтобы он не сразу
почувствовал, что лишился старого друга, а уже после некоторого отсутствия,
когда он немножко отвыкнет.
Мистер
Лорри, конечно, не стал возражать, и на том разговор и кончился. Они в этот
день поехали за город, и на свежем воздухе доктор почувствовал себя гораздо
лучше. Дня через три он совсем поправился, а на исходе второй недели, как и
было условлено, отправился в Уорвикшир, чтобы продолжить путешествие с Люси и
ее мужем. За несколько дней до его отъезда мистер Лорри рассказал ему, как Люси
было объяснено его молчание, и он написал ей, подтвердив свою отлучку, и Люси
была спокойна и ничего не подозревала.
Вечером
в тот день, когда он уехал, мистер Лорри, вооружившись топором, долотом, пилой
и молотком, вошел в его комнату, а за ним шествовала мисс Просс со свечой в
руке. Хоронясь, словно заговорщики, они заперли дверь, и мистер Лорри стал
рубить топором скамью башмачника, а его помощница мисс Просс светила ему и всем
своим угрюмым видом как нельзя более напоминала соучастницу в злодеянии. Труп
жертвы (изрубленный на мелкие части) стащили в кухню и тут же сожгли в печке, а
сапожные инструменты, башмаки и кожу закопали в саду. Честным людям,
вынужденным что-то уничтожать, да еще тайком, кажется, будто они совершают
что-то дурное, и мистер Лорри и мисс Просс, покуда они делали это свое тайное дело
и потом прятали следы, чувствовали себя преступниками, да и вид у них был такой
же преступный.
|