IX
Воронцов,
Михаил Семенович, воспитанный в Англии, сын русского посла, был среди русских
высших чиновников человек редкого в то время европейского образования, честолюбивый,
мягкий и ласковый в обращении с низшими и тонкий придворный в отношениях с высшими.
Он не понимал жизни без власти и без покорности. Он имел все высшие чины и
ордена и счичтался искусным военным, даже победителем Наполеона под Красном.
Ему в 51-м году было за семьдесят лет, но он еще был совсем свеж, бодро
двигался и, главное, вполне обладал всей ловкостью тонкого и приятного ума,
направленного на поддержание своей власти и утверждение и распространение своей
популярности. Он владел большим богатством – и своим и своей жены, графини
Браницкой, – и огромным получаемым содержанием в качестве наместника и
тратил большую часть своих средств на устройство дворца и сада на южном берегу
Крыма.
Вечером
7 декабря 1851 года к дворцу его в Тифлисе подъехала курьерская тройка. Усталый,
весь черный от пыли офицер, привезший от генерала Козловского известие о выходе
к русским Хаджи-Мурата, разминая ноги, вошел мимо часовых в широкое крыльцо
наместнического дворца. Было шесть часов вечера, и Воронцов шел к обеду, когда
ему доложили о приезде курьера. Воронцов принял курьера не откладывая и потому
на несколько минут опоздал к обеду. Когда он вошел в гостиную, приглашенные к
столу, человек тридцать, сидевшие около княгини Елизаветы Ксаверьевны и
стоявшие группами у окон, встали, повернулись лицом к вошедшему. Воронцов был в
своем обычном черном военном сюртуке без эполет, с полупогончиками и белым
крестом на шее. Лисье бритое лицо его приятно улыбалось, и глаза щурились,
оглядывая всех собравшихся.
Войдя
мягкими, поспешными шагами в гостиную, он извинился перед дамами за то, что
опоздал, поздоровался с мужчинами и подошел к грузинской княгине Манане
Орбельяни, сорокапятилетней, восточного склада, полной, высокой красавице, и
подал ей руку, чтобы вести ее к столу. Княгиня Елизавета Ксаверьевна сама
подала руку приезжему рыжеватому генералу с щетинистыми усами. Грузинский князь
подал руку графине Шуазель, приятельнице княгини. Доктор Андреевский, адъютанты
и другие, кто с дамами, кто без дам, пошли вслед за тремя парами. Лакеи в
кафтанах, чулках и башмаках отодвигали и придвигали стулья садящимся;
метрдотель торжественно разливал дымящийся суп из серебряной миски.
Воронцов
сел в середине длинного стола. Напротив его села княгиня, его жена, с генералом.
Направо от него была его дама, красавица Орбельяни, налево – стройная, черная,
румяная, в блестящих украшениях, княжна-грузинка, не переставая улыбавшаяся.
– Excellentes,
chere amie, – отвечал Воронцов на вопрос княгини о том, какие он получил
известия с курьером. – Simon a eu de la chance.[3]
И он
стал рассказывать так, чтобы могли слышать все сидящие за столом, поразительную
новость, – для него одного это не было вполне новостью, потому что
переговоры велись уже давно, – о том, что знаменитый, храбрейший помощник
Шамиля Хаджи-Мурат передался русским и нынче-завтра будет привезен в Тифлис.
Все
обедавшие, даже молодежь, адъютанты и чиновники, сидевшие на дальних концах стола
и перед этим о чем-то тихо смеявшиеся, все затихли и слушали.
– А
вы, генерал, встречали этого Хаджи-Мурата? – спросила княгиня у своего
соседа, рыжего генерала с щетинистыми усами, когда князь перестал говорить.
– И
не раз, княгиня.
И
генерал рассказал про то, как Хаджи-Мурат в 43-м году, после взятия горцами
Гергебиля, наткнулся на отряд генерала Пассека и как он, на их глазах почти,
убил полковника Золотухина.
Воронцов
слушал генерала с приятной улыбкой, очевидно довольный тем, что генерал разговорился.
Но вдруг лицо Воронцова приняло рассеянное и унылое выражение.
Разговорившийся
генерал стал рассказывать про то, где он в другой раз столкнулся с Хаджи-Муратом.
– Ведь
это он, – говорил генерал, – вы изволите помнить, ваше сиятельство,
устроил в сухарную экспедицию засаду на выручке.
– Где? –
переспросил Воронцов, щуря глаза. Дело было в том, что храбрый генерал называл
«выручкой» то дело в несчастном Даргинском походе, в котором действительно
погиб бы весь отряд с князем Воронцовым, командовавшим им, если бы его не
выручили вновь подошедшие войска Всем было известно, что весь Даргинский поход,
под начальством Воронцова, в котором русские потеряли много убитых и раненых и
несколько пушек, был постыдным событием, и потому если кто и говорил про этот
поход при Воронцове, то говорил только в том смысле, в котором Воронцов написал
донесение царю, то есть, что это был блестящий подвиг русских войск. Словом же
«выручка» прямо указывалось на то, что это был не блестящий подвиг, а ошибка,
погубившая много людей Все поняли это, и одни делали вид, что не замечают
значения слов генерала, другие испуганно ожидали, что будет дальше; некоторые,
улыбаясь, переглянулись.
Один только
рыжий генерал с щетинистыми усами ничего не замечал и, увлеченный своим
рассказом, спокойно ответил:
– На
выручке, ваше сиятельство.
И раз
заведенный на любимую тему, генерал подробно рассказал, как «этот Хаджи-Мурат
так ловко разрезал отряд пополам, что, не приди нам на выручку, – он как
будто с особенной любовью повторял слово „выручка“, – тут бы все и
остались, потому.»
Генерал
не успел досказать все, потому что Манана Орбельяни, поняв, в чем дело, перебила
речь генерала, расспрашивая его об удобствах его помещения в Тифлисе. Генерал
удивился, оглянулся на всех и на своего адъютанта в конце стола, упорным и
значительным Взглядом смотревшего на него, – и вдруг понял. Не отвечая
княгине, он нахмурился, замолчал и стал поспешно есть, не жуя, лежавшее у него
на тарелке утонченное кушанье непонятного для него вида и даже вкуса.
Всем
стало неловко, но неловкость положения исправил грузинский князь, очень глупый,
но необыкновенно тонкий и искусный льстец и придворный, сидевший по другую
сторону княгини Воронцовой. Он, как будто ничего не замечая, громким голосом
стал рассказывать про похищение Хаджи-Муратом вдовы Ахмет-хана Мехтулинского:
– Ночью
вошел в селенье, схватил, что ему нужно было, и ускакал со всей партией.
– Зачем
же ему нужна была именно женщина ста? – спросила княгиня.
– А
он был враг с мужем, преследовал его, но нигде до самой смерти хана не мог
встретить, так вот он отомстил на вдове.
Княгиня
перевела это по-французски своей старой приятельнице, графине Шуазель, сидевшей
подле грузинского князя.
– Quelle
honeur![4]
– сказала графиня, закрывая глаза и покачивая головой.
– О
нет, – сказал Воронцов улыбаясь, – мне говорили, что он с рыцарским
уважением обращался с пленницей и потом отпустил ее.
– Да,
за выкуп.
– Ну
разумеется, но все-таки он благородно поступил.
Эти
слова князя дали тон дальнейшим рассказам про Хаджи-Мурата. Придворные поняли,
что чем приятнее приписывать значения Хаджи-Мурату, тем приятнее будет князю
Воронцову.
– Удивительная
смелость у этого человека. Замечательный человек.
– Как
же, в сорок девятом году он среди бела дня ворвался в Темир-Хан-Шуру и
разграбил лавки.
Сидевший
на конце стола армянин, бывший в то время в Темир-Хан-Шуре, рассказал про
подробности этого подвига Хаджи-Мурата.
Вообще
весь обед прошел в рассказах о Хаджи-Мурате. Все наперерыв хвалили его храбрость,
ум, великодушие. Кто-то рассказал про то, как он велел убить двадцать шесть
пленных; но и на это было обычное возражение:
– Что делать! A la guerre comme a
la guerre.[5]
– Это
большой человек.
– Если
бы он родился в Европе, это, может быть, был бы новый Наполеон, – сказал
глупый грузинский князь, имеющий дар лести.
Он знал,
что всякое упоминание о Наполеоне, за победу над которым Воронцов носил белый
крест на шее, было приятно князю.
– Ну,
хоть не Наполеон, но лихой кавалерийский генерал – да, – сказал Воронцов.
– Если
не Наполеон, то Мюрат.
– И
имя его – Хаджи-Мурат.
– Хаджи-Мурат
вышел, теперь конец и Шамилю, – сказал кто-то.
– Они
чувствуют, что им теперь (это теперь значило: при Воронцове) не
выдержать, – сказал другой.
– Tout
cela est grace a vous[6], – сказала Манана
Орбельяни.
Князь
Воронцов старался умерить волны лести, которые начинали уже заливать его. Но
ему было приятно, и он повел от стола свою даму в гостиную в самом хорошем
расположении духа.
После
обеда, когда в гостиной обносили кофе, князь особенно ласков был со всеми и, подойдя
к генералу с рыжими щетинистыми усами, старался показать ему, что он не заметил
его неловкости.
Обойдя
всех гостей, князь сел за карты. Он играл только в старинную игру – ломбер. Партнерами
князя были: грузинский князь, потом армянский генерал, выучившийся у камердинера
князя играть в ломбер, и четвертый, – знаменитый по своей власти, –
доктор Андреевский.
Поставив
подле себя золотую табакерку с портретом Александра I, Воронцов разодрал атласные
карты и хотел разостлать их, когда вошел камердинер, итальянец Джовани, с
письмом на серебряном подносе.
– Еще
курьер, ваше сиятельство.
Воронцов
положил карты и, извинившись, распечатал и стал читать.
Письмо
было от сына. Он описывал выход Хаджи-Мурата и столкновение с Меллер-Закомельским.
Княгиня
подошла и спросила, что пишет сын.
– Все о том
же. Il a eu quelques
desagrements avec le commandant de la place. Simon a eu tort.[7]
But all is well what ends well[8], –
сказал он, передавая жене письмо, и, обращаясь к почтительно дожидавшимся
партнерам, попросил брать карты.
Когда
сдали первую сдачу, Воронцов открыл табакерку и сделал то, что он делывал,
когда был в особенно хорошем расположении духа: достал старчески сморщенными
белыми руками щепотку французского табаку и поднес ее к носу и высыпал.
|
