
Увеличить |
XIII
Когда
Лорис-Меликов вошел в гостиную, Хаджи-Мурат с веселым лицом встретил его.
– Что
же, продолжать? – сказал он, усаживаясь на тахту.
– Да,
непременно, – сказал Лорис-Меликов. – А я заходил к твоим нукерам,
поговорил с ними. Один – веселый малый, – прибавил Лорис-Меликов.
– Да,
Хан-Магома – легкий человек, – сказал Хаджи-Мурат.
– А
понравился мне молодой, красивый.
– А,
Элдар. Этот молод, а тверд, железный. Они помолчали.
– Так
говорить дальше?
– Да,
да.
– Я
сказал, как ханов убили. Ну, убили их, и Гамзат въехал в Хунзах и сел в ханском
дворце, – начал Хаджи-Мурат. – Оставалась мать-ханша. Гамзат призвал
ее к себе. Она стала выговаривать ему. Он мигнул своему мюриду Асельдеру, и тот
сзади ударил, убил ее.
– Зачем
же он убил ее-то? – спросил Лорис-Меликов.
– А
как же быть: перелез передними ногами, перелезай и задними. Надо было всю
породу покончить. Так и сделали. Шамиль меньшого убил, сбросил с кручи. Вся
Авария покорилась Гамзату, только мы с братом не хотели покориться. Нам надо
было кровь его за ханов. Мы делали вид, что покорились, а думали только, как
взять с него кровь. Мы посоветовались с дедом и решили выждать время, когда он
выедет из дворца, и из засады убить его. Кто-то подслушал нас, сказал Гамзату,
и он призвал к себе деда и сказал: «Смотри, если правда, что твои внуки задумывают
худое против меня, висеть тебе с ними на одной перекладине. Я делаю дело божье,
и мне помешать нельзя. Иди и помни, что я сказал». Дед пришел домой и сказал
нам. Тогда мы решили не ждать, сделать дело в первый день праздника в мечети.
Товарищи отказались, – остались мы с братом. Мы взяли по два пистолета,
надели бурки и пошли в мечеть. Гамзат вошел с тридцатью мюридами. Все они
держали шашки наголо. Рядом с Гамзатом шел Асельдер, его любимый мюрид, –
тот самый, который отрубил голову ханше. Увидав нас, он крикнул, чтобы мы сняли
бурки, и подошел ко мне. Кинжал у меня был в руке, и я убил его и бросился к
Гамзату. Но брат Осман уже выстрелил в него. Гамзат еще был жив и с кинжалом
бросился на брата, но я добил его в голову. Мюридов было тридцать человек, нас –
двое. Они убили брата Османа, а я отбился, выскочил в окно и ушел. Когда
узнали, что Гамзат убит, весь народ поднялся, и мюриды бежали, а тех, какие не
бежали, всех перебили.
Хаджи-Мурат
остановился и тяжело перевел дух.
– Это
все было хорошо, – продолжал он, – потом все испортилось. Шамиль стал
на место Гамзата. Он прислал ко мне послов сказать, чтобы я шел с ним против
русских; если же я откажусь, то он грозил, что разорит Хунзах и убьет меня. Я
сказал, что не пойду к нему и не пущу его к себе.
– Отчего
же ты не пошел к нему? – спросил Лорис-Меликов.
Хаджи-Мурат
нахмурился и не сейчас ответил.
– Нельзя
было. На Шамиле была кровь и брата Османа и Абунунцал-Хана. Я не пошел к нему.
Розен-генерал прислал мне чин офицера и велел быть начальником Аварии. Все бы
было хорошо, но Розен назначил над Аварией сначала хана казикумыхского,
Магомет-Мирзу, а потом Ахмет-Хана. Этот возненавидел меня. Он сватал за сына
дочь ханши, Салтанет. Ее не отдали ему, и он думал, что я виноват в этом. Он
возненавидел меня и подсылал своих нукеров убить меня, но я ушел от них. Тогда
он наговорил на меня генералу Клюгенау, сказал, что я не велю аварцам давать
дров солдатам. Он сказал ему еще, что я надел чалму, вот эту, – сказал
Хаджи-Мурат, указывая на чалму на папахе, – и что это значит, что я
передался Шамилю. Генерал не поверил и не велел трогать меня. Но когда генерал
уехал в Тифлис, Ахмет-Хан сделал по-своему: с ротой солдат схватил меня,
заковал в цепи и привязал к пушке. Шесть суток держали меня так. На седьмые
сутки отвязали и повели в Темир-Хан-Шуру. Вели сорок солдат с заряженными
ружьями. Руки были связаны, и велено было убить меня, если я захочу бежать. Я
знал это. Когда мы стали подходить, подле Моксоха тропка была узкая, направо
кручь сажен в пятьдесят, я перешел от солдата направо, на край кручи. Солдат
хотел остановить меня, но я прыгнул под кручь и потащил за собой солдата.
Солдат убился насмерть, а я вот жив остался. Ребры, голову, руки, ногу – все
поломал. Пополз было – и не мог. Закружилась голова, и заснул. Проснулся
мокрый, в крови. Пастух увидал. Позвал народ, снесли меня в аул. Ребры, голова
зажили, зажила и нога, только стала короткая.
И
Хаджи-Мурат вытянул кривую ногу.
– Служит,
и то хорошо, – сказал он. – Народ узнал, стал ездить ко мне. Я
выздоровел, переехал в Цельмес. Аварцы опять звали меня управлять ими, – с
спокойной, уверенной гордостью сказал Хаджи-Мурат. – И я согласился.
Хаджи-Мурат
быстро встал. И, достав в переметных сумах портфель, вынул оттуда два
пожелтевшие письма и подал их Лорис-Меликову. Письма были от генерала Клюгенау.
Лорис-Меликов прочел. В первом письме было: «Прапорщик Хаджи-Мурат! Ты служил у
меня – я был доволен тобою и считал тебя добрым человеком. Недавно
генерал-майор Ахмет-Хан уведомил меня, что ты изменник, что ты надел чалму, что
ты имеешь сношения с Шамилем, что ты научил народ не слушать русского
начальства. Я приказал арестовать тебя и доставить тебя ко мне, ты – бежал; не
знаю, к лучшему ли это, или к худшему, потому что не знаю – виноват ли ты, или
нет. Теперь слушай меня. Ежели совесть твоя чиста противу великого царя, если
ты не виноват ни в чем, явись ко мне. Не бойся никого – я твой защитник. Хан
тебе ничего не сделает; он сам у меня под начальством, так и нечего тебе
бояться».
Дальше
Клюгенау писал о том, что он всегда держал свое слово и был справедлив, и еще
увещевал Хаджи-Мурата выйти к нему.
Когда
Лорис-Меликов кончил первое письмо, Хаджи-Мурат достал другое письмо, но, не
отдавая его еще в руки Лорис-Меликова, рассказал, как он отвечал на это первое
письмо.
– Я
написал ему, что чалму я носил, но не для Шамиля, а для спасения души, что к
Шамилю я перейти не хочу и не могу, потому что через него убиты мои отец,
братья и родственники, но что и к русским не могу выйти, потому что меня
обесчестили. В Хунзахе, когда я был связан, один негодяй на…л на меня. И я не
могу выйти к вам, пока человек этот не будет убит. А главное, боюсь обманщика
Ахмет-Хана. Тогда генерал прислал мне это письмо, – сказал Хаджи-Мурат,
подавая Лорис-Меликову другую пожелтевшую бумажку.
«Ты мне
отвечал на мое письмо, спасибо, – прочитал Лорис-Меликов. – Ты
пишешь, что ты не боишься воротиться, но бесчестие, нанесенное тебе одним
гяуром, запрещает это; а я тебя уверяю, что русский закон справедлив, и в
глазах твоих ты увидишь наказание того, кто смел тебя оскорбить, – я уже
приказал это исследовать. Послушай, Хаджи-Мурат. Я имею право быть недовольным
на тебя, потому что ты не веришь мне и моей чести, но я прощаю тебе, зная недоверчивость
характера вообще горцев. Ежели ты чист совестью, если чалму ты надевал, собственно,
только для спасения души, то ты прав и смело можешь глядеть русскому
правительству и мне в глаза; а тот, кто тебя обесчестил, уверяю, будет наказан,
имущество твое будет возвращено, и ты увидишь и узнаешь, что значит
русский закон. Тем более что русские иначе смотрят на все; в глазах их ты не
уронил себя, что тебя какой-нибудь мерзавец обесчестил. Я сам позволил гимринцам
чалму носить и смотрю на их действия как следует; следовательно, повторяю, тебе
нечего бояться. Приходи ко мне с человеком, которого я к тебе теперь посылаю;
он мне верен, он не раб твоих врагов, а друг человека, который
пользуется у правительства особенным вниманием».
Дальше
Клюгенау опять уговаривал Хаджи-Мурата выйти.
– Я
не поверил этому, – сказал Хаджи-Мурат, когда Лорис-Меликов кончил
письмо, – и не поехал к Клюгенау. Мне, главное, надо было отомстить
Ахмет-Хану, а этого я не мог сделать через русских. В это же время Ахмет-Хан
окружил Цельмес и хотел схватить или убить меня. У меня было слишком мало
народа, я не мог отбиться от него. И вот в это-то время ко мне приехал
посланный от Шамиля с письмом. Он обещал помочь мне отбиться от Ахмет-Хана и
убить его и давал мне в управление всю Аварию. Я долго думал и перешел к
Шамилю. И вот с тех пор я не переставая воевал с русскими.
Тут
Хаджи-Мурат рассказал все свои военные дела. Их было очень много, и Лорис-Меликов
отчасти знал их. Все походы и набеги его были поразительны по необыкновенной
быстроте переходов и смелости нападений, всегда увенчивавшихся успехами.
– Дружбы
между мной и Шамилем никогда не было, – докончил свой рассказ
Хаджи-Мурат, – но он боялся меня, и я был ему нужен. Но тут случилось то,
что у меня спросили, кому быть имамом после Шамиля? Я сказал, что имамом будет
тот, у кого шашка востра. Это сказали Шамилю, и он захотел избавиться от меня.
Он послал меня в Табасарань. Я поехал, отбил тысячу баранов, триста лошадей. Но
он сказал, что я не то сделал, и сменил меня с наибства и велел прислать ему
все деньги. Я послал тысячу золотых. Он прислал своих мюридов и отобрал у меня
все мое именье. Он требовал меня к себе; я знал, что он хочет убить меня, и не
поехал. Он прислал взять меня. Я отбился и вышел к Воронцову. Только семьи я не
взял. И мать, и жена, и сын у него. Скажи сардарю: пока семья там, я ничего не
могу делать.
– Я
скажу, – сказал Лорис-Меликов.
– Хлопочи,
старайся. Что мое, то твое, только помоги у князя. Я связан, и конец веревки –
у Шамиля в руке.
Этими
словами закончил Хаджи-Мурат свой рассказ Лорис-Меликову.
|