III
В окнах
казарм и солдатских домиков давно уже было темно, но в одном из лучших домов
крепости светились еще все окна. Дом этот занимал полковой командир Куринского
полка, сын главнокомандующего, флигель-адъютант князь Семен Михайлович
Воронцов. Воронцов жил с женой, Марьей Васильевной, знаменитой петербургской
красавицей, и жил в маленькой кавказской крепости роскошно, как никто никогда
не жил здесь. Воронцову, и в особенности его жене, казалось, что они живут
здесь не только скромной, но исполненной лишений жизнью; здешних же жителей
жизнь эта удивляла своей необыкновенной роскошью.
Теперь,
в двенадцать часов ночи, в большой гостиной, с ковром во всю комнату, с опущенными
тяжелыми портьерами, за ломберным столом, освещенным четырьмя свечами, сидели хозяева
с гостями и играли в карты. Один из играющих был сам хозяин, длиннолицый белокурый
полковник с флигель-адъютантскими вензелями и аксельбантами, Воронцов;
партнером его был кандидат Петербургского университета, недавно выписанный
княгиней Воронцовой учитель для ее маленького сына от первого мужа, лохматый
юноша угрюмого вида. Против них играли два офицера: один – широколицый,
румяный, перешедший из гвардии, ротный командир Полторацкий, и, очень прямо
сидевший, с холодным выражением красивого лица, полковой адъютант. Сама княгиня
Марья Васильевна, крупная, большеглазая, чернобровая красавица, сидела подле
Полторацкого, касаясь его ног своим кринолином и заглядывая ему в карты. И в ее
словах, и в ее взглядах, и улыбке, и во всех движениях ее тела, и в духах,
которыми от нее пахло, было то, что доводило Полторацкого до забвения всего,
кроме сознания ее близости, и он делал ошибку за ошибкой, все более и более
раздражая своего партнера.
– Нет,
это невозможно! Опять просолил туза! – весь покраснев, проговорил
адъютант, когда Полторацкий скинул туза.
Полторацкий,
точно проснувшись, не понимая глядел своими добрыми, широко расставленными
черными глазами на недовольного адъютанта.
– Ну
простите его! – улыбаясь, сказала Марья Васильевна. – Видите, я вам
говорила, – обратилась она к Полторацкому.
– Да
вы совсем не то говорили, – улыбаясь, сказал Полторацкий.
– Разве
не то? – сказала она и также улыбнулась. И эта ответная улыбка так страшно
взволновала и обрадовала Полторацкого, что он багрово покраснел и, схватив
карты, стал мешать их.
– Не
тебе мешать, – строго сказал адъютант и стал своей белой, с перстнем,
рукой сдавать карты, так, как будто он только хотел поскорее избавиться от них.
В
гостиную вошел камердинер князя и доложил, что князя требует дежурный.
– Извините,
господа, – сказал Воронцов, с английским акцентом говоря по-русски. –
Ты за меня. Marie, сядешь.
– Согласны? –
спросила княгиня, быстро и легко вставая во весь свой высокий рост, шурша
шелком и улыбаясь своей сияющей улыбкой счастливой женщины.
– Я
всегда на все согласен, – сказал адъютант, очень довольный тем, что против
него играет теперь совершенно не умеющая играть княгиня. Полторацкий же только
развел руками, улыбаясь.
Роббер
кончался, когда князь вернулся в гостиную. Он пришел особенно веселый и возбужденный.
– Знаете,
что я вам предложу?
– Ну?
– Выпьемте
шампанского.
– На
это я всегда готов, – сказал Полторацкий.
– Что
же, это очень приятно, – сказал адъютант.
– Василий!
подайте, – сказал князь.
– Зачем
тебя звали? – спросила Марья Васильевна.
– Был
дежурный и еще один человек.
– Кто?
Что? – поспешно спросила Марья Васильевна.
– Не
могу сказать, – пожав плечами, сказал Воронцов.
– Не
можешь сказать, – повторила Марья Васильевна. – Это мы увидим.
Принесли
шампанского. Гости выпили по стакану и, окончив игру и разочтясь, стали прощаться.
– Ваша
рота завтра назначена в лес? – спросил князь Полторацкого.
– Моя.
А что?
– Так
мы увидимся завтра с вами, – сказал князь, слегка улыбаясь.
– Очень
рад, – сказал Полторацкий, хорошенько не понимая того, что ему говорил
Воронцов, и озабоченный только тем, как он сейчас пожмет большую белую руку
Марьи Васильевны.
Марья
Васильевна, как всегда, не только крепко пожала, но и сильно тряхнула руку Полторацкого.
И еще раз напомнив ему его ошибку, когда он пошел с бубен, она улыбнулась ему,
как показалось Полторацкому, прелестной, ласковой и значительной улыбкой.
Полторацкий
шел домой в том восторженном настроении, которое могут понимать только люди,
как он, выросшие и воспитанные в свете, когда они, после месяцев уединенной
военной жизни, вновь встречают женщину из своего прежнего круга. Да еще такую
женщину, как княгиня Воронцова.
Подойдя
к домику, в котором он жил с товарищем, он толкнул входную дверь, но дверь была
заперта. Он стукнул. Дверь не отпиралась. Ему стало досадно, и он стал
барабанить в запертую дверь ногой и шашкой. За дверью послышались шаги, и
Вавило, крепостной дворовый человек Полторацкого, откинул крючок.
– С
чего вздумал запирать?! Болван!
– Да
разве можно, Алексей Владимир…
– Опять
пьян! Вот я тебе покажу, как можно…
Полторацкий
хотел ударить Вавилу, но раздумал.
– Ну,
черт с тобой. Свечу зажги.
– Сею
минутую.
Вавило
был действительно выпивши, а выпил он потому, что был на именинах у каптенармуса.
Вернувшись домой, он задумался о своей жизни в сравнении с жизнью Ивана
Макеича, каптенармуса. Иван Макеич имел доходы, был женат и надеялся через год
выйти в чистую. Вавило же был мальчиком взят в верх, то есть в услужение
господам, и вот уже ему было сорок с лишком лет, а он не женился и жил походной
жизнью при своем безалаберном барине. Барин был хороший, дрался мало, но какая
же это была жизнь! «Обещал дать вольную, когда вернется с Кавказа. Да куда же
мне идти с вольной. Собачья жизнь!» – думал Вавило. И ему так захотелось спать,
что он, боясь, чтобы кто-нибудь не вошел и не унес что-нибудь, закинул крючок и
заснул.
Полторацкий
вошел в комнату, где он спал вместе с товарищем Тихоновым.
– Ну
что, проигрался? – сказал проснувшийся Тихонов.
– АН
нет, семнадцать рублей выиграл, и клико бутылочку распили.
– И
на Марью Васильевну смотрел?
– И
на Марью Васильевну смотрел, – повторил Полторацкий.
– Скоро
уж вставать, – сказал Тихонов, – и в шесть надо уж выступать.
– Вавило, –
крикнул Полторацкий. – Смотри, хорошенько буди меня завтра в пять.
– Как
же вас будить, когда вы деретесь.
– Я
говорю, чтоб разбудить. Слышал?
– Слушаю.
Вавило
ушел, унося сапоги и платье.
А
Полторацкий лег в постель и, улыбаясь, закурил папироску и потушил свечу. Он в
темноте видел перед собою улыбающееся лицо Марьи Васильевны.
У
Воронцовых тоже не сейчас заснули. Когда гости УШЛИ, Марья Васильевна подошла к
мужу и, остановившись перед ним, строго сказала:
– Eh
bien, vous aller me dire ce que c'est?
– Mais,
ma chere…
– Pas
de «ma chere»! C'est un emissaire, n'est-ce pas?
– Quand
meme je ne puis pas vous le dire.
– Vous
ne pouvez pas? Alors c'est moi qui vais vous le dire!
– Vous?
[– Ну,
ты скажешь мне, в чем дело?
– Но,
дорогая…
– При
чем тут «дорогая»! Это, конечно, лазутчик?
– Тем
не менее я не могу тебе сказать.
– Не
можешь? Ну, так я тебе скажу!
– Ты?
(франц.)]
– Хаджи-Мурат?
да? – сказала княгиня, слыхавшая уже несколько дней о переговорах с
Хаджи-Муратом и предполагавшая, что у ее мужа был сам Хаджи-Мурат.
Воронцов
не мог отрицать, но разочаровал жену в том, что был не сам Хаджи-Мурат, а
только лазутчик, объявивший, что Хаджи-Мурат завтра выедет к нему в то место,
где назначена рубка леса.
Среди
однообразия жизни в крепости молодые Воронцовы – и муж и жена – были очень рады
этому событию. Поговорив о том, как приятно будет это известие его отцу, муж с
женой в третьем часу легли спать.
|
