 Увеличить |
Глава 34
Ха-ха-ха!
Жесткие на нем подвязки!
Шекспир,
«Король Лир»
В ту
пору, о которой ведется наш рассказ, в штате Нью-Йорк применялись публичные
наказания — позорный столб и колодки, которых еще не сменило тюремное
заключение как более гуманная мера. Оба эти анахронизма были установлены
напротив здания, где вершился суд, являясь как бы предостережением бдительного
правосудия всем местным нарушителям порядка.
Сюда-то
и последовал за констеблями старый Натти, склонив голову перед силой, с коей не
мог бороться. Его окружила толпа, все глядели на него с жадным любопытством.
Один из констеблей приподнял верхнюю часть колодок и пальцем указал старику на
отверстия, куда несчастный должен был просунуть ноги. Не оказав ни малейшего
сопротивления, Кожаный Чулок спокойно сел на землю и без единого звука жалобы
сунул ноги в отверстия колодок. Он только посмотрел на тех, кто стоял вокруг,
ища в их взглядах сочувствия, в котором так нуждается всякий страждущий. Если
никто не выразил ему открыто сострадания, то не увидел он и злорадства, не
услышал ни одного недоброжелательного слова. Толпа молча наблюдала за
происходящим. Констебль начал уже опускать верхнюю доску колодок, когда вдруг
Бенджамен, успевший пробраться совсем близко к старику, нарочито грубо и резко,
словно ища повода для ссоры, обратился к констеблю:
— Скажите-ка
мне, мистер констебль, чего это ради заковывают человека в деревяшки? Ведь ни
спине его, ни ребрам вреда от того не будет — для чего же это с ним
проделывают?
— Таков
приговор суда, мистер Пенгиллен, а суд, надо полагать, в законах разбирается.
— Знаю,
знаю, что все это по закону. Но прок-то в том какой? В самих колодках ведь
ничего плохого нет — просто держат человека попусту за пятки целых две склянки.
— По-твоему,
Бенни Помпа, в них нет ничего плохого? — проговорил вдруг Натти, устремив
на стюарда жалобный взгляд. — Значит, это хорошо, когда семидесятилетнего
старика выставляют на посмешище, чтоб на него, как на ручного медведя, глазели
зеваки? Значит, это хорошо посадить в колодки старого солдата, который сражался
в войну 1756 года и участвовал в семидесяти шести схватках с врагом? Опозорить
его так, чтобы мальчишки потом указывали на него пальцами и говорили: «А я знаю
этого старика, его выставляли на позор перед всей округой!» Значит, это хорошо,
когда так унижают гордость честного человека, уподобляют его дикому зверю?
Бенджамен
метал в толпу свирепые взгляды. Попадись ему на глаза чья-нибудь дерзкая физиономия,
и он бы немедленно затеял драку. Но все смотрели серьезно, некоторые с
жалостью, и Бенджамен, медленно опустившись на землю, уселся возле охотника.
Сунув ноги в два пустых отверстия в колодках, он сказал:
— Опускай
доску, констебль, опускай, говорю я тебе! Если есть тут такие, что хотят
увидеть представление ручного медведя, пусть любуются, черт их додери! Их будет
двое, ручных медведей, но берегитесь, может, один из них умеет не только
рычать, но и кусаться!
— Да
ведь я не получал приказа сажать вас в колодки, мистер Помпа, —
запротестовал констебль. — Поднимайтесь-ка с земли, не мешайте мне делать
мое дело.
— Какой
еще нужен тебе приказ, коли я сам тебе приказываю? Кто, кроме меня, может распоряжаться
моими ногами? Поворачивайся живее, слышишь? А коли увижу, что кто-нибудь открыл
рот и ухмыльнулся, тому не поздоровится.
— Нет,
право, стоит посадить в колодки того, кто сам в загон, лезет, — проговорил
вдруг констебль смеясь и закрепил колодки на обоих пленниках разом.
Вид
Бенджамена в колодках всех насмешил, и лишь немногие сочли за благо подавить в
себе приступ веселья. Стюард яростно силился высвободиться, как видно готовый
ринуться в драку с теми, кто стоял поближе, но, на их счастье, констебль
действовал решительно и уже повернул ключ, так что все усилия Бенджамена Помпы
пропали зря.
— Эй,
послушай-ка, мистер констебль! Открой деревяшки всего на пару минут
— я
только хочу бросить лаг. Слышишь? Я покажу, что я за человек, кое-кому из тех,
кто вздумал надо мной потешаться!
— Ну,
нет, вы сами пожелали сесть в колодки, мистер Помпа, так теперь уж
сидите, — ответил констебль. — Придется вам вместе с Натти Бампо
отсидеть все положенное время.
Видя,
что его угрозы и сопротивление не оказывают действия, Бенджамен счел
благоразумным взять пример с терпеливо сидевшего рядом с ним старика.
Грубоватое, с резкими чертами лицо старого матроса выражало теперь презрение;
ярость его сменилась отвращением. Когда буря в груди Бенни Помпы несколько
утихла, он повернулся к своему товарищу по несчастью, пытаясь его утешить, и
это доброе стремление, быть может, оправдало бы и более резкое проявление
негодования, чем то, о котором мы только что рассказали.
— По
правде сказать, мистер Бампо, дело это пустяковое, — начал он. — Я
знавал на борту «Боадицеи» ребят — и не плохого они были сорта, — их
сажали в колодки ну прямо-таки ни за что ни про что. Всей и вины-то их бывало
сущие пустяки — иной раз запамятуют, что деньги у них уже все пропиты, да по
ошибке и хлебнут еще по стаканчику грога, коли попадется он им на глаза. Сидеть
здесь — все равно что стоять на двух якорях, которые заброшены впереди судна:
знай себе жди, когда начнется прилив или переменится ветер. И дно мягкое, и для
ног простора сколько угодно, верно?
Охотник,
видимо, оценил добрые намерения Бенджамена, хотя и не очень хорошо понял его
красочные сравнения. Подняв лицо, выражавшее теперь смирение, и силясь
улыбнуться, он проговорил:
— Не
пойму что-то.
— Это
все пустяки, говорю я, всего лишь легкий шквал: налетел, и нет его,
— продолжал
Бенджамен. — Для тебя, с твоим длинным килем, это сущая безделица. А я вот
малость коротковат в нижних шпангоутах, и мне так подтянули пятки, что только
держись. Но я, мистер Бампо, и ухом не веду, когда судно немного натягивает
якорь, ведь это всего только на полувахту, а потом, провалиться мне на этом
месте, если судно не отправится в плавание за этими самыми бобрами. Я не
очень-то привычен к ручному огнестрельному оружию, я ведь стоял у ящиков с боеприпасами:
оснастка у меня слишком низкая, я могу видеть не выше подвесной койки. Ну что
ж, буду таскать дичь, может, и западни пособлю расставлять. И коли ты по части
западней действуешь так же ловко, как и по части остроги, плавание наше с тобой
надолго не затянется.. Я уже уладил все свои дела со сквайром Джонсом и нынче
же пошлю передать ему, что пусть уж до конца моего плавания как-нибудь без меня
обходится.
— Ты
привык жить среди людей, — ответил Кожаный Чулок печально, — жизнь в
лесу покажется тебе трудной.
— Как
бы не так! — воскликнул стюард. — Я не из тех неженок, мистер Бампо,
что способны плавать только по спокойному морю. Уж коли у меня завелся друг, я
его в беде не брошу, понятно? Признаться, на свете, пожалуй, и не сыщешь
человека лучше сквайра Джонса, он мне, может, люб не меньше того нового бочонка
ямайского рома, который стоит у миссис Холлистер. — Помолчав, стюард
повернул к охотнику свою простоватую физиономию и лукаво ему подмигнул; лицо
его расплылось в широкую улыбку, и, сверкнув белыми зубами, он сказал
вполголоса:
— Я
тебе скажу, мистер Кожаный Чулок, ром этот покрепче и погорячее голландского
рома, и мы сейчас пошлем кого-нибудь к миссис Холлистер, пусть пришлет вам
бутылочку, а то проклятые деревяшки так стиснули мне шпангоуты, что требуется
немного облегчить верхний корпус.
Натти
вздохнул, глянул на уже заметно поредевшую толпу — люди постепенно расходились
по своим домам, — затем на Бенджамена, но ничего ему не ответил. Горе и
забота, казалось, вытеснили в нем все остальные чувства, невеселые мысли
омрачили морщинистое лицо старика.
Стюард
уже решил, что молчание Натти — знак его согласия, но в этот момент из толпы
вышел Хайрем Дулитл и вместе с ним Джотем. Пройдя расстояние, отделявшее толпу
от узников, магистрат миновал Бенджамена и остановился как раз напротив
Кожаного Чулка, стараясь, однако, держаться на почтительном расстоянии от
стюарда. Под пристальным взглядом Натти он весь будто съежился, испытывая, как
видно, необычное для него смущение. Потом, несколько овладев собой, он поднял
голову, взглянул на небо и на дрожащее марево и проговорил, как всегда,
сухо-официально и нерешительно, но таким тоном, как будто беседовал с
приятелем:
— Последнее
время что-то мало дождей. Я так думаю, будет засуха.
Бенджамен
в эту минуту был занят тем, что развязывал кошелек, и потому не сразу заметил магистрата,
а Натти, ничего не ответив, отвернулся в негодовании; лицо его исказилось.
Однако Хайрема такое явное выражение неприязни к его особе отнюдь не
обескуражило, а, скорее, даже приободрило, и немного погодя он заговорил снова:
— Облака
такие, словно в них нет и капли воды, а земля совсем растрескалась. Если в
ближайшее время не выпадут дожди, урожай в этом году, я полагаю, будет плохой.
Сие
пророчество мистер Дулитл изрек тоном, весьма характерным для людей подобного
склада: иезуитски холодно и равнодушно, будто говорил: «Я знать ничего не знаю,
я поступил строго по закону». И это человеку, которого он кровно обидел! Тут
выдержка, стоившая старому охотнику такого труда, оставила его, негодование
Натти бурно вырвалось наружу.
— Зачем
падать дождю с неба, когда здесь, на земле, вы исторгаете ручьи слез из глаз
стариков, из глаз сирых и убогих? — воскликнул он. — Уходи отсюда,
уходи прочь! С виду ты создан по образу и подобию божию, но в сердце тебе
вселился сам сатана. Уходи отсюда, говорю я! И так на душе у меня тяжко, а вид
твой еще больше растравляет мне душу!
Бенджамен
перестал считать свои доллары и поднял голову, как раз когда Хайрем, забыв об осторожности
при обрушившихся на него горьких упреках Натти, подошел близко к стюарду. Тот
мгновенно ухватил плотника за ногу своей огромной ручищей и, держа ее крепко,
словно клещами, свалил врага на землю, прежде чем тот успел опомниться и
пустить в ход свою собственную, отнюдь не малую силу. Голова, плечи и руки
Бенджамена были достаточно внушительных размеров, хотя туловище предназначалось
как будто для человека совсем других пропорций. В данном случае он применил
свою силу довольно осмотрительно, но, так как его противник с первого же
момента оказался в невыгодном положении, борьба очень быстро закончилась тем,
что Бенджамен усадил магистрата в позу, несколько похожую на свою собственную,
так что оба они оказались на земле лицом друг к другу.
— Вы,
мистер Дулитл, порядочный негодяй, вот что я вам скажу! — прогремел
стюард. — Вы произносите перед сквайром Джонсом свои цветистые речи, а
потом ходите и сплетничаете по поселку со всеми старыми бабами. Да, да! Или
мало вам того, что вы заковали в деревяшки честного, порядочного
старика, — вам еще нужно напирать на него всем корпусом, когда бедняга
стоит на якоре! Но я, мистер Дулитл, давно уже точу на вас зубы, и вот пришло
наконец-то время поквитаться мне с вами, понятно? Ну ты, сухопутная крыса,
держись, обороняйся! Посмотрим, кто кого!
— Джотем! —
завопил перепуганный магистрат. — Джотем!.. Вызови констеблей! Мистер
Пенгиллен, именем закона я требую прекратить эту ссору!
— Ссориться
нам прежде не случалось, но и дружбы между нами не было! — крикнул стюард,
довольно недвусмысленно выказывая намерения перейти к открытым враждебным
действиям. — А теперь берегись! Ну, защищайся! Понюхай-ка, чем пахнет этот
кузнечный молот!
— Только
попробуй! — кричал Хайрем, насколько это было для него возможно, ибо Бенджамен
крепко держал его за глотку. — Только попробуй поднять на меня руку!
— Коли
ты это называешь поднять руку, то что с тобой будет, если я ее опущу? — И
старый матрос расхохотался во все горло.
Неприятный
долг повелевает нам добавить, что Бенджамен повел себя затем уже вовсе не любезно:
он со всего маху опустил свой молот на наковальню, то бишь на физиономию
мистера Дулитла. Тут сразу поднялись шум и суматоха, их окружила толпа;
некоторые поспешили в здание суда бить тревогу, а кое-кто из самых молодых
стремглав помчался наперегонки к жене магистрата, каждый надеясь оказаться тем
счастливчиком, который первым сообщит ей, какая участь постигла ее супруга.
Бенни
Помпа с большим уменьем и без отдыха стучал молотом по наковальне. Одной рукой
сшибая с ног мистера Дулитла, он другой рукой тотчас поднимал его. Бенни
перестал бы уважать себя, если бы позволил себе бить лежачего противника. Он
уже успел совершенно изуродовать лицо Хайрема, когда к месту битвы подоспел сам
шериф. Впоследствии Ричард говорил, что, помимо негодования, которое вызвало у
него, как у блюстителя закона, это нарушение общественной тишины, он в жизни не
испытывал большего огорчения, чем при виде раздора между двумя своими любимцами.
Хайрема он жаловал за то, что тот льстил его самолюбию, а Бенджамена, сколь бы
удивительным сие ни показалось, искренне любил. Это его отношение к Бенни Помпе
сказалось в первых же произнесенных им словах:
— Сквайр
Дулитл, мне стыдно за вас! Как мог человек вашего положения и характера настолько
забыться, что позволил себе нарушить общественный порядок, нанести оскорбление
суду и избить несчастного Бенджамена?
Услышав
голос мистера Джонса, стюард прекратил военные действия, и Хайрем получил возможность
поднять кверху свою распухшую физиономию. Ободренный появлением шерифа, мистер
Дулитл вновь обрел дар речи и завопил:
— Я
тебя привлеку к ответу за такое самоуправство! Ты мне за все ответишь! Господин
шериф, прикажите схватить этого человека, я требую, чтобы его заключили под
стражу!
Ричард,
повернувшись к стюарду, сказал ему с упреком:
— Бенджамен,
как это ты оказался в колодках? Я всегда считал, что нрав у тебя кроткий и тихий,
как у ягненка.
Я тебя
ценил больше всего за эту кротость. Ах, Бенджамен, Бенджамен, ты не только
себя, но и друзей своих опозорил таким недостойным поведением. Бог ты мой! Да
он вам, мистер Дулитл, все лицо свернул на сторону!
Хайрем,
успевший встать на ноги и убраться подальше от стюарда, вопил теперь во все
горло, требуя кары для своего обидчика. Оставить без внимания его жалобу было
невозможно, и шериф, памятуя беспристрастное отношение, выказанное судьей
Темплом во время суда над Кожаным Чулком, пришел к грустному выводу, что
необходимо будет посадить своего дворецкого в тюрьму.
Когда
истек срок наказания Кожаного Чулка, выяснилось, что оба, и Натти и Бенджамен,
будут заключены в тюрьму и проведут по крайней мере одну ночь вместе за
тюремной решеткой. Бенджамен принял это очень смиренно и не стал просить, чтобы
его отпустили на поруки, когда стражники, возглавляемые шерифом, повели их
обоих в тюрьму.
Насчет
того, что мне переночевать эту ночь за решеткой вместе Бампо, я ссорить не
буду, сквайр Джонс, сказал он, однако. Натти старик честный, рыбак и охотник
первый сорт. Но вот почему человеку, который сбил на сторону физиономию канальи
Дулитла, не дали за то награды? Это я называю поступить не по-христиански. Уж
если у вас имеется здесь кровосос, так именно он и есть. Я-то его знаю, и, если
в башке у него не гнилая труха, он, думаю, тоже понял теперь, что я за человек.
И что я плохого сделал, сквайр Джонс, что вы так на меня разобиделись? Ведь все
было как оно бывает во всяком сражении борт о борт, только оба мы стояли на
якоре, точь-в-точь как, помнится, в порту Прайя. Ну, уж будьте спокойны, он
получил от нас по заслугам!
Ричард
счел ниже своего достоинства отвечать на все эти речи, и, когда пленников
благополучно водворили в тюремную камеру, он приказал задвинуть дверные засовы
и запереть двери на ключ и после этого удалился.
Весь
конец дня Бенджамен вел нескончаемые дружеские беседы с разного рода людьми, стоявшими
по ту сторону решетки, в то время как его товарищ, уныло опустив голову на
грудь, мерил быстрыми, нетерпеливыми шагами узкое пространство камеры, и, если
на мгновение он поднимал голову и взглядывал на толпу любопытных, лицо его
вдруг озарялось почти детской наивностью, которая тотчас вновь сменялась
глубокой и нескрываемой тревогой.
К вечеру
у окна тюрьмы видели Эдвардса. Он долго и серьезно разговаривал со своим другом
и, очевидно, сумел его утешить, ибо едва только молодой человек ушел, как Натти
бросился на соломенный тюфяк и вскоре уже спал глубоким сном. Любопытной толпе
в конце концов надоели разговоры с Бенни Помпой, который все время выпивал в
компании своих дружков и приятелей, и к восьми часам Билли Керби, последний из
стоявших у окна, не видя больше Натти, отправился в кофейную Темплтона. И тогда
Натти встал, завесил окно одеялом, и оба заключенных, по-видимому, улеглись
спать.
|
