 Увеличить |
Глава 20
Вперед!
Нельзя нам медлить, песнь моя,
Немало
горных троп еще нас ждет.
Байрон,
«Паломничество Чайльд Гарольда»
С
приближением весны огромные сугробы, которые из-за бурь и постоянной смены
оттепелей и морозов стали такими крепкими, что, казалось, еще долго должны были
держать землю в своих унылых объятиях, начали поддаваться действию теплого
ветра и яркого солнца. Порой словно открывались врата небес, над землей веял
мягкий ветерок, пробуждая живую и неживую природу, и несколько часов все глаза
сияли весенней радостью, все поля улыбались весенней улыбкой. Но вот с севера снова
налетала ледяная буря, погружая все в оцепенение, такое же холодное и угрюмое,
как черные и мрачные тучи, закрывавшие солнце. Такие битвы между весной и зимой
все учащались, а земля, предмет и жертва этого спора, медленно теряла сияющий
зимний убор, не одеваясь в зеленый наряд весны.
Так
грустно прошло несколько недель, в течение которых обитатели поселка и его
окрестностей, прощаясь с хлопотливой, полной простых развлечений зимней жизнью,
готовились к трудовой весне, к работам в своем доме и на полях. В поселок уже
не приезжали гости, в лавках, где столько месяцев шла бойкая торговля, уже не
было оживленной толпы покупателей, сверкающий, плотно утоптанный снежный покров
на дорогах сменился непроходимой ледяной кашей, а с ним исчезли и веселые,
шумные путешественники, которые скользили по нему в санях зимой, — короче
говоря, все указывало на то, что должна измениться не только земля, но и жизнь
тех, кого она кормит и одевает.
Молодежь
«дворца» — Луиза Грант теперь тоже стала почти постоянной его обитательницей —
наблюдала за этими медленными и порой обманчивыми переменами отнюдь не с
равнодушием. Пока держался санный путь, к услугам девушек были всяческие зимние
развлечения — они не только каждый день катались по всем горам и долинам в
окрестностях поселка, но и придумывали множество разнообразных забав на широком
просторе замерзшего озера. Когда после оттепели его покрывал зеркальный лед,
можно было прокатиться в больших санях Ричарда, обгонявшего на своей четверке
ветер; потом они увлеклись волнующей и опасной «каруселью на льду», можно было
проехаться и в санках, запряженных одной лошадью, и в санках, которые катил
кавалер на коньках, — короче говоря, в ход были пущены все развлечения, с
помощью которых можно развеять в горах зимнюю скуку. Элизабет призналась отцу,
что зима оказалась куда более приятной, чем она предполагала; этому, впрочем,
немало способствовала и его библиотека.
Когда
постоянная смена оттепелей и морозов сделала дороги, и без того опасные,
совершенно непроезжими для экипажей, обитатели «дворца», привыкшие проводить
время на открытом воздухе, стали совершать верховые прогулки. Девушки на своих
маленьких, хорошо объезженных лошадках отправлялись в горы и добирались до
самых уединенных долин, но и там находили жилища предприимчивых поселенцев. В
этих экскурсиях их всегда сопровождал кто-нибудь из мужчин.
Молодой
Эдвардс все больше осваивался со своим положением и часто становился во время
этих прогулок веселым и беззаботным, словно забывая тяжелые неприятные мысли,
которые прежде так мучили его. Привычка и юношеская жизнерадостность, казалось,
брали верх над причинами его тайной тревоги, хотя порой, когда он разговаривал
с Мармадьюком, его лицо опять омрачалось тем же непонятным отвращением, как и в
первые дни их знакомства.
В конце
марта шерифу удалось убедить Элизабет и ее подругу поехать с ним к нависшему
над озером холму, который, как говорили, был необыкновенно живописен.
— А
кроме того, кузина Бесс, — уговаривал неутомимый Ричард, — мы по
дороге осмотрим сахароварню Билли Керби: он на восточном конце рэнсомского
участка варит сахар для Джейда Рэнсома. Лучше этого Керби никто в наших краях
не умеет варить сахар. Если помнишь, Дьюк, когда он только сюда приехал, я
пригласил его к нам, так что неудивительно, если он в этом деле хорошо разбирается.
— Билли,
конечно, лесоруб хороший, — заметил Бенджамен, державший за уздечку лошадь
шерифа, пока тот усаживался в седле, — и топором орудует не хуже, чем
парусный мастер своей иглой или портной утюгом. Говорят, что он в одиночку
может снять с огня котел с поташом. Сам-то я, если правду сказать, этого не
видел, но так говорят. А сахар, который он делает, может, и не так бел, как
брамсели на «Боадицее», да зато моя приятельница мисс Петтибон не раз
говаривала, что сладости он необыкновенной, а уж вы-то, сквайр Джонс, лучше
других знаете, что обезьяны все сладкоежки.
Громкий
хохот Ричарда, вызванный этой шуткой, которому вторил не слишком мелодичный
смех самого Бенджамена, отлично показывал, какая теплая дружба существует между
ними. Однако остальное общество не слышало их разговора, потому что девушки
садились на лошадей и Мармадьюк с Эдвардсом помогали им, а затем последовали их
примеру. Когда наконец все были готовы, кавалькада чинно двинулась через
поселок. На несколько минут общество задержалось у дверей мосье Лекуа, а когда
он тоже взгромоздился на своего коня, все отправились дальше и, выехав на
окраину поселка, свернули на одну из сходившихся здесь главных дорог.
По ночам
землю еще сковывали заморозки, но днем бывало очень тепло, и дорога покрылась
глубокой грязью, так что всадникам пришлось ехать гуськом по обочине, где
лошадям было легче ступать по твердому дерну. Кругом нигде нельзя было заметить
молодой травы, и вид холодной, мокрой земли наводил уныние. Снег еще покрывал
большинство отдаленных вырубок, видневшихся на холмах, хотя кое-где уже ярко
зеленели веселые пятна озимых, ласкавшие глаз земледельца. Трудно было
придумать больший контраст между землей и небом, ибо над унылой пустыней, описанной
нами, простиралось море синевы, по которому скользили лишь два маленьких
облачка, и солнце изливало на него свои живительные лучи.
Ричард
был впереди и на этот раз, как во всех случаях, когда не требовались особого
таланта или уменья, и по мере сил пытался развлекать общество поучительной
беседой.
— Вот
это подходящая погода для сахароварения, Дьюк! — воскликнул он. —
Морозная ночка и солнечный денек. Голову даю на отсечение, что в такую теплынь
сок бурлит в кленах, как вода на мельничном лотке. Какая жалость, судья, что ты
не показал своим арендаторам, как варить сахар научным способом. И для этого,
сударь, вовсе не нужно знать столько же, сколько Франклин. Да, такой учености
для этого не требуется, судья Темпл.
— Меня,
милый Джонс, — ответил Мармадьюк, — больше всего заботит, как
сохранить этот великий источник всяких благ и богатства от расточительности
самих поселенцев. Вот когда удастся добиться этого, можно будет заняться и
улучшением сахароварения. Но ведь ты знаешь, Ричард, что я уже рафинирую наш
собственный сахар, и он получается белым, как снег вон на тех полях, а качество
его безупречно.
— Качество,
чудачество и прочие качества, судья Темпл, а все же вам еще не удавалось получить
кусок сахара больше приличного леденца, — возразил шериф. — А я, сэр,
утверждаю, что никакой опыт нельзя назвать удачным, если он не приносит
практической пользы. Вот если бы у меня было сто тысяч акров, а вернее сказать,
двести тысяч, как у тебя, я бы построил сахарный завод прямо в поселке; я
пригласил бы ученых людей — а их легко найти, сэр, да сэр, их найти совсем не
трудно, — людей, которые знают и теорию и практику этого дела, и я отбирал
бы деревья помоложе да покрепче, и сахар у меня получался бы не кусочками
величиной с леденчик, черт побери, Дьюк, а у меня получились бы сахарные головы
величиной с копну сена.
— И
вы купили бы себе груз одного из тех кораблей, которые, как говорят, плавают в
Китай, — воскликнула Элизабет, — обратили бы котлы для варки поташа в
чайные чашки, плоскодонки на озере — в блюдечки, испекли бы пирог вон в той
известняковой печи и пригласили бы весь округ на чаепитие. Планы гениальных
людей поистине удивительны! Но признайтесь, сударь, ведь все считают, что сахар
у судьи Темпла получается хороший, хоть он и не отливает сахарные головы в
формах, величина которых удовлетворила бы вашу страсть к грандиозному.
— Смейтесь,
смейтесь, кузина Элизабет, смейтесь, сударыня, — возразил Ричард,
поворачиваясь в седле так, чтобы оказаться лицом к остальным, и величественно
взмахивая хлыстом, — но я взываю к здравому смыслу, к хорошему вкусу, а
вернее сказать, к тонкому вкусу, составляющему одно из пяти наших природных
чувств, для подтверждения того, что большая сахарная голова во всех отношениях
лучше, чем кусочек вроде тех, которые голландки кладут под язык, когда садятся
пить чай. Все можно делать двумя способами: правильным и неправильным. Вы
изготовляете сахар, признаю, и, может быть, у вас даже получаются сахарные
головы, но вопрос вот в чем: самый ли лучший сахар вы делаете и нельзя ли
изготовить сахарные головы лучше ваших?
— Ты
прав, Ричард, — заметил Мармадьюк с серьезностью, показывавшей, что
предмет этот живо его интересует. — Совершенно справедливо: мы изготовляем
сахар, и полезно спросить себя, достаточно ли и наилучшим ли образом Я надеюсь
дожить до того дня, когда появятся сахарные фермы и плантации сахарного клена.
Мы еще очень мало знаем о свойствах дерева, которое служит источником такого
богатства, и, может быть, нам удастся улучшить их, ухаживая за ним, обрабатывая
почву мотыгой и плугом.
— Мотыгой
и плугом?! — захохотал шериф, — Ты бы, значит, поставил человека
рыхлить землю вокруг вот такого дерева? — при этом он указал на
благородный клен, каких так много попадается в этих краях. — Окучивать
деревья? Да ты с ума сошел, Дьюк! То тебе взбрело в голову искать уголь, то еще
вот это! Чепуха, дорогой родственник. Послушайся разумного совета и сахарными
кленами предоставь заниматься мне. Вот мосье Лекуа живал в Вест-Индии и видел,
как там варят сахар. Пусть он нам расскажет об этом, и ты проникнешь в самую
суть дела… Расскажите нам, мосье Лекуа, как варят сахар в Вест-Индии: как у
судьи Темпла или по-другому?
Тот, к
которому был обращен этот вопрос, ехал на маленькой лошаденке очень кроткого
нрава и так подтянул стремена, что теперь, когда вся кавалькада начала
подниматься по заросшему лесом склону горы, колени его оказались в опасной
близости от подбородка. Тропа была обрывистая и скользкая, и французу было
некогда жестикулировать или облекать свой ответ в изящную форму: хотя глаза его
и были столь выпуклы, они далеко не всегда успевали предупредить его о зарослях
кустарника, низко нависших ветвях или упавших деревьях, которые то и дело
преграждали ему путь. И, защищая одной рукой лицо от прутьев, а другой изо всех
сия сжимая уздечку, чтобы умерить излишнюю резвость своего скакуна, сын Франции
ответил так:
— Sucre
[53] на
Мартинике изготовляют, mais ce n'est pas [54]
одно дерево… Это то, что вы зовете… je vous dirais que ces chemins fussent au
diable [55]..,
?то вы зовете трости pour la promenade [56].
— Тростник! —
с улыбкой подсказала Элизабет.
— Да,
мадемуазель, тростник.
— Да,
да! — вскричал Ричард. — В просторечии это растение называется
тростником, но его научное название — саккарум оффицинарум, а дерево, которое
мы называем сахарным или твердым кленом, — это ацер саккарум. Я думаю,
мосье, вам хорошо известны эти научные названия.
— Это
по-латыни или по-гречески, мистер Эдвардс? — шепнула Элизабет молодому
человеку, который старательно отводил ветки кустов перед ней и перед ее
спутниками. — Или, может быть, это куда более ученые выражения, перевести
нам которые могли бы только вы?
Темные
глаза юноши с досадой устремились на лицо говорившей, но это выражение тотчас
же исчезло.
— Я
вспомню о вашем недоумении, мисс Темпл, когда в следующий раз навещу моего
друга могиканина, и либо его познания, либо познания Кожаного Чулка помогут мне
ответить на ваш вопрос.
— Неужели
вы совсем не знаете их языка?
— Немного
знаю, но глубокая ученость мистера Джонса мне более знакома, так же как изысканные
выражения мосье Лекуа.
— Вы
говорите по-французски? — быстро спросила девушка.
— Этот
язык хорошо известен ирокезам и распространен по всей Канаде, — ответил он
с улыбкой.
— Но
ведь это же минги, ваши враги!
— Я
был бы рад, если бы у меня не было врагов более опасных, — ответил юноша
и, пришпорив лошадь, положил конец этим намекам и недомолвкам.
Тем
временем Ричард с большим пылом продолжал свои рассуждения, пока всадники не добрались
до вершины горы, где уже не было хемлоков и сосен: их сменила роща тех самых
деревьев, о которых шел спор, — величественных кленов, гордо поднимавших к
небу свои высокие, прямые стволы и густые кудрявые ветви. Подлесок в этой роще
был весь сведен, и, так как в ней находились несложные приспособления для варки
кленового сахара, местные жители именовали ее попросту сахароварней. Рощу эту,
занимавшую много акров, можно было уподобить величественному храму, где клены
были колоннами, их кроны — капителями, а небо — куполом. В каждом дереве над
самой землей была небрежно сделана глубокая зарубка и в нее вставлена маленькая
трубочка из коры ольхи или сумаха, через которую сок стекал в грубую колоду,
выдолбленную из липового чурбана; такие колоды лежали под каждым деревом,
примитивное приспособление столь плохо отвечало своему назначению, что большая
часть сока пропадала зря.
Добравшись
до плато на вершине холма, кавалькада остановилась, чтобы дать отдохнуть лошадям;
а кроме того, всем, кто видел такую сахароварню впервые, хотелось рассмотреть
ее получше. Однако тишину почти тотчас же нарушил прекрасный могучий бас,
раздавшийся под одним из деревьев, — он затянул знаменитую песенку, чьи
куплеты, если бы только удалось собрать их воедино, протянулись бы от вод реки
Коннектикут до берегов Онтарио. Пелась она на тот всем известный мотив, который
дорог каждому американцу с тех пор, как его веселые ноты впервые прозвучали в решительный
час.
В
Восточных штатах люди есть, Зато там тесно жить, сэр.
А в
Западных — лесов не счесть, Богатства не избыть, сэр!
Тар
лейся, лейся, сладкий сок, Пора тебе вариться!
Эх,
подремал бы я часок, Да сок перестоится!
Без
клена лес совсем не тот.
Клен
кормит нас и греет.
Кто
крепкий сок его хлебнет, Тот сразу молодеет!
Так
лейся, лейся, сладкий сок.., и т, д.
Хозяйка
любит чай давно, Хозяин любит грог, сэр.
К
напиткам этим все равно Им нужен сахарок, сэр!
Так
лейся, лейся, сладкий сок.., и т, д.
Пока
раздавалась эта звучная песня, Ричард, раскачиваясь всем телом и кивая головой,
отбивал такт хлыстом по холке своего скакуна. К концу песни шериф уже
вполголоса подтягивал припев, а когда он раздался в последний раз, Ричард
подхватил его со слов «сладкий сок» с большим чувством и выразительностью, хотя
и в ущерб гармонии.
— Мы
славно спели! — все так же громогласно завопил шериф. — Хорошая
песня, Билли Керби, и прекрасно спета. Откуда у тебя эти слова? Это все или
нет? Ты можешь мне их написать?
Лесоруб,
хлопотавший около своих котлов в нескольких шагах от всадников, равнодушно
обернулся и с завидной невозмутимостью смерил взглядом нежданных гостей.
Каждому из них, когда они подъехали совсем близко, он с самым независимым видом
кивнул головой и, даже приветствуя дам, не счел нужным снять свою старую
шапчонку или хотя бы прикоснуться к ней.
— Как
живете-можете, шериф? — сказал лесоруб. — Что нового в поселке?
— Да
ничего, Билли, — ответил Ричард. — Но что это?
Где твои
четыре котла, железные корыта и формы для охлаждения сахара? Неужто ты варишь
его так по-дурацки? А я-то думал, что ты лучший сахаровар в здешних местах!
— Так
оно и есть, сквайр Джонс, — отозвался Керби, продолжая свое
занятие, — нужно ли валить лес, или выпаривать кленовый сок, или обжигать
кирпич, или заготовлять жерди, или делать поташ, или окучивать кукурузу, в
горах Отсего лучше меня вам никого не найти, хоть сам-то я больше люблю иметь
дело с лесом — топор мне больно по руке пришелся.
— Вы
есть ходкий товар, мистер Билл, — пошутил мосье Лекуа.
— Чего? —
сказал Керби, поглядев на него с простодушием, от которого его богатырская фигура
и мужественное лицо стали немного смешными. — Если вы насчет товара,
мусью, так поверьте моему слову, лучшего сахара вы нигде не найдете. Да легче
пень отыскать на Немецких равнинах, чем в нем хоть единое пятнышко. А вкус-то
настоящий кленовый. Да его в Нью-Йорке можно продавать прямо вместо леденцов.
Француз
направился к навесу из березовой коры, под которым Керби складывал готовый
сахар, и принялся с видом знатока рассматривать остывшие куски. Тем временем
Мармадьюк спешился и теперь внимательно оглядывал деревья и приспособления
Керби, с неудовольствием замечая, как небрежно и расточительно собирается сок.
— Ты
опытен в этих делах, Керби, — сказал он. — Каким же способом ты
изготовляешь свой сахар? Я вижу, у тебя всего два котла.
— От
двух котлов столько же проку, как от двух тысяч, судья. Я обхожусь без всяких
там выдумок, этим пусть занимаются те, кто варит сахар для знати, а только если
вам нужен настоящий кленовый сахар, то лучше моего вы нигде не найдете. Я
выбираю деревья заранее, а зарубки делаю потом — скажем, в конце февраля, а в
горах так не раньше середины марта.., ну, когда сок начинает бежать как
следует…
— А
скажи, — перебил его Мармадьюк, — ты выбираешь деревья по
каким-нибудь внешним признакам?
— На
все есть своя манера, — ответил Керби, деловито размешивая сироп в
котлах. — Вот, скажем, надо знать, когда мешать в котле и сколько времени.
Этому нужно учиться. Рим-то ведь не один день строился, да и Темплтон тоже,
если на то пошло, хоть ничего не скажешь, это местечко быстро растет. Я никогда
не делаю зарубку на чахлом дереве, а только на таком, у которого кора хорошая.
Ведь деревья-то болеют вроде людей, ну, и делать зарубку на больном дереве —
это все равно что запрягать лошадь с запалом в почтовые сани или возить бревна
на хромом воле.
— Все
это так, но каковы же признаки болезни? Как ты отличаешь здоровое дерево от
больного?
— А
как доктор отличает, у кого лихорадка, а у кого простуда? — перебил
Ричард. — Смотрит, нет ли сыпи, и щупает пульс.
— Вот-вот, —
подхватил Билли. — Сквайр попал в точку. Я на них посмотрю — и вижу. Ну,
так, значит, когда сок начинает бежать как следует, я вешаю котлы и делаю
зарубки. Первую выпарку я веду быстро, чтобы разобраться, какой это сок. Ну, а
когда он начинает загустевать, вот как в этом котле, большого огня разводить
нельзя, не то сахар подгорит, а горелый сахар на вкус плох, хоть бы и очень
сладкий. Тогда начинаю его черпаком переливать из одного котла в другой, и
делать это надо до тех пор, пока он не начнет тянуться ниткой, если вынешь
мешалку… А уж тут за ним нужен глаз да глаз. Есть способ подсушивать его
глиной, когда он затвердеет, только им не все пользуются — одним он нравится, а
другим нет… Так как же, мусью, берете мой товар?
— Я
дам вам, мистер Билл, за один фунт десять су.
— Я
свой сахар не меняю и беру за него только наличные. Ну, вам-то, мусью, я,
пожалуй, уступлю, — добавил Билли с задабривающей улыбкой. — С вас я
возьму всего галлон рома и материи на две рубашки, если вы заберете и патоку. А
уж и хороша-то она! Я вас обманывать не буду, да и вообще я не обманщик, но
только такой патоки мне пробовать еще не приходилось.
— Мосье
Лекуа предложил вам десять пенсов за фунт, — пояснил Эдвардс.
Лесоруб
смерил говорившего взглядом, но ничего не ответил.
— О
да, — сказал француз. — Десять пенсов. Je vous remercie, monsieur.
Ah, mon anglais! Je I'oublie tou-jours! [57]
Лесоруб перевел угрюмый взгляд с одного на другого и, видимо, пришел к заключению,
что они над ним смеются. Он выхватил из котла огромный черпак и начал
старательно размешивать кипящую жидкость. Несколько минут он то наполнял
черпак, то, высоко подняв его, сливал назад в котел густой, тягучий сироп, а
потом вдруг помахал черпаком, словно желая остудить то, что в нем осталось, и
поднес к лицу мосье Лекуа, сказав:
— Вот
попробуйте, мусью, и сами скажете, что мало за него даете. Да одна патока
дороже стоит!
Любезный
француз несколько раз робко потянулся губами к черпаку и наконец проглотил изрядное
количество обжигающе горячей жидкости. Затем он прижал руку к груди, бросил
жалобный взгляд на дам и, как рассказывал впоследствии Билли, «выбил ногами
такую дробь, что ни одному барабанщику за ним не угнаться. А потом стал так
шипеть и ругаться на своем французском, что любо-дорого. Ну, да вперед ему
наука, не будет насмехаться над лесорубом».
Керби
принялся снова размешивать свой сироп с самым невинным видом, и зрители,
возможно, не догадались бы, что он хорошо знал, каково придется мосье Лекуа от
его угощения, если бы беззаботный лесоруб не подмигнул им и не устремил на них
взгляд, исполненный слишком уж безыскусного простодушия. Мосье Лекуа скоро
пришел в себя и вспомнил о своих манерах; кротко извинившись перед дамами за
два-три несдержанных выражения, вырвавшихся у него в минуту сильного волнения,
он взобрался на свою лошадь и до конца беседы держался в стороне: после злой
шутки, которую сыграл с ним Керби, ни о какой сделке не могло быть и речи. В
течение всего этого времени Мармадьюк прогуливался по кленовой роще, осматривал
свои любимые деревья и досадливо вздыхал при виде небрежных зарубок.
— Мне
больно видеть, как нерасчетливо ведется хозяйство в наших краях, — заметил
судья. — Поселенцы здесь расточают дары природы с удивительным и даже преступным
легкомыслием. Это относится и к тебе, Керби.
Ты
наносишь дереву глубокие раны, хотя было бы вполне достаточно маленького
надреза. Прошу тебя, помни, что деревья эти росли столетиями, и если их
погубить, то мы не доживем до тех пор, пока вырастут новые.
— Это
как сказать, судья, — возразил тот. — На мой взгляд, чего-чего, а
деревьев в здешних горах хватает. А если рубить их грех, то уж и не знаю, как
мне быть. Я ведь своими руками вырубил леса на добрых полтысячи акров в штатах
Вермонт и Нью-Йорк и надеюсь дотянуть до тысячи. Рубить деревья для меня первое
удовольствие, и никакая другая работа мне не пришлась так по вкусу. Да только
Джейд Рэнсом сказал, что сахару в этом году будет нехватка, потому как в
поселок понаехало много нового народу. Вот я и уговорился с ним наварить тут
сахару. А что слышно, судья, про золу? Выгодно еще поташ делать? Я думаю, пока
за океаном будут драться, цены на него не упадут.
— Ты
правильно рассуждаешь, Керби, — ответил Мармадьюк. — Пока в Старом
Свете не перестанут бушевать войны, Америка будет процветать.
— Ну
что ж, судья, нет худа без добра! У нас в стране дела идут хорошо, и хоть я
знаю, что для вас деревья как для иного человека родные дети, а мне они по душе
только тогда бывают, когда я могу расправиться с ними по-свойски; вот тогда я
их люблю. Я слышал, новые поселенцы говорят, будто за океаном у богачей и около
дома и по всему поместью растут большие дубы да вязы, из которых вышло бы по
бочонку поташа на дерево, а они у них стоят просто так, чтобы любоваться. А я скажу,
что плоха страна, коли она заросла деревьями. Пни — дело другое, они землю не
затеняют, а если их выкопать, то хороший получается забор: свинья еще пролезет,
а уж корова никак.
— В
разных странах на это смотрят по-разному, — сказал Мармадьюк, — но я
дорожу столетними деревьями не как украшением, а потому что они полезны. Мы
сводим леса так, словно за один год может возродиться все, что мы погубили.
Однако близок час, когда закон возьмет под свою охрану не только леса, но и
дичь, которая в них водится.
Утешившись
этой мыслью, Мармадьюк сел в седло, и кавалькада, покинув кленовую рощу,
направилась к живописному холму, который обещал им Ричард. А дровосек,
оставшись один, снова взялся за дело. Когда всадники достигли противоположного
склона горы, Элизабет, перед тем как начать спуск, обернулась, увидела
маленькие костры под огромными котлами лесоруба, его крытый корьем навес, его
богатырскую фигуру, могучие руки, ловко и умело орудовавшие черпаком, окружавшие
его величественные деревья с трубочками для сбора сока и подумала, что все это
вместе составляет верную картину человеческой жизни на первой ступени
цивилизации. Романтическое впечатление, которое произвела на нее эта сцена, еще
более усилилось, когда по лесу снова разнесся мощный бас Керби, распевавшего
новую песню, мало чем отличавшуюся от первой. Элизабет удалось разобрать только
следующие куплеты:
Вот
когда леса рублю я, Подгонять волов люблю я, С утра до ночи ору я:
«Эй,
живей! Эй, тпру! Эй, но!»
А
закончим мы работку, Отдохнем тогда в охотку, Петь я буду во всю глотку,
Подкатив к огню бревно.
Покупайте
лес в долинах, Дубы, клены — на вершинах, Сосны — на сухих равнинах, Мне-то это
все равно!
|
