ЭТО «МОРСКОЙ ДЬЯВОЛ»!
Мать
Педро Зуриты — Долорес — была полная, сытая старуха с крючковатым носом и выдающимся
подбородком.
Густые
усы придавали ее лицу странный и непривлекательный вид. Это редкое для женщины
украшение и закрепило за ней в округе кличку Усатая Долорес.
Когда ее
сын явился к ней с молодой женой, старуха бесцеремонно осмотрела Гуттиэре. Долорес
прежде всего искала в людях недостатки. Красота Гуттиэре поразила старуху, хотя
она ничем не выдала этого. Но такова уж была Усатая Долорес: поразмыслив у себя
на кухне, она решила, что красота Гуттиэре — недостаток.
Оставшись
вдвоем с сыном, старуха неодобрительно покачала головой и сказала:
— Хороша!
Даже слишком хороша! — И, вздохнув, прибавила:
— Наживешь
ты хлопот с такой красавицей… Да. Лучше бы ты женился на испанке. Подумав еще,
она продолжала:
— И
горда. А руки мягкие, нежные, белоручка будет.
— Обломаем, —
ответил Педро и углубился в хозяйственные счеты. Долорес зевнула и, чтобы не мешать
сыну, вышла в сад подышать вечерней прохладой. Она любила помечтать при луне.
Мимозы
наполняли сад приятным ароматом.
Белые
лилии сверкали при лунном свете. Едва заметно шевелились листья лавров и
фикусов.
Долорес
уселась на скамью среди мирт и предалась своим мечтам: вот она прикупит
соседний участок, разведет тонкорунных овец, выстроит новые сараи.
— О,
чтоб вас! — сердито крикнула старуха, ударяя себя по щеке. — Эти
москиты и посидеть спокойно не дадут человеку.
Незаметно
облака затянули небо, и весь сад погрузился в полумрак. На горизонте резче выступила
светло-голубая полоса — отражение огней города Параны.
И вдруг
над низким каменным забором она увидела человеческую голову. Кто-то поднял
руки, скованные кандалами, и осторожно перепрыгнул через стену.
Старуха
испугалась. «В сад забрался каторжник», — решила она. Она хотела крикнуть,
но не могла, пыталась подняться и бежать, но ноги ее подкашивались. Сидя на
скамейке, следила она за неизвестным.
А
человек в кандалах, осторожно пробираясь между кустами, приближался к дому,
заглядывая в окна.
И вдруг
— или она ослышалась — каторжник тихо позвал:
— Гуттиэре!
«Так вот
она, красота-то! Вот с кем знакомство водит! Чего доброго, эта красавица убьет
меня с сыном, ограбит гасиенду и сбежит с каторжником», — думала Долорес.
Старуху
вдруг охватило чувство глубокой ненависти к снохе и горького злорадства. Это
придало ей силы. Она вскочила и побежала в дом.
— Скорей! —
шепотом сказала Долорес сыну. — В сад забрался каторжник. Он звал
Гуттиэре.
Педро
выбежал с такой поспешностью, как будто дом был объят пламенем, схватил лопату,
лежавшую на дорожке, и побежал вокруг дома.
У стены
стоял неизвестный в грязном, измятом костюме, со скованными руками и смотрел в
окно.
— Проклятие!.. —
пробормотал Зурита и опустил лопату на голову юноши.
Без
единого звука юноша упал на землю.
— Готов… —
тихо сказал Зурита.
— Готов, —
подтвердила следовавшая за ним Долорес таким тоном, как будто ее сын раздавил
ядовитого скорпиона. Зурита вопросительно посмотрел на мать:
— Куда
его?
— В
пруд, — указала старуха. — Пруд глубокий.
— Всплывет.
— Камень
привяжем. Я сейчас…
Долорес
побежала домой и торопливо начала искать мешок, в который можно было бы положить
труп убитого. Но еще утром все мешки она отправила с пшеницей на мельницу.
Тогда она достала наволочку и длинную бечевку.
— Мешков
нет, — сказала она сыну. — Вот, в наволочку положи камней и привяжи
бечевкой к кандалам…
Зурита
кивнул головой, взвалил труп на плечи и поволок его в конец сада, к небольшому
пруду.
— Не
запачкайся, — шепотом говорила Долорес, ковыляя за сыном с наволочкой и
бечевкой.
— Смоешь, —
ответил Педро, свешивая, однако, голову юноши ниже, чтобы кровь стекала на
землю.
У пруда
Зурита быстро набил наволочку камнями, крепко привязал ее к рукам юноши и
бросил тело в пруд.
— Теперь
надо переодеться. — Педро посмотрел на небо. — Дождь собирается. Он
смоет к утру следы крови на земле.
— В
пруду… вода не станет розовой от крови? — спросила Усатая Долорес.
— Не
станет. Пруд проточный… О-о, проклятие! — прохрипел Зурита, направляясь к
дому, и погрозил кулаком одному из окон.
— Вот
она, красота-то! — хныкала старуха, следуя за сыном.
Гуттиэре
отвели комнату в мезонине. Она не могла уснуть в эту ночь. Было душно,
одолевали москиты. Невеселые мысли приходили в голову Гуттиэре. Она не могла
забыть Ихтиандра, его смерти. Мужа она не любила, свекровь вызывала отвращение.
И с этой усатой старухой Гуттиэре предстояло жить…
В эту
ночь Гуттиэре почудился голос Ихтиандра. Он звал ее по имени. Какой-то шум,
чьи-то приглушенные голоса доносились из сада. Гуттиэре решила, что ей так и не
удастся уснуть в эту ночь. Она вышла в сад. Солнце еще не всходило. Сад был
погружен в сумерки утренней зари. Тучи угнало. На траве и деревьях сверкала
обильная роса. В легком халате, босиком Гуттиэре шла по траве. Вдруг она
остановилась и внимательно стала разглядывать землю. На дорожке, против ее
окна, песок был запятнан кровью. Тут же валялась окровавленная лопата.
Ночью
здесь произошло какое-то преступление. Иначе откуда могли появиться эти следы
крови?
Гуттиэре
невольно пошла по следам, и они привели ее к пруду.
«Не в
этом ли пруду скрыты последние следы преступления?» — подумала она, со страхом
вглядываясь в зеленоватую поверхность.
Из-под
зеленоватой воды пруда на нее смотрело лицо Ихтиандра. Кожа на его виске была
рассечена. На лице отражалось страдание и в то же время радость.
Гуттиэре
смотрела не отрываясь на лицо утонувшего Ихтиандра. Неужели она сошла с ума?
Гуттиэре
хотела бежать прочь. Но она не могла уйти, не могла оторвать от него глаз.
А лицо
Ихтиандра медленно поднималось из воды. Оно уже показалось над поверхностью,
всколыхнув тихие воды. Ихтиандр протянул к Гуттиэре скованные руки и с бледной
улыбкой сказал, впервые обращаясь к ней на «ты»:
— Гуттиэре!
Дорогая моя! Наконец-то, Гуттиэре, я… — Но он не договорил.
Гуттиэре
схватилась за голову и в испуге закричала:
— Сгинь!
Пропади, несчастный призрак! Ведь я знаю, что ты мертв. Зачем ты являешься ко
мне?
— Нет,
нет, Гуттиэре, я не мертв, — поспешно ответил призрак, — я не утонул.
Прости меня… я скрыл от тебя… Я не знаю, зачем я это сделал… Не уходи, выслушай
меня. Я живой — вот, прикоснись к моим рукам…
Он
протягивал к ней скованные руки. Гуттиэре продолжала смотреть на него.
— Не
бойся, я ведь живой… Я могу жить под водой. Я не такой, как все люди. Я один
могу жить под водой. Я не утонул тогда, бросившись в море. Я бросился потому,
что мне было тяжело дышать на воздухе.
Ихтиандр
пошатнулся и продолжал так же поспешно и бессвязно:
— Я
искал тебя, Гуттиэре. Сегодня ночью твой муж ударил меня по голове, когда я
подошел к твоему окну, и бросил меня в пруд. В воде я пришел в себя. Мне
удалось снять мешок с камнями, но этого, — Ихтиандр указал на
наручники, — я не мог снять…
Гуттиэре
начала верить, что перед ней не призрак, а живой человек.
— Но
почему у вас скованы руки? — спросила она.
— Я
потом расскажу тебе об этом… Бежим со мной, Гуттиэре. Мы укроемся у моего отца,
там нас никто не найдет… И мы будем жить с тобою… Ну, возьми же мои руки,
Гуттиэре. Ольсен сказал? что меня называют морским дьяволом, но ведь я человек.
Почему же ты боишься меня?
Ихтиандр
вышел из пруда весь в тине. Он в изнеможении опустился на траву.
Гуттиэре
наклонилась над ним и, наконец, взяла его за руку.
— Бедный
мой мальчик, — сказала она.
— Какая
приятная встреча! — вдруг послышался насмешливый голос, Они оглянулись и
увидели стоявшего неподалеку Зуриту. Зурита, так же как и Гуттиэре, не спал эту
ночь. Он вышел в сад на крик Гуттиэре и слышал весь разговор. Когда Педро
узнал, что перед ним «морской дьявол», за которым он так долго и безуспешно
охотился, он обрадовался и сразу же решил отвезти Ихтиандра на «Медузу». Но,
обдумав, он решил поступить иначе.
— Вам
не удастся, Ихтиандр, увезти Гуттиэре к доктору Сальватору, потому что Гуттиэре
— моя жена. Едва ли вы сами вернетесь к вашему отцу. Вас ждет полиция.
— Но
я ни в чем не виновен! — воскликнул юноша.
— Без
вины полиция не награждает людей такими браслетами. И если уже вы попались в
мои руки, мой долг — передать вас полиции.
— Неужели
вы сделаете это? — с негодованием спросила мужа Гуттиэре.
— Я
обязан это сделать, — ответил Педро, пожимая плечами.
— Хорош
бы он был, — вдруг вмешалась в разговор появившаяся Долорес, — если
бы отпустил на все четыре стороны каторжника! За что? Не за то ли, что этот
кандальник подглядывает под чужими окнами и собирается похищать чужих жен?
Гуттиэре
подошла к мужу, взяла его за руки и ласково сказала:
— Отпустите
его. Прошу вас. Я ни в чем не виновата перед вами…
Долорес,
испугавшись, как бы ее сын не уступил жене, замахала руками и закричала:
— Не
слушай ее, Педро!
— Перед
просьбой женщины я бессилен, — любезно сказал Зурита. — Я согласен.
— Не
успел жениться, как попал под башмак жены, — ворчала старуха.
— Подожди,
мать. Мы распилим ваши кандалы, молодой человек, переоденем вас в более приличный
костюм и доставим на «Медузу». В Рио-де-Ла-Плата вы можете спрыгнуть с борта и
плыть куда вам заблагорассудится. Но я отпущу вас с одним условием: вы должны
забыть Гуттиэре. А тебя, Гуттиэре, я возьму с собой. Так будет безопаснее.
— Вы
лучше, чем я думала о вас, — искренне сказала Гуттиэре.
Зурита
самодовольно покрутил усы и поклонился жене.
Долорес
хорошо знала своего сына, — она быстро догадалась, что он замышляет
какую-то хитрость. Но, чтобы поддержать его игру, она для вида раздраженно
проворчала:
— Очаровала!
Сиди теперь под башмаком!
|