XXVI
Один из членов общества
цветоводов
Роза вне себя, почти обезумевшая от радости и страха при
мысли, что черный тюльпан найден, направилась в гостиницу “Белый Лебедь” в
сопровождении своего лодочника, здорового парня-фрисландца, способного в
одиночку справиться с десятью Бокстелями.
В дороге лодочник был посвящен в суть дела, и он не
отказался от борьбы, если бы это понадобилось. Ему внушили, что в этом случае
он только должен быть осторожен с тюльпаном.
Дойдя до гостиницы, Роза вдруг остановилась. Ее внезапно
осенила мысль.
— Боже мой, — прошептала она, — я сделала
ужасную ошибку, — я, быть может, погубила и Корнелиуса, и тюльпан, и себя.
Я подняла тревогу, я вызвала подозрение. Я ведь только женщина; эти люди могут
объединиться против меня, и тогда я погибла. О, если бы погибла только я одна,
это было бы полбеды, но Корнелиус, но тюльпан…
Она на минуту задумалась.
“А что, если я приду к Бокстелю, и окажется, что я не знаю
его, если этот Бокстель не мой Якоб, если это другой любитель, который тоже
вырастил черный тюльпан, или если мой тюльпан был похищен не тем, кого я
подозреваю, или уже перешел в другие руки. Если я узнаю не человека, а только
мой тюльпан, чем я докажу, что этот тюльпан принадлежит мне?
С другой стороны, если я узнаю в этом обманщике Якоба, как
знать, что тогда произойдет. Тюльпан может завянуть, пока мы будем его
оспаривать. О, что же мне делать? Как поступить? Ведь дело идет о моей жизни, о
жизни бедного узника, который, быть может, умирает сейчас”.
В это время с конца Большого Рынка донесся сильный шум и
гам. Люди бежали, двери раскрывались, одна только Роза оставалась безучастной к
волнению толпы.
— Нужно вернуться к председателю, — прошептала
она.
— Вернемся, — сказал лодочник.
Они пошли по маленькой уличке, которая привела их прямо к
дому господина ван Систенса; а тот прекрасным пером и прекрасным почерком
продолжал писать свой доклад.
Всюду по дороге Роза только и слышала разговоры о черном
тюльпане и о премии в сто тысяч флоринов.
Новость облетела уже весь город.
Розе стоило немало трудов вновь проникнуть к ван Систенсу,
который, однако, как и в первый раз, был очень взволнован, когда услышал
магические слова “черный тюльпан”.
Но, когда он узнал Розу, которую он мысленно счел
сумасшедшей или еще хуже, он страшно обозлился и хотел прогнать ее. Роза
сложила руки и с искренней правдивостью, проникавшей в душу, сказала:
— Сударь, умоляю вас, не отталкивайте меня; наоборот,
выслушайте, что я вам скажу, и если вы не сможете восстановить истину, то, по
крайней мере, у вас не будет угрызений совести из-за того, что вы приняли
участие в злом деле.
Ван Систенс дрожал он нетерпения; Роза уже второй раз
отрывала его от работы, которая вдвойне льстила его самолюбию и как бургомистра
и как председателя общества цветоводов.
— Но мой доклад, мой доклад о черном тюльпане!
— Сударь, — продолжала Роза с твердостью
невинности и правоты, — сударь, если вы меня не выслушаете, то ваш доклад
будет основываться на преступных или ложных данных. Я вас умоляю, сударь,
вызовите сюда этого господина Бокстеля, который, по-моему, является Якобом, и я
клянусь богом, что, если не узнаю ни тюльпана, ни его владельца, то не стану
оспаривать права на владение тюльпаном.
— Чорт побери, недурное предложение! — сказал ван
Систенс.
— Что вы этим хотите сказать?
— Я вас спрашиваю, а если вы и узнаете их, что это
докажет?
— Но, наконец, — сказала с отчаянием Роза, —
вы же честный человек, сударь. Неужели вы дадите премию тому, который не только
не вырастил сам тюльпана, но даже украл его?
Быть может, убедительный тон Розы проник в сердце ван
Систенса, и он хотел более мягко ответить бедной девушке, но в этот момент с
улицы послышался сильный шум. Этот шум казался простым усилением того шума,
который Роза уже слышала на улице, но не придавала ему значения, и который не
мог заставить ее прервать свою горячую мольбу.
Шумные приветствия потрясли дом.
Господин ван Систенс прислушался к приветствиям, которых
Роза раньше совсем не слышала, а теперь приняла просто за шум толпы.
— Что это такое? — воскликнул бургомистр. —
Что это такое? Возможно ли это? Хорошо ли я слышал!
И он бросился в прихожую, не обращая больше никакого
внимания на Розу и оставив ее в своем кабинете.
В прихожей ван Систенс с изумлением увидел, что вся лестница
вплоть до вестибюля заполнена народом.
По лестнице поднимался молодой человек, окруженный или,
вернее, сопровождаемый толпой, просто одетый в лиловый бархатный костюм, шитый
серебром. С гордой медлительностью поднимался он по каменным ступеням,
сверкающим своей белизной и чистотой. Позади него шли два офицера, один моряк,
другой кавалерист.
Ван Систенс, пробравшись в середину перепуганных слуг,
поклонился, почти простерся перед новым посетителем, виновником всего этого
шума.
— Монсеньор, — воскликнул он, — монсеньор!
Ваше высочество у меня! Какая исключительная честь для моего скромного дома!
— Дорогой господин ван Систенс, — сказал Вильгельм
Оранский с тем спокойствием, которое заменяло ему улыбку, — я истинный
голландец, — я люблю воду, пиво и цветы, иногда даже и сыр, вкус которого
так ценят французы; среди цветов я, конечно, предпочитаю тюльпаны. В Лейдене до
меня дошел слух, что Гаарлем, наконец, обладает черным тюльпаном, и,
убедившись, что это правда, хотя и невероятная, я приехал узнать о нем к
председателю общества цветоводов.
— О, монсеньор, монсеньор, — сказал восхищенный
ван Систенс, — какая честь для общества, если его работы находят поощрение
со стороны вашего высочества!
— Цветок здесь? — спросил принц, пожалевший,
вероятно, что сказал лишнее.
— Увы, нет, монсеньор, у меня его здесь нет.
— Где же он?
— У его владельца.
— Кто этот владелец?
— Честный цветовод города Дордрехта.
— Дордрехта?
— Да.
— А как его зовут?
— Бокстель.
— Где он живет?
— В гостинице “Белый Лебедь”. Я сейчас за ним пошлю, и
если ваше высочество окажет мне честь и войдет в мою гостиную, то он, зная, что
монсеньор здесь, поторопится и сейчас же принесет свой тюльпан монсеньору.
— Хорошо, посылайте за ним.
— Хорошо, ваше высочество. Только…
— Что?
— О, ничего существенного, монсеньор.
— В этом мире всё существенно, господин ван Систенс.
— Так, вот, монсеньор, возникает некоторое затруднение.
— Какое?
— На этот тюльпан уже предъявляют свои права какие-то
узурпаторы. Правда, он стоит сто тысяч флоринов.
— Неужели?
— Да, монсеньор, узурпаторы, обманщики.
— Но ведь это же преступление, господин ван Систенс!
— Да, ваше высочество.
— А у вас есть доказательства этого преступления?
— Нет, монсеньор, виновница…
— Виновница?
— Я хочу сказать, что особа, которая выдвигает свои
права на тюльпан, находится в соседней комнате.
— Там? А какого вы о ней мнения, господин ван Систенс?
— Я думаю, монсеньор, что приманка в сто тысяч флоринов
соблазнила ее.
— И она предъявляет свои права на тюльпан?
— Да, монсеньор.
— А что говорит в доказательство своих требований?
— Я только хотел было ее допросить, как ваше высочество
изволили прибыть.
— Выслушаем ее, господин ван Систенс, выслушаем ее. Я
ведь верховный судья в государстве. Я выслушаю дело и вынесу приговор.
— Вот нашелся и царь Соломон, — сказал,
поклонившись, ван Систенс и повел принца в соседнюю комнату.
Принц, сделав несколько шагов, вдруг остановился И сказал:
— Идите впереди меня и называйте меня просто
господином.
Они вошли в кабинет.
Роза продолжала стоять на том же месте, у окна, и смотрела в
сад.
— А, фрисландка, — заметил принц, увидев золотой
убор и красную юбку Розы.
Роза повернулась на шум, но она еле заметила принца, который
уселся в самом темном углу комнаты.
Понятно, что всё ее внимание было обращено на ту важную
особу, которую звали ван Систенс, а не на скромного человека, следовавшего за
хозяином дома и не имевшего, по всей вероятности, громкого имени.
Скромный человек взял с полки книгу и сделал знак Систенсу
начать допрос.
Ван Систенс, также по приглашению человека в лиловом
костюме, начал допрос, счастливый и гордый той высокой миссией, которую ему
поручили.
— Дитя мое, вы обещаете мне сказать истину, только
истину об этом тюльпане?
— Я вам обещаю.
— Хорошо, тогда рассказывайте в присутствии этого
господина. Господин — член нашего общества цветоводства.
— Сударь, — молвила Роза, — что я вам могу
еще сказать, кроме уже сказанного мною?
— Ну, так как же?
— Я опять обращаюсь к вам с той же просьбой.
— С какой?
— Пригласите сюда господина Бокстеля с его тюльпаном;
если я его не признаю своим, я откровенно об этом скажу; но если я его узнаю, я
буду требовать его возвращения. Я буду требовать, даже если бы для этой цели
мне пришлось пойти к его высочеству штатгальтеру с доказательством в руках.
— Так у вас есть доказательства, прекрасное дитя?
— Бог — свидетель моего права на тюльпан, и он даст мне
в руки доказательства.
Ван Систенс обменялся взглядом с принцем, который с первых
же слов Розы стал напрягать свою память. Ему казалось, что он уже не в первый
раз слышит этот голос.
Один из офицеров ушел за Бокстелем.
Ван Систенс продолжал допрос.
— На чем же вы основываете, — спросил он, —
утверждение, что черный тюльпан принадлежит вам?
— Да очень просто, на том, что я его лично сажала и
выращивала в своей комнате.
— В вашей комнате? А где находится ваша комната?
— В Левештейне.
— Вы из Левештейна?
— Я дочь тюремщика крепости.
Принц сделал движение, которое как будто говорило: “Ах, да,
теперь я припоминаю”.
И, притворяясь углубленным в книгу, он с еще большим
вниманием, чем раньше, стал наблюдать за Розой.
— А вы любите цветы? — продолжал ван Систенс.
— Да, сударь.
— Значит, вы ученая цветоводка?
Роза колебалась один момент, затем самым трогательным
голосом сказала:
— Господа, ведь я говорю с благородными людьми?
Тон ее голоса был такой искренний, что и ван Систенс и принц
одновременно ответили утвердительным кивком головы.
— Ну, тогда я вам скажу. Ученая цветоводка не я, не я,
нет. Я только бедная девушка из народа, бедная фрисландская крестьянка, которая
еще три месяца назад не умела ни читать, ни писать. Нет, тюльпан был выращен не
мною лично.
— Кем же он был выращен?
— Одним несчастным заключенным в Левештейне.
— Заключенным в Левештейне? — сказал принц. При
звуке этого голоса Роза вздрогнула.
— Значит, государственным преступником, —
продолжал принц, — так как в Левештейне заключены только государственные
преступники.
И он снова принялся читать или, по крайней мере,
притворился, что читает.
— Да, — прошептала, дрожа, Роза, — да,
государственным преступником.
Ван Систенс побледнел, услышав такое признание при подобном
свидетеле.
— Продолжайте, — холодно сказал Вильгельм
председателю общества цветоводов.
— О, сударь, — промолвила Роза, обращаясь к тому,
кого она считала своим настоящим судьей, — я должна признаться в очень
тяжелом преступлении.
— Да, действительно, — сказал ван Систенс, —
государственные преступники в Левештейне должны содержаться в большой тайне.
— Увы, сударь.
— А из ваших слов можно заключить, что вы
воспользовались вашим положением, как дочь тюремщика, и общались с ними, чтобы
вместе выращивать цветы.
— Да, сударь, — растерявшись прошептала
Роза, — да, я должна признаться, что виделась с ним ежедневно.
— Несчастная! — воскликнул ван Систенс.
Принц поднял голову и посмотрел на испугавшуюся Розу и
побледневшего председателя.
— Это, — сказал он своим четким, холодным
тоном, — это не касается членов общества цветоводов; они должны судить
черный тюльпан, а не касаться государственных преступлений. Продолжайте,
девушка, продолжайте.
Ван Систенс красноречивым взглядом поблагодарил от имени
тюльпанов нового члена общества цветоводов.
Роза, ободренная подобным обращением незнакомца, рассказала
всё, что произошло в течение последних трех месяцев, всё, что она сделала, всё,
что она выстрадала. Она говорила о суровостях Грифуса, об уничтожении им первой
луковички, об отчаянии заключенного, о предосторожностях, которые она приняла,
чтобы вторая луковичка расцвела, о терпении заключенного, о его скорби во время
разлуки; как он хотел уморить себя голодом в отчаянии, что ничего не знает о
своем тюльпане; об его радости, когда они помирились и, наконец, об их обоюдном
отчаянии, когда они увидели, что у них украли черный тюльпан через час после
того, как он распустился.
Всё это было рассказано с глубокой искренностью, которая,
правда, оставила бесстрастным принца, если судить по его внешнему виду, но
произвела глубокое впечатление на ван Систенса.
— Но, — сказал принц, — вы ведь только
недавно знакомы с этим заключенным?
Роза широко раскрыла глаза и посмотрела на незнакомца,
который отклонился в тень, избегая ее взгляда.
— Почему, сударь? — спросила она.
— Потому что прошло только четыре месяца, как тюремщик
и его дочь поселились в Левештейне.
— Да, это правда, сударь.
— А может быть, вы и просили о перемещении вашего отца
только для того, чтобы следовать за каким-нибудь заключенным, которого переводили
из Гааги в Левештейн?
— Сударь, — сказала, покраснев, Роза.
— Кончайте, — сказал Вильгельм.
— Я сознаюсь, я знала заключенного в Гааге.
— Счастливый заключенный! — заметил улыбаясь
Вильгельм.
В это время вошел офицер, который был послан за Бокстелем, и
доложил, что тот, за кем он был послан, следует за ним с тюльпаном.
|
