VII
Они прислушались. Задребезжали колеса. Федосьев вынул часы.
– Ровно четыре. Пора.
– Спарафучиле аккуратен. Вашей школы, – глухо
откликнулся Браун.
В первой комнате открылась дверь, послышались неверные
шаркающие шаги. Хозяин, чиркая спичкой, бормотал ругательства. Коптящий огонек
задрожал у двери.
– Что, готово? – спросил Федосьев.
– Так точно, – ответил с порога хозяин. – Эх,
весь керосин сожгли, – проворчал он, вдвигая в лампу стекло. Так точно,
готова лошадь… – Он невнятно добавил что‑то похожее на «ваше
превосходительство».
– Мы тоже готовы, – сказал Федосьев. – Ну,
теперь пожалуйте сюда, надо за все расплатиться.
– Да, надо за все расплатиться, – повторил,
вставая, Браун. Федосьев искоса на него взглянул. «Только бы не нашла на него
какая‑нибудь депрессия или меланхолия, – с беспокойством подумал
он, – совсем будет теперь некстати… При тусклом свете лампы лицо Брауна
было мертвенно‑бледно и страшно. Впоследствии Федосьеву казалось, что оба они,
несмотря на внешнее спокойствие и привычный шутливый тон, были не вполне
нормальны в эту долгую странную ночь.
– За сегодняшнее сколько? – спросил он хозяина и
принялся отсчитывать ассигнации. Хозяин внимательно за ним следил, поверяя на
лету счет. Выражение его лица становилось все более почтительным.
– Вот, получайте, – сказал Федосьев, называя цифру. –
Так?
– Так точно…
– Это за гостеприимство и за хлеб‑соль… Теперь, как
было сказано, для вас приготовлено еще семь тысяч. Их вы получите, когда
приедем… Вот они, – добавил Федосьев, показывая пачку ассигнаций. –
Пять тысяч царскими, и две облигациями Займа Свободы… Облигации верные. Как раз
и доход по ним подошел, видите: 16 сентября срок платежа?
– Царскими бы лучше, – ответил, почтительно
улыбаясь, хозяин.
– Вот тебе раз!.. Не верит Займу Свободы! –
веселым тоном обратился Федосьев к Брауну, который угрюмо молчал. – Да вы
прочтите только, что на них написано, – сказал он. – Вот: «…Чтобы
спасти страну и завершить строение свободной России на началах равенства и
правды…» Видите? Как же вам не стыдно!..
– Царскими вернее, – в тон ему, с легким смешком,
повторил хозяин.
– Вы дураку и купоны сбудете, их я вам дарю.
Браун нетерпеливо застучал слегка по столу. Федосьев
посмотрел на него с веселым недоумением. «Мило шутят охранники», – так
перевел он выражение лица Брауна.
– Ладно, все получите царскими, – переменив тон,
сказал Федосьев. – Чемоданы вынесли?
– Так точно. Все снес из вашей комнаты, как вы
приказали.
– Едем.
Они вышли. Еще не рассвело. Капал редкий скучный дождь. Было
холодно, сыро и тоскливо. У фонаря стоял старый извозчичий фаэтон, на вид непосильный
для клячи, которая мотала головой, косясь на вышедших из дому людей.
– Не опоздаем? – вполголоса спросил Браун.
– Никак нет, к самому отходу попадете, –
оживленным полушепотом говорил хозяин, укладывая чемоданы. Он, видимо, был
очень доволен отъездом гостей. – Здесь вас не обеспокоит? Этот я на козлы
возьму… Пожалуйте, садитесь…
– Как бы только нас всех не задержали по дороге, –
сказал Федосьев, глядя в упор на хозяина. – Или на пристани… И нам будет
неприятно, да и вам тоже: не дай Господи, еще добрались бы до старых грешков,
а?
– Не должны задержать… Бог милостив, – ответил,
изменившись в лице, хозяин.
– Я тоже думаю, не должны… Едем.
Они сели. Хозяин застегнул мокрый фартук фаэтона и, ступив
на переднее колесо, вскочил на козлы.
– «На началах равенства и правды», – пробормотал
Федосьев, застегивая пальто. – «Завершить строение…» Да, эти завершили!..
Он не вытерпел и вставил крепкое слово.
Огромная плавучая пристань, прикрепленная к берегу цепями,
была разделена во всю длину высоким дощатым, недавно поставленным забором.
Вдоль него расхаживали солдаты с ружьями. В конце пристани малиновыми
квадратами горели окна большой будки. У наклонно спускавшихся к берегу мостков
за столом сидел сонный чиновник и пересчитывал квитанции. На столе слабо светилась
лампочка без абажура.
Со стороны мостков раздался громкий, уверенный, смеющийся
голос. Чиновник с неудовольствием повернул голову. В полосу света вступили три
человека. Носильщик, тяжело ступая, взошел на пристань, сбросил на дощатый пол
мокрые чемоданы и с испуганным видом оглянулся на будку.
– Так нельзя, граждане, приходить в последнюю минуту…
Пароход отходит, – сердито сказал чиновник.
– Was ist los?[83] –
спросил Браун, поднимая брови. Он протянул чиновнику паспорт и билеты. Услышав
немецкую речь, чиновник поднялся и поспешно взял бумаги.
– Билеты покажете на пароходе… Потрудитесь
подождать, – сказал он и направился к будке.
– Подождать… Подождать надо, – медленно‑вразумительно
сказал пассажирам носильщик, показывая глазами на будку. – Чрезвычайная
Комиссия, – шепотом добавил он.
Браун с недоумением оглянулся на Федосьева, как бы
спрашивая, не понимает ли он. Федосьев пожал плечами.
– Schlechtes Wetter[84], –
громко сказал Браун.
– Jawohl[85], –
ответил Федосьев.
За дверью забора, у которой стоял часовой, слышался неясный
шум. Издали доносились голоса. Наверху над забором ветер рвал черный дым, то
унося за пристань, то придавливая клубы дыма к воде. «Верно, сейчас
отходит», – подумал Федосьев. – «Как противно покачивается
пристань!..» Он зевнул, отошел к скамейке и сел.
Намотанная на бревно, рядом со скамейкой, длинная цепь то
вытягивалась над водою, то, изогнувшись, погружалась в воду срединой, к которой
пристал пучок соломы. «Вот теперь это дуга», – думал Федосьев, представляя
себе огромный вертикальный круг, дугой которого была бы шедшая к берегу цепь.
«Вон‑вон где сомкнулось бы…» Слабо блестели звезды. Дождь прекратился. Едва
начинало рассветать. С моря дул резкий ветер. «Формула круга, кажется, два пи
эр… Или пи эр квадрат? Эта туча похожа на Белое море… Еще каплет… Нет, это с
брезента… Сейчас все сомкнется. Был Сергей Федосьев, нет Сергея Федосьева…
Хорошо, что пристань плохо освещена… Долго просматривают… Бумаги чистые, но мог
поступить и донос…»
Из будки вышли два человека: тот же чиновник, за ним
немолодой разведчик в плаще поверх черной куртки. Они направились к столу.
– Извольте подождать, – сказал Брауну чиновник.
Разведчик повернул выключатель, пристань залило ярким светом.
– Was? Versiehe kein Wort[86], – щурясь, пренебрежительно сказал
Браун.
– Просят подождать, – повторил чиновник. Браун
развел руками с видом полного непонимания.
– Так и в самом деле можно опоздать, – по‑немецки
сказал он капризным тоном избалованного туриста. «Jawohl», – хотел было
ответить Федосьев, но решил, что неудобно повторять во второй раз те же слова,
и проворчал: «Ach», неопределенно пожимая плечами. «Да, он на высоте положения…
Хладнокровный человек… Разведчик едва ли из моих… А впрочем, кто его знает?
Очень неприятный…» Не повернувшись в сторону разведчика, он снова зевнул, улыбнулся
и забарабанил пальцами по сырому шершавому борту скамейки. Разведчик прошел
мимо них и задержался взглядом на Федосьеве. «Вот‑вот… Кажется, пропал», –
решил Федосьев, барабаня пальцами чуть быстрее прежнего. Вдруг за дощатым
забором отчаянно и страшно завыл свисток.
Дверь будки раскрылась настежь. Из нее вышло еще несколько
человек. Один из них, во френче и в высоких желтых сапогах, держал в руке
паспорта. Федосьев потянулся и встал. «Сорвалось! – сказал себе он,
оглядываясь в сторону мостков. – Может, пора взяться за револьвер?.. Еще с
минуту можно подождать…» Разведчик что‑то тихо докладывал человеку в желтых
сапогах. Тот на ходу кивнул головой и подошел вплотную к Брауну. «Если к нему
подошел, а не ко мне, то, быть может, и не сорвалось…» Порыв ветра сдвинул
пристань, цепь натянулась. Опять закапал редкий слабый дождь.
– Ваша фамилия? – резко спросил Брауна человек во
френче. – Переведи, – приказал он стоявшему с ним штатскому. Штатский
на дурном немецком языке задал вопрос Брауну. Услышав ответ, человек во френче
пренебрежительно кивнул головой.
– Имя‑отчество?
Штатский поспешно сказал ему вполголоса несколько слов.
– Ну, нет отчества, так пусть скажет место рождения… На
этом‑то и попадаются, – добавил он. Узнав место рождения Брауна, человек
во френче проверил по паспорту и повернулся к Федосьеву. – Ваше имя и
фамилия?
«Сказать разве: Сергей Васильевич Федосьев?.. Его тогда
разобьет удар, все‑таки это будет приятно…» – Дождавшись перевода, Федосьев
назвал имя и фамилию. «Неужели сходит?.. Тот, однако, очень интересуется
чемоданами… Неприятный человек… Ох, как бы не из моих!..»
Немолодой человек подошел к группе и шепотом заговорил с
товарищами.
– Что ж, что чемодан русский, – проворчал другой
разведчик. – И немцы здесь покупают. Им дешево, у кого валюта.
– Не понимаю, зачем осматривать вещи, –
недовольным тоном сказал Браун, вынимая из кармана ключи. – Ведь мы
уезжаем, а не приезжаем… Все открыть?
«Переигрывает немного, но хорошо… Мастер… Кажется, сошло!..»
– Федосьев поспешно вынул и свои ключи. – «Костюмы тоже петербургские…»
– Скажи ему, чтобы этот открыл и не
разговаривал, – приказал переводчику начальник, ткнув пальцем в сторону
того чемодана, который лежал подальше. Федосьев повернул ключ в замке,
носильщик поднял крышку. В чемодане Федосьева поверх простыни и ремней лежала
немецкая книжка в желтой бумажной обложке. Из книжки торчала аккуратно
сложенная газета, виднелись буквы заглавия: «…geblatt».[87] «Это очень хорошо вышло: geblatt…
Подействовало… Кажется, на geblatt’e и выедем»… Носильщик, опустившись на
колени, поспешно расстегивал ремни. Один из разведчиков приподнял костюмы,
ткнул рукой в разные углы чемодана. Человек во френче кивнул головой, видимо,
удовлетворенный тем, что заставил немца показать багаж.
– Schon gut?[88] –
с усмешкой спросил Браун.
– Гут, гут, – повторил, махнув рукой, начальник и
отдал паспорта. – Пропустить, – приказал он подчиненным. Носильщик
радостно принялся затягивать ремни. За забором послышался новый свисток. Он
теперь прозвучал совершенно иначе.
– Скорей… Едва с ними не опоздали, – сказал Браун,
вынимая с тем же сердитым видом часы. – «Переигрывает… Как бы тот не
обозлился… А все‑таки молодец!…» – оценил игру Федосьев. Человек во френче
слегка кивнул им головой и пошел назад к будке в сопровождении своей свиты.
Чиновник с завистью вздохнул, повернул выключатель, оставив одну лампу, и снова
сел за свой голый некрашеный стол.
– Идем, барин, идем, – сказал носильщик, взваливая
па плечи чемоданы. Часовой посторонился. Носильщик открыл дверь в дощатом
заборе.
Впереди прямо перед ними, сцепившись мостиком с широкой
пристанью, сверкал огнями шведский пароход. На палубе суетились люди. По
столбику медленно разматывали канат. Сбоку рванул холодный ветер.
– Скорей, скорей, барин! – закричал носильщик,
ускоряя тяжелые шаги. – Деньги приготовьте!
Матросы отвязывали веревки мостика. Носильщик сбросил на
палубу чемоданы. Браун сунул ему деньги. Носильщик побежал назад. Мостик
скользнул на пристань.
Элегантный стюард в белом кителе приветливо приподнял
фуражку.
– Die Herrschaften kommen etwas spät[89], – с твердым шведским акцентом сказал
он, показывая улыбкой, что понимает причину опоздания и не одобряет русских
порядков. – Каюты шестая и восьмая, – добавил стюард, заглянув в
книжечку. – Вниз по этой лесенке и сейчас налево.
Лампа вспыхнула и ярко осветила красное дерево, овальное
зеркало, начищенные до блеска ручки умывальника, белоснежную подушку, графин и
стакан в стойке, полотенца на подвижном стержне.
– Чемоданы сейчас будут принесены в каюту, –
сказал стюард, раскрывая складной стул. – Над койкой есть второй
выключатель… Звонок здесь.
– Благодарю вас.
– Ресторан сейчас закрыт, но если господам угодно
выпить кофе или закусить, я могу принести сюда. К сожалению, есть только
холодный буфет.
– Да… Нет, не надо… Благодарю.
Стюард пожелал доброй ночи и вышел на цыпочках. Увидев
Федосьева, он придержал дверь и пропустил его в каюту.
Браун сел на койку и засмеялся легким, чуть истерическим
смехом.
– Хорошо? – спросил он Федосьева, – хорошо?..
Голос его сорвался.
– Тсс! – прошептал Федосьев, показывая рукой в
сторону коридора. Он закрыл дверь. – Не говорите громко по‑русски, на
пароходе еще может быть проверка.
Федосьев сел на складной стул. Он внезапно почувствовал
страшную усталость, такую, какой, быть может, никогда не испытывал в жизни. С
минуту они молча смотрели друг на друга. Федосьев глубоко вздохнул и
перекрестился.
– В сущности, контроль был детский, – не без труда
выговорил он и протянул руку к графину. Зеркало отразило измученное лицо, глаза
больного человека.
– Детский… Этот дурак в цирковых сапогах!
– Еще не успели наладить… Не все сразу… Я вам говорил…
Оба они овладели собой.
– Говорили… Знаете ли вы, что у меня в кармане?
– Динамит?
– Не динамит, но в этом роде: моя рукопись «Ключ».
– Это Бог знает что такое! – с искренним
возмущением сказал Федосьев.
– Вы инсинуируете, что я мог бы вывезти из России более
нужные вещи? Все‑таки жаль было выкидывать…
– Я инсинуирую, что вы ради своего шедевра могли бы не
рисковать хотя бы моей головой, уж если не собственной!
– Да ведь при нас все равно револьверы. Если б дело
дошло до личного обыска…
– Немецкие путешественники могут иметь при себе
револьверы, но никак не русскую рукопись! А стрелять мы условились только в
последней крайности… Это Бог знает что такое!.. Хотите воды?
– Дайте…
Протяжно завыл свисток. Браун расплескал воду. Пароход
задрожал и тронулся.
– Пошли?
– Пошли… Слава Тебе, Господи!..
– Могут еще остановить у канала.
– Нет, это маловероятно.
– Пошли!..
Браун взглянул в иллюминатор. В черно‑серой пустоте плыли
редкие, уже тускнеющие огни. Малиновые окна будки удалялись.
– Ну, как сошло?.. Что же вы молчите?..
– Вы играли божественно!.. Выпейте все‑таки воды…
– Скажите тост!
– С удовольствием. Повод есть… Я все‑таки не
предполагал, Александр Михайлович, что вы так хорошо владеете собой!
– Не предполагали?
– Нет, нет…
– А вы сами?.. «Jawohl»… – Он снова захохотал. –
Вы сами‑то, a? «Jawohl»?
– Что ж говорить о старом воробье? Я не философ, я
фараон.
– Ваше здоровье, фараон!
– Спасибо… Самообладание у вас поразительное… Нет, что
бы вы там в трактире ни говорили, вы убили Фишера, – весело сказал
Федосьев. – Не иначе как вы убили Фишера, Александр Михайлович.
|
