Глава 8
Поединок между профессором и поэтом
Как раз в то время, когда сознание покинуло Степу в Ялте, то
есть около половины двенадцатого дня, оно вернулось к Ивану Николаевичу
Бездомному, проснувшемуся после глубокого и продолжительного сна. Некоторое
время он соображал, каким это образом он попал в неизвестную комнату с белыми
стенами, с удивительным ночным столиком из какого-то светлого металла и с белой
шторой, за которой чувствовалось солнце.
Иван тряхнул головой, убедился в том, что она не болит, и
вспомнил, что он находится в лечебнице. Эта мысль потянула за собою воспоминание
о гибели Берлиоза, но сегодня оно не вызвало у Ивана сильного потрясения.
Выспавшись, Иван Николаевич стал поспокойнее и соображать начал яснее. Полежав
некоторое время неподвижно в чистейшей, мягкой и удобной пружинной кровати,
Иван увидел кнопку звонка рядом с собою. По привычке трогать предметы без
надобности, Иван нажал ее. Он ожидал какого-то звона или явления вслед за
нажатием кнопки, но произошло совсем другое. В ногах Ивановой постели загорелся
матовый цилиндр, на котором было написано: «Пить». Постояв некоторое время,
цилиндр начал вращаться до тех пор, пока не выскочила надпись: «Няня». Само
собою разумеется, что хитроумный цилиндр поразил Ивана. Надпись «Няня»
сменилась надписью «Вызовите доктора».
– Гм... – молвил Иван, не зная, что делать с этим
цилиндром дальше. Но тут повезло случайно: Иван нажал кнопку второй раз на
слове «Фельдшерица». Цилиндр тихо прозвенел в ответ, остановился, потух, и в
комнату вошла полная симпатичная женщина в белом чистом халате и сказала Ивану:
– Доброе утро!
Иван не ответил, так как счел это приветствие в данных
условиях неуместным. В самом деле, засадили здорового человека в лечебницу, да
еще делают вид, что это так и нужно!
Женщина же тем временем, не теряя благодушного выражения
лица, при помощи одного нажима кнопки, увела штору вверх, и в комнату через
широкопетлистую и легкую решетку, доходящую до самого пола, хлынуло солнце. За
решеткой открылся балкон, за ним берег извивающейся реки и на другом ее берегу
– веселый сосновый бор.
– Пожалуйте ванну брать, – пригласила женщина, и под
руками ее раздвинулась внутренняя стена, за которой оказалось ванное отделение
и прекрасно оборудованная уборная.
Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удержался
и, видя, как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с
иронией:
– Ишь ты! Как в «Метрополе»!
– О нет, – с гордостью ответила женщина, – гораздо
лучше. Такого оборудования нет нигде и за границей. Ученые и врачи специально
приезжают осматривать нашу клинику. У нас каждый день интуристы бывают.
При слове «интурист» Ивану тотчас же вспомнился вчерашний
консультант. Иван затуманился, поглядел исподлобья и сказал:
– Интуристы... До чего же вы все интуристов обожаете! А
среди них, между прочим, разные попадаются. Я, например, вчера с таким познакомился,
что любо-дорого!
И чуть было не начал рассказывать про Понтия Пилата, но
сдержался, понимая, что женщине эти рассказы ни к чему, что все равно помочь
она ему не может.
Вымытому Ивану Николаевичу тут же было выдано решительно
все, что необходимо мужчине после ванны: выглаженная рубашка, кальсоны, носки.
Но этого мало: отворив дверь шкафика, женщина указала внутрь его и спросила:
– Что желаете надеть – халатик или пижамку?
Прикрепленный к новому жилищу насильственно, Иван едва
руками не всплеснул от развязности женщины и молча ткнул пальцем в пижаму из
пунцовой байки.
После этого Ивана Николаевича повели по пустому и
беззвучному коридору и привели в громаднейших размеров кабинет. Иван, решив
относиться ко всему, что есть в этом на диво оборудованном здании, с иронией,
тут же мысленно окрестил кабинет «фабрикой-кухней».
И было за что. Здесь стояли шкафы и стеклянные шкафики с
блестящими никелированными инструментами. Были кресла необыкновенно сложного
устройства, какие-то пузатые лампы с сияющими колпаками, множество склянок, и
газовые горелки, и электрические провода, и совершенно никому не известные
приборы.
В кабинете за Ивана принялись трое – две женщины и один
мужчина, все в белом. Первым долгом Ивана отвели в уголок, за столик, с явною
целью кое-что у него повыспросить. Иван стал обдумывать положение. Перед ним
было три пути. Чрезвычайно соблазнял первый: кинуться на эти лампы и
замысловатые вещицы, и всех их к чертовой бабушке перебить и таким образом
выразить свой протест за то, что он задержан зря. Но сегодняшний Иван уже
значительно отличался от Ивана вчерашнего, и первый путь показался ему
сомнительным: чего доброго, они укоренятся в мысли, что он буйный сумасшедший.
Поэтому первый путь Иван отринул. Был второй: немедленно начать повествование о
консультанте и Понтии Пилате. Однако вчерашний опыт показал, что этому рассказу
не верят или понимают его как-то извращенно. Поэтому Иван и от этого пути
отказался, решив избрать третий: замкнуться в гордом молчании.
Полностью этого осуществить не удалось и, волей-неволей,
пришлось отвечать, хоть и скупо и хмуро, на целый ряд вопросов.
И у Ивана выспросили решительно все насчет его прошлой
жизни, вплоть до того, когда и как он болел скарлатиною, лет пятнадцать тому
назад. Исписав за Иваном целую страницу, перевернули ее, и женщина в белом
перешла к расспросам о родственниках Ивана. Началась какая-то канитель: кто
умер, когда да отчего, не пил ли, не болел ли венерическими болезнями, и все в
таком же роде. В заключение попросили рассказать о вчерашнем происшествии на
Патриарших прудах, но очень не приставали, сообщению о Понтии Пилате не
удивлялись.
Тут женщина уступила Ивана мужчине, и тот взялся за него
по-иному и ни о чем уже не расспрашивал. Он измерил температуру Иванова тела,
посчитал пульс, посмотрел Ивану в глаза, светя в них какою-то лампой. Затем на
помощь мужчине пришла другая женщина, и Ивана кололи, но не больно, чем-то в
спину, рисовали у него ручкой молоточка какие-то знаки на коже груди, стучали
молоточками по коленям, отчего ноги Ивана подпрыгивали, кололи палец и брали из
него кровь, кололи в локтевом сгибе, надевали на руки какие-то резиновые
браслеты...
Иван только горько усмехался про себя и размышлял о том, как
все это глупо и странно получилось. Подумать только! Хотел предупредить всех об
опасности, грозящей от неизвестного консультанта, собирался его изловить, а
добился только того, что попал в какой-то таинственный кабинет затем, чтобы
рассказывать всякую чушь про дядю Федора, пившего в Вологде запоем. Нестерпимо
глупо!
Наконец Ивана отпустили. Он был препровожден обратно в свою
комнату, где получил чашку кофе, два яйца в смятку и белый хлеб с маслом.
Съев и выпив все предложенное, Иван решил дожидаться кого-то
главного в этом учреждении и уж у этого главного добиться и внимания к себе, и
справедливости.
И он дождался его, и очень скоро после своего завтрака.
Неожиданно открылась дверь в комнату Ивана, и в нее вошло множество народа в
белых халатах. Впереди всех шел тщательно, по-актерски обритый человек лет
сорока пяти, с приятными, но очень пронзительными глазами и вежливыми манерами.
Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход его получился поэтому
очень торжественным. «Как Понтий Пилат!» – подумалось Ивану.
Да, это был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все
остались стоять.
– Доктор Стравинский, – представился усевшийся Ивану и
поглядел на него дружелюбно.
– Вот, Александр Николаевич, – негромко сказал кто-то в
опрятной бородке и подал главному кругом исписанный Иванов лист.
«Целое дело сшили!» – подумал Иван. А главный привычными
глазами пробежал лист, пробормотал: «Угу, угу...» И обменялся с окружающими
несколькими фразами на малоизвестном языке.
«И по-латыни, как Пилат, говорит...» – печально подумал
Иван. Тут одно слово заставило его вздрогнуть, и это было слово «шизофрения» –
увы, уже вчера произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших прудах, а
сегодня повторенное здесь профессором Стравинским.
«И ведь это знал!» – тревожно подумал Иван.
Главный, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться
со всем и радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выражать это
словами «Славно, славно...».
– Славно! – сказал Стравинский, возвращая кому-то лист,
и обратился к Ивану: – Вы – поэт?
– Поэт, – мрачно ответил Иван и впервые вдруг
почувствовал какое-то необъяснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут
же собственные его стихи показались почему-то неприятными.
Морща лицо, он, в свою очередь, спросил у Стравинского:
– Вы – профессор?
На это Стравинский предупредительно-вежливо наклонил голову.
– И вы – здесь главный? – продолжал Иван.
Стравинский и на это поклонился.
– Мне с вами нужно поговорить, – многозначительно
сказал Иван Николаевич.
– Я для этого и пришел, – отозвался Стравинский.
– Дело вот в чем, – начал Иван, чувствуя, что настал
его час, – меня в сумасшедшие вырядили, никто не желает меня слушать!..
– О нет, мы выслушаем вас очень внимательно, – серьезно
и успокоительно сказал Стравинский, – и в сумасшедшие вас рядить ни в коем
случае не позволим.
– Так слушайте же: вчера вечером я на Патриарших прудах
встретился с таинственною личностью, иностранцем не иностранцем, который
заранее знал о смерти Берлиоза и лично видел Понтия Пилата.
Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.
– Пилата? Пилат, это – который жил при Иисусе Христе? –
щурясь на Ивана, спросил Стравинский.
– Тот самый.
– Ага, – сказал Стравинский, – а этот Берлиоз погиб под
трамваем?
– Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем
на Патриарших, причем этот самый загадочный гражданин...
– Знакомый Понтия Пилата? – спросил Стравинский,
очевидно, отличавшийся большой понятливостью.
– Именно он, – подтвердил Иван, изучая Стравинского, –
так вот он сказал заранее, что Аннушка разлила подсолнечное масло... А он и
поскользнулся как раз на этом месте! Как вам это понравится? – многозначительно
осведомился Иван, надеясь произвести большой эффект своими словами.
Но эффекта не последовало, и Стравинский очень просто задал
следующий вопрос:
– А кто же эта Аннушка?
Этот вопрос немного расстроил Ивана, лицо его передернуло.
– Аннушка здесь совершенно не важна, – проговорил он,
нервничая, – черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с Садовой. А
важно то, что он заранее, понимаете ли, заранее знал о подсолнечном масле! Вы
меня понимаете?
– Отлично понимаю, – серьезно ответил Стравинский и,
коснувшись колена поэта, добавил: – Не волнуйтесь и продолжайте.
– Продолжаю, – сказал Иван, стараясь попасть в тон
Стравинскому и зная уже по горькому опыту, что лишь спокойствие поможет ему, –
так вот, этот страшный тип, а он врет, что он консультант, обладает какою-то
необыкновенной силой... Например, за ним погонишься, а догнать его нет
возможности. А с ним еще парочка, и тоже хороша, но в своем роде: какой-то
длинный в битых стеклах и, кроме того, невероятных размеров кот, самостоятельно
ездящий в трамвае. Кроме того, – никем не перебиваемый Иван говорил все с
большим жаром и убедительностью, – он лично был на балконе у Понтия Пилата, в
чем нет никакого сомнения. Ведь это что же такое? А? Его надо немедленно
арестовать, иначе он натворит неописуемых бед.
– Так вот вы и добиваетесь, чтобы его арестовали?
Правильно я вас понял? – спросил Стравинский.
«Он умен, – подумал Иван, – надо признаться, что среди
интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!» – и
ответил:
– Совершенно правильно! И как же не добиваться, вы
подумайте сами! А между тем меня силою задержали здесь, тычут в глаза лампой, в
ванне купают, про дядю Федю чего-то расспрашивают!.. А его уж давно на свете
нет! Я требую, чтобы меня немедленно выпустили.
– Ну что же, славно, славно! – отозвался Стравинский, –
вот все и выяснилось. Действительно, какой же смысл задерживать в лечебнице
человека здорового? Хорошо-с. Я вас немедленно же выпишу отсюда, если вы мне
скажете, что вы нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак, вы нормальны?
Тут наступила полная тишина, и толстая женщина, утром
ухаживавшая за Иваном, благоговейно поглядела на профессора, а Иван еще раз
подумал: «Положительно умен».
Предложение профессора ему очень понравилось, однако прежде
чем ответить, он очень и очень подумал, морща лоб, и, наконец, сказал твердо:
– Я – нормален.
– Ну вот и славно, – облегченно воскликнул Стравинский,
– а если так, то давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день, –
тут он повернулся, и ему немедленно подали иванов лист. – В поисках
неизвестного человека, который отрекомендовался вам как знакомый Понтия Пилата,
вы вчера произвели следующие действия, – тут Стравинский стал загибать длинные
пальцы, поглядывая то в лист, то на Ивана, – повесили на грудь иконку. Было?
– Было, – хмуро согласился Иван.
– Сорвались с забора, повредили лицо? Так? Явились в
ресторан с зажженной свечой в руке, в одном белье и в ресторане побили кого-то.
Привезли вас сюда связанным. Попав сюда, вы звонили в милицию и просили
прислать пулеметы. Затем сделали попытку выброситься из окна. Так?
Спрашивается: возможно ли, действуя таким образом, кого-либо поймать или
арестовать? И если вы человек нормальный, то вы сами ответите: никоим образом.
Вы желаете уйти отсюда? Извольте-с. Но позвольте вас спросить, куда вы
направитесь отсюда?
– Конечно, в милицию, – ответил Иван уже не так твердо
и немного теряясь под взглядом профессора.
– Непосредственно отсюда?
– Угу.
– А на квартиру к себе не заедете? – быстро спросил
Стравинский.
– Да некогда тут заезжать! Пока я по квартирам буду
разъезжать, он улизнет!
– Так. А что же вы скажете в милиции в первую очередь?
– Про Понтия Пилата, – ответил Иван Николаевич, и глаза
его подернулись сумрачной дымкой.
– Ну, вот и славно! – воскликнул покоренный Стравинский
и, обратившись к тому, что был с бородкой, приказал: – Федор Васильевич,
выпишите, пожалуйста, гражданина Бездомного в город. Но эту комнату не
занимать, постельное белье можно не менять. Через два часа гражданин Бездомный
опять будет здесь. Ну что же, – обратился он к поэту, – успеха я вам желать не
буду, потому что в успех этот ни на йоту не верю. До скорого свидания! – и он
встал, а свита его шевельнулась.
– На каком основании я опять буду здесь? – тревожно
спросил Иван.
Стравинский как будто ждал этого вопроса, немедленно уселся
опять и заговорил:
– На том основании, что, как только вы явитесь в
кальсонах в милицию и скажете, что виделись с человеком, лично знавшим Понтия
Пилата, – как моментально вас привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой
комнате.
– При чем здесь кальсоны? – растерянно оглядываясь,
спросил Иван.
– Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также.
Ведь казенное же белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеяние. А доставлены
вы были к нам в кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не
собирались, хоть я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат... И дело
готово!
Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его
воля как будто раскололась, и он почувствовал, что слаб, что нуждается в
совете.
– Так что же делать? – спросил он на этот раз уже
робко.
– Ну вот и славно! – отозвался Стравинский, – это
резоннейший вопрос. Теперь я скажу вам, что, собственно, с вами произошло.
Вчера кто-то вас сильно напугал и расстроил рассказом про Понтия Пилата и прочими
вещами. И вот вы, разнервничавшийся, издерганный человек, пошли по городу,
рассказывая про Понтия Пилата. Совершенно естественно, что вас принимают за
сумасшедшего. Ваше спасение сейчас только в одном – в полном покое. И вам
непременно нужно остаться здесь.
– Но его необходимо поймать! – уже моляще воскликнул
Иван.
– Хорошо-с, но самому-то зачем же бегать? Изложите на
бумаге все ваши подозрения и обвинения против этого человека. Ничего нет проще,
как переслать ваше заявление куда следует, и если, как вы полагаете, мы имеем
дело с преступником, все это выяснится очень скоро. Но только одно условие: не
напрягайте головы и старайтесь поменьше думать о Понтии Пилате. Мало ли чего
можно рассказать! Не всему надо верить.
– Понял! – решительно заявил Иван, – прошу выдать мне
бумагу и перо.
– Выдайте бумагу и коротенький карандаш, – приказал
Стравинский толстой женщине, а Ивану сказал так: – Но сегодня советую не
писать.
– Нет, нет, сегодня же, непременно сегодня, –
встревоженно вскричал Иван.
– Ну хорошо. Только не напрягайте мозг. Не выйдет
сегодня, выйдет завтра.
– Он уйдет!
– О нет, – уверенно возразил Стравинский, – он никуда
не уйдет, ручаюсь вам. И помните, что здесь у нас вам всемерно помогут, а без
этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите? – вдруг многозначительно спросил
Стравинский и завладел обеими руками Ивана Николаевича. Взяв их в свои, он
долго, в упор глядя в глаза Ивану, повторял: – Вам здесь помогут... Вы слышите
меня?.. Вам здесь помогут... вам здесь помогут... Вы получите облегчение. Здесь
тихо, все спокойно. Вам здесь помогут...
Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его
смягчилось.
– Да, да, – тихо сказал он.
– Ну вот и славно! – по своему обыкновению заключил
беседу Стравинский и поднялся, – до свиданья! – он пожал руку Ивану и, уже
выходя, повернулся к тому, что был с бородкой, и сказал: – Да, а кислород
попробуйте... и ванны.
Через несколько мгновений перед Иваном не было ни
Стравинского, ни свиты. За сеткой в окне, в полуденном солнце, красовался
радостный и весенний бор на другом берегу реки, а поближе сверкала река.
|
