Глава 3
Седьмое доказательство
– Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван
Николаевич, – сказал профессор.
Поэт провел рукою по лицу, как человек, только что
очнувшийся, и увидел, что на Патриарших вечер.
Вода в пруде почернела, и легкая лодочка уже скользила по
ней, и слышался плеск весла и смешки какой-то гражданки в лодочке. В аллеях на
скамейках появилась публика, но опять-таки на всех трех сторонах квадрата,
кроме той, где были наши собеседники.
Небо над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была
видна в высоте полная луна, но еще не золотая, а белая. Дышать стало гораздо
легче, и голоса под липами звучали мягче, по-вечернему.
«Как же это я не заметил, что он успел сплести целый
рассказ?.. – подумал Бездомный в изумлении, – ведь вот уже и вечер! А может,
это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?»
Но надо полагать, что все-таки рассказывал профессор, иначе
придется допустить, что то же самое приснилось и Берлиозу, потому что тот
сказал, внимательно всматриваясь в лицо иностранца:
– Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он
и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами.
– Помилуйте, – снисходительно усмехнувшись, отозвался
профессор, – уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что
написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем
ссылаться на евангелия как на исторический источник... – он еще раз усмехнулся,
и Берлиоз осекся, потому что буквально то же самое он говорил Бездомному, идя с
тем по Бронной к Патриаршим прудам.
– Это так, – заметил Берлиоз, – но боюсь, что никто не
может подтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило на самом
деле.
– О нет! Это может кто подтвердить! – начиная говорить
ломаным языком, чрезвычайно уверенно ответил профессор и неожиданно таинственно
поманил обоих приятелей к себе поближе.
Те наклонились к нему с обеих сторон, и он сказал, но уже
без всякого акцента, который у него, черт знает почему, то пропадал, то
появлялся:
– Дело в том... – тут профессор пугливо оглянулся и
заговорил шепотом, – что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был
у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но
только тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас – никому ни слова и
полный секрет!.. Тсс!
Наступило молчание, и Берлиоз побледнел.
– Вы... вы сколько времени в Москве? – дрогнувшим
голосом спросил он.
– А я только что сию минуту приехал в Москву, –
растерянно ответил профессор, и тут только приятели догадались заглянуть ему
как следует в глаза и убедились в том, что левый, зеленый, у него совершенно
безумен, а правый – пуст, черен и мертв.
«Вот тебе все и объяснилось! – подумал Берлиоз в смятении, –
приехал сумасшедший немец или только что спятил на Патриарших. Вот так
история!»
Да, действительно, объяснилось все: и страннейший завтрак у
покойного философа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и Аннушку, и
предсказания о том, что голова будет отрублена, и все прочее – профессор был
сумасшедший.
Берлиоз тотчас сообразил, что следует делать. Откинувшись на
спинку скамьи, он за спиною профессора замигал Бездомному, – не противоречь,
мол, ему, – но растерявшийся поэт этих сигналов не понял.
– Да, да, да, – возбужденно говорил Берлиоз, – впрочем,
все это возможно! Даже очень возможно, и Понтий Пилат, и балкон, и тому
подобное... А вы одни приехали или с супругой?
– Один, один, я всегда один, – горько ответил
профессор.
– А где же ваши вещи, профессор? – вкрадчиво спрашивал
Берлиоз, – в «Метрополе»? Вы где остановились?
– Я? Нигде, – ответил полоумный немец, тоскливо и дико
блуждая зеленым глазом по Патриаршим прудам.
– Как? А... где же вы будете жить?
– В вашей квартире, – вдруг развязно ответил
сумасшедший и подмигнул.
– Я... я очень рад, – забормотал Берлиоз, – но, право,
у меня вам будет неудобно... А в «Метрополе» чудесные номера, это первоклассная
гостиница...
– А дьявола тоже нет? – вдруг весело осведомился
больной у Ивана Николаевича.
– И дьявола...
– Не противоречь! – одними губами шепнул Берлиоз,
обрушиваясь за спину профессора и гримасничая.
– Нету никакого дьявола! – растерявшись от всей этой
муры, вскричал Иван Николаевич не то, что нужно, – вот наказание! Перестаньте
вы психовать.
Тут безумный расхохотался так, что из липы над головами
сидящих выпорхнул воробей.
– Ну, уж это положительно интересно, – трясясь от
хохота проговорил профессор, – что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!
– он перестал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душевной болезни,
после хохота впал в другую крайность – раздражился и крикнул сурово: – Так,
стало быть, так-таки и нету?
– Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор, –
бормотал Берлиоз, опасаясь волновать больного, – вы посидите минуточку здесь с
товарищем Бездомным, а я только сбегаю на угол, звякну по телефону, а потом мы
вас проводим, куда вы хотите. Ведь вы не знаете города...
План Берлиоза следует признать правильным: нужно было
добежать до ближайшего телефона-автомата и сообщить в бюро иностранцев о том,
что вот, мол, приезжий из-за границы консультант сидит на Патриарших прудах в
состоянии явно ненормальном. Так вот, необходимо принять меры, а то получается
какая-то неприятная чепуха.
– Позвонить? Ну что же, позвоните, – печально
согласился больной и вдруг страстно попросил: – Но умоляю вас на прощанье,
поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я уж вас и не прошу.
Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство, и уж самое
надежное! И вам оно сейчас будет предъявлено.
– Хорошо, хорошо, – фальшиво-ласково говорил Берлиоз и,
подмигнув расстроенному поэту, которому вовсе не улыбалась мысль караулить
сумасшедшего немца, устремился к тому выходу с Патриарших, что находится на
углу Бронной и Ермолаевского переулка.
А профессор тотчас же как будто выздоровел и посветлел.
– Михаил Александрович! – крикнул он вдогонку Берлиозу.
Тот вздрогнул, обернулся, но успокоил себя мыслью, что его
имя и отчество известны профессору также из каких-нибудь газет. А профессор прокричал,
сложив руки рупором:
– Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему
дяде в Киев?
И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший знает о
существовании Киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах, уж наверно,
ничего не сказано. Эге-ге, уж не прав ли Бездомный? А ну как документы эти
липовые? Ах, до чего странный субъект. Звонить, звонить! Сейчас же звонить! Его
быстро разъяснят!
И, ничего не слушая более, Берлиоз побежал дальше.
Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору
поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился
из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный,
плотский, и в начинающихся сумерках Берлиоз отчетливо разглядел, что усишки у
него, как куриные перья, глазки маленькие, иронические и полупьяные, а брючки
клетчатые, подтянутые настолько, что видны грязные белые носки.
Михаил Александрович так и попятился, но утешил себя тем
соображением, что это глупое совпадение и что вообще сейчас об этом некогда
размышлять.
– Турникет ищете, гражданин? – треснувшим тенором
осведомился клетчатый тип, – сюда пожалуйте! Прямо, и выйдете куда надо. С вас
бы за указание на четверть литра... поправиться... бывшему регенту! –
кривляясь, субъект наотмашь снял жокейский свой картузик.
Берлиоз не стал слушать попрошайку и ломаку регента,
подбежал к турникету и взялся за него рукой. Повернув его, он уже собирался
шагнуть на рельсы, как в лицо ему брызнул красный и белый свет: загорелась в
стеклянном ящике надпись «Берегись трамвая!».
Тотчас и подлетел этот трамвай, поворачивающий по
новопроложенной линии с Ермолаевского на Бронную. Повернув и выйдя на прямую,
он внезапно осветился изнутри электричеством, взвыл и наддал.
Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться
за рогатку, переложил руку на вертушке, сделал шаг назад. И тотчас рука его
скользнула и сорвалась, нога неудержимо, как по льду, поехала по булыжнику,
откосом сходящему к рельсам, другую ногу подбросило, и Берлиоза выбросило на
рельсы.
Стараясь за что-нибудь ухватиться, Берлиоз упал навзничь,
несильно ударившись затылком о булыжник, и успел увидеть в высоте, но справа
или слева – он уже не сообразил, – позлащенную луну. Он успел повернуться на
бок, бешеным движением в тот же миг подтянув ноги к животу, и, повернувшись,
разглядел несущееся на него с неудержимой силой совершенно белое от ужаса лицо
женщины-вагоновожатой и ее алую повязку. Берлиоз не вскрикнул, но вокруг него
отчаянными женскими голосами завизжала вся улица. Вожатая рванула электрический
тормоз, вагон сел носом в землю, после этого мгновенно подпрыгнул, и с грохотом
и звоном из окон полетели стекла. Тут в мозгу Берлиоза кто-то отчаянно крикнул
– «Неужели?..» Еще раз, и в последний раз, мелькнула луна, но уже разваливаясь
на куски, и затем стало темно.
Трамвай накрыл Берлиоза, и под решетку Патриаршей аллеи
выбросило на булыжный откос круглый темный предмет. Скатившись с этого откоса,
он запрыгал по булыжникам Бронной.
Это была отрезанная голова Берлиоза.
|
