Глава I
— Который час? — спросила фру[1] Хансен, вытряхнув золу из своей трубки после
того, как последние клубы дыма растаяли под крашеными потолочными балками.
— Восемь часов, матушка, — ответила Гульда.
— Вряд ли кто из путешественников пожалует к нам нынче
ночью, слишком уж скверная погода.
— Да, наверное, никто не приедет. Но даже если и
приедет, — комнаты готовы, и стоит путнику позвать с улицы, я мигом
услышу.
— Твой брат не вернулся?
— Нет еще.
— Разве не обещал он возвратиться сегодня?
— Нет, матушка. Жоэль провожает туриста к озеру Тинн, и
вышли они из дому очень поздно, так что наверняка он придет обратно в Дааль не
раньше завтрашнего дня.
— И стало быть, заночует в Меле?
— Скорее всего так, если не отправится в Бамбле
повидать фермера Хельмбе…
— И его дочку.
— Да, и его дочку, а мою лучшую подругу Зигфрид,
которую я люблю, как родную сестру! — с улыбкой промолвила молодая
девушка.
— Ну ладно, тогда прикрой дверь, Гульда, и пошли спать.
— Вам неможется, матушка?
— Нет, но завтра я собираюсь встать пораньше. Нужно
будет наведаться в Мел.
— По какой надобности?
— И ты еще спрашиваешь! Да разве не пора припасать
провизию на предстоящий сезон?
— А, значит, поставщик из Христиании[2] уже прибыл в Мел в фургоне с винами и припасами?
— Да, Гульда, нынче днем, — ответила фру
Хансен. — Ленглинг, старший мастер лесопильни, повстречал его и по пути
домой сообщил мне об этом. Наши консервы — ветчина и копченый лосось — на
исходе, а я не хочу, чтобы меня застали врасплох. Со дня на день, особливо если
погода улучшится, начнут прибывать туристы, что идут на Телемарк.[3] Нужно, чтобы наша гостиница
смогла достойно принять их и предоставить все необходимое для приятного отдыха.
Знаешь ли ты, Гульда, что нынче уже пятнадцатое апреля?
— Уже пятнадцатое апреля! — прошептала девушка.
— Вот я и займусь всем этим завтра, — продолжала
фру Хансен. — Сделаю за два часа покупки, поручу рассыльному доставить их
сюда, а сама вернусь вместе с Жоэлем в его повозке.
— Матушка, если встретите почтальона, не забудьте
спросить, нет ли у него писем для нас…
— А главное, для тебя! Да, возможно, что и есть, —
ведь последнее письмо от Оле пришло месяц тому назад.
— Да, целый месяц!.. И такой долгий месяц!
— Не горюй, Гульда! Ничего удивительного в такой
задержке нет. И даже если почтальон из Мела не принесет письма, разве не может
оно прийти через Берген[4] вместо
Христиании?
— Да, конечно, матушка, — ответила Гульда, —
но не бранитесь за то, что у меня тяжело на сердце, — ведь от нас до
рыбных промыслов Ньюфаундленда[5] так
далеко! Между нами лежит целое море, а уж когда оно разбушуется!.. Мой бедный
Оле год как плавает, и кто знает, когда он снова вернется в Дааль!..
— Да и застанет ли он нас здесь по возвращении! —
пробормотала фру Хансен, правда, так тихо, что дочь не услышала ее.
Гульда встала, чтобы прикрыть поплотнее дверь гостиницы,
выходящую на дорогу Вестфьорддааля. Но она и не подумала запереть ее на ключ. В
такой гостеприимной стране как Норвегия, подобные предосторожности излишни.
Любой путник может войти днем и ночью в сельский дом без стука, не заставляя
хозяев отпирать ему.
Сюда не наведываются ни воры, ни бродяги, — во всей
округе, вплоть до самых отдаленных хуторов, о таких даже и не слыхивали.
Никогда еще покой обитателей этого края не смущали ни кражи, ни разбой.
Мать с дочерью занимали две комнаты на втором этаже, окнами
на дорогу, — светлые и чистенькие, обставленные, правда, небогато, но так
заботливо и уютно, как бывает лишь у самой хорошей хозяйки. Над ними, в
мансарде,[6] под нависающей, как у шале,[7] крышей, располагалась
комната Жоэля, освещенная одним-единственным окошком в затейливых, прямо-таки
кружевных наличниках. Оттуда взгляд охватывал величественную горную гряду,
замыкающую горизонт, а затем спускался вниз, к узкой лощине, по которой с ревом
несся бурный Маан — не то река, не то горный поток. Из просторного зала первого
этажа наверх вела деревянная лестница на толстенных подпорах, с навощенными до
блеска ступеньками. Словом, ничего не было уютнее и приветливее этого дома, где
путешественники находили удобства, весьма редкие для обычных постоялых дворов
Норвегии.
Итак, Гульда и ее мать жили во втором этаже. Именно туда они
и уходили пораньше с вечера, когда оставались одни. Фру Хансен уже поднялась на
несколько ступенек, освещая себе путь свечою в разноцветном стеклянном
подсвечнике, как вдруг ей пришлось остановиться.
В дверь постучали. С улицы донесся голос:
— Эй, фру Хансен! Фру Хансен!
— Кто это может быть так поздно? — удивилась она.
— Уж не стряслось ли что худое с Жоэлем? —
вскричала Гульда.
И она живо подбежала к двери.
За нею на пороге стоял мальчик-подросток — из тех, что
занимаются ремеслом skydskarl, то есть ездят сзади, на запятках наемных карет
или повозок, а потом приводят лошадь обратно на почтовую станцию. Но этот
паренек прибыл пешком и теперь стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— Ну, что же привело тебя в такой поздний час? —
спросила Гульда.
— Сперва разрешите пожелать вам доброго вечера! —
степенно промолвил парень.
— И это все?
— Нет, не все, но разве не следует для начала показать
себя вежливым?
— Да-да, ты прав! Тебя кто-нибудь послал сюда?
— Я от вашего брата Жоэля.
— От Жоэля? Это еще почему? — вмешалась фру
Хансен.
И она двинулась к порогу тем несуетливым, мерным шагом, что
так характерен для норвежцев. Конечно, в земле Норвегии таится немало ртути,
чьи капельки столь быстры и юрки, но в крови обитателей этой страны ее или
очень мало, или же нет вовсе.
И однако, слова парня взволновали мать Жоэля, ибо она
поспешно спросила:
— Надеюсь, с моим сыном ничего не приключилось?
— Как сказать… Прибыло письмо из Христиании, и
почтальон привез его из Драммена…[8]
— Письмо из самого Драммена? — встревожено
откликнулась фру Хансен, понизив голос.
— Этого я не знаю, — ответил паренек. — Мне
велено только передать, что Жоэль до завтра домой не вернется, вот он и послал
меня к вам, наказав доставить письмо.
— Стало быть, оно спешное?
— Похоже на то.
— Дай же его сюда, — сказала фру Хансен тоном, в
котором сквозило живейшее беспокойство.
— Вот оно, как видите, чистое и не смятое. Но только письмо
это адресовано не вам.
Казалось, фру Хансен при этих словах вздохнула с
облегчением.
— А кому же? — спросила она.
— Вашей дочери.
— Мне! — воскликнула Гульда. — О, я уверена,
что это письмо от Оле, раз оно прибыло через Христианию. Братец не захотел,
чтобы я ждала лишний день!
Гульда взяла конверт и, поставив рядом с собою на стол
свечу, принялась разглядывать надпись на нем.
— Да!.. Это от него!.. Это, конечно, от него!..
Господи, хоть бы там было написано, что «Викен» возвращается!
Тем временем фру Хансен обратилась к пареньку:
— Что же ты не входишь?
— Ну разве что на минутку! Мне нынче же вечером надобно
вернуться домой: назавтра я нанялся сопровождать повозку.
— Ну ладно, тогда прошу тебя, передай Жоэлю, что завтра
я приеду к нему в Мел. Пусть дождется меня.
— Завтра к вечеру?
— Нет, поутру. И пускай не уезжает из Мела, не
повидавшись со мною. Мы вернемся в Дааль вместе с ним.
— Так все и передам, фру Хансен.
— Ну а теперь выпей-ка глоточек виноградной водки.
— С удовольствием!
Парень подошел к столу, и фру Хансен налила ему немного
крепкого согревающего напитка, особенно полезного при ночной пронизывающей
сырости. Он выпил водку, не оставив ни капли на дне маленькой чашки, после чего
промолвил:
— God aften!
— God aften, мой мальчик!
Так звучит по-норвежски «доброй ночи». Присутствующие просто
обменялись этими словами, даже не кивнув друг другу. И парень тотчас вышел,
ничуть не озабоченный предстоящей долгой пешей дорогой. Вскоре звук его шагов
смешался с шелестом деревьев, росших по берегам бурной речки.
Тем временем Гульда продолжала разглядывать письмо Оле, не
торопясь вскрывать конверт. Подумать только! Этот тонюсенький бумажный пакетик
пересек целый океан, целое необъятное море, куда впадают все реки западной
Норвегии, чтобы попасть наконец в ее руки! Она с любопытством изучала пестрые
марки на письме. Оно было отправлено пятнадцатого марта, а прибыло в Дааль
только пятнадцатого апреля. Боже мой, Оле написал его месяц тому назад! Сколько
же событий могло произойти за это время в морях близ Ньюфаундленда, как
называют эту землю англичане! Ведь тогда весна только-только начиналась, и это
было самое опасное для мореходов время — равноденствие. Недаром рыбный промысел
в тех местах считается самым опасным из всех по причине жестоких шквалов,
внезапно налетающих через Северную Америку с полюса. Да, тяжкое ремесло выбрал
Оле, тяжкое и чреватое многими бедами! Но разве не потому он занялся им, что
решил заработать побольше денег для своей невесты, с которой должен был
обвенчаться по возвращении домой?! Бедный, бедный Оле! О чем писал он в этом
письме? Без сомнения, о том, что любит Гульду, как и она всегда будет любить
его; что они думают об одном и том же, несмотря на разделяющее их море; и что
он ждет не дождется своего возвращения в Дааль!
Да, конечно, Гульда была уверена, что речь шла именно об
этом. Но, может быть, он пишет еще, что возвращение не за горами, что рыбная
ловля, увлекшая бергенских рыбаков так далеко от родной земли, наконец
завершается? Может быть, он сообщает ей, что «Викен» уже загрузил трюмы рыбой и
теперь готовится к отплытию, что не успеет кончиться апрель, как они соединятся
узами брака в этом счастливом доме Вестфьорддааля? Может быть, он считает, что
пора уже назначить день, когда пастор приедет в Мел и обвенчает их в скромной
деревянной часовенке, чья остроконечная колокольня выглядывает из-за густых
крон деревьев в нескольких сотнях шагов от гостиницы фру Хансен?
Для того, чтобы узнать ответ на эти вопросы, достаточно было
всего-навсего сломать печать на конверте, вынуть письмо Оле и прочесть его
сквозь слезы печали или радости, которые оно могло вызвать у Гульды.
Разумеется, любая более нетерпеливая дочь Юга — девушка из Швеции, Дании или
Голландии — давным-давно узнала бы то, что юная норвежка никак не решалась
узнать! Но Гульда погрузилась в мечты, а мечты кончаются лишь тогда, когда их
угодно прервать Господу Богу. И как часто приходится сожалеть о них перед лицом
суровой и печальной действительности!
— Дочь моя, — спросила фру Хансен, — письмо,
которое брат переслал тебе, оно, конечно, от Оле?
— Да, это его почерк, я узнаю!
— Уж не вздумала ли ты отложить его чтение до завтра?
Гульда в последний раз взглянула на конверт. Потом медленно,
не торопясь, распечатала его, извлекла аккуратно написанное письмо и прочла
нижеследующее:
«Сен-Пьер и Микелон, [9] 17 марта 1862 года.
Дорогая Гульда!
Тебе приятно будет узнать, что сезон
у нас выдался удачный и закончится через несколько дней. Да, именно так, сезон
подходит к концу! Как я счастлив буду вернуться после целого года разлуки в родной
Дааль и увидеть там единственную семью, какая есть у меня на этом свете, —
твою семью, милая Гульда.
Моя доля в выручке оказалась
немалой, она пригодится нам, когда мы станем обзаводиться своим хозяйством.
Наши бергенские арматоры, [10] господа
братья Хелп, компания «Хелп и сыновья», уже уведомлены о том, что «Викен»
вернется скорее всего между 15 и 20 мая. И, стало быть, ты можешь ожидать меня
домой к этому времени, то есть всего через несколько недель.
Дорогая Гульда, я надеюсь по
возвращении застать тебя еще более красивой, чем раньше, а также в добром
здравии тебя, твою матушку и, конечно, храброго и доброго моего товарища и
кузена Жоэля, твоего брата, которому вскоре предстоит стать братом и мне.
Когда прочтешь письмо, передай мой
почтительнейший поклон фру Хансен; я так и вижу ее сидящей в глубоком
деревянном кресле возле старенькой печки в большой вашей зале. Скажи ей, что я
люблю ее вдвойне — как твою мать и как мою тетушку.
Очень прошу вас не беспокоиться и не
приезжать в Берген, чтобы встретить меня. Вполне вероятно, что «Викен» прибудет
в гавань раньше указанного срока. Как бы то ни было, милая Гульда, но через
сутки после того, как я сойду на берег, ты увидишь меня в Даале. И не
удивляйся, если я пожалую к вам даже раньше обещанного.
Нашу шхуну здорово потрепало этой
зимой, самой скверной из всех, какие помнят наши моряки. К счастью, нам попался
огромный косяк трески, и теперь «Викен» доставит в своих трюмах в Берген более
пяти тысяч центнеров этой рыбы, которая уже вся запродана стараниями господ
Хелп. А вот последняя новость, интересная для нашей семьи: поскольку лов
оказался удачным, моя часть в выручке будет довольно велика, ибо теперь я имею
право на полную долю.
А впрочем, если я и не привезу в дом
большого состояния, то надеюсь, вернее, предчувствую, что оно ждет меня там, на
берегу, по прибытии. Да! Целое богатство… не говоря уже о счастье! Что за
богатство?.. Пока я держу это в секрете, дорогая Гульда, и, думаю, ты простишь,
если до возвращения я не откроюсь тебе. Но это единственная моя тайна, и скоро
ты все узнаешь. Когда? Как только настанет нужный момент, — до нашей
свадьбы, если она отодвинется из-за какого-нибудь непредвиденного
обстоятельства, или после нее, если я приеду в Дааль в назначенный срок и на
следующей после этого неделе ты станешь моей женой, чего я жду не дождусь!
Целую тебя, дорогая моя Гульда. Поцелуй от меня фру Хансен и моего кузена
Жоэля. И еще хочу поцеловать тебя в лоб, над которым скоро засветится сияющая
корона невест Телемарка, точно святой нимб. [11] В последний раз прощаюсь с тобой, дорогая
Гульда, до скорого свидания!
Твой жених Оле КАМП».
|
