Глава XVII
Христиания, которая считается крупнейшим городом Норвегии,
выглядела бы в Англии или во Франции совсем небольшим городком. Если бы не
частые пожары, она и доныне сохранила бы свой облик XI века. Свое современное
летосчисление она ведет с 1624 года, когда король Кристиан полностью перестроил
ее, дав городу вместо женского имени Опселе свое собственное. С тех пор
Христиания и носит имя своего царственного зодчего. Ныне это аккуратно
распланированный город с широкими прямыми улицами и ровными рядами домов,
сложенных из белого камня или красного кирпича. Посреди довольно красивого
парка возвышается королевский дворец Оскарслот — обширное квадратное здание без
определенного стиля. Там и сям высятся церкви, чье скромное внутреннее
убранство вряд ли способно отвлечь верующих от их благочестивых мыслей. И
наконец, здесь имеется несколько общественных зданий и заведений, а кроме того,
огромный рынок под купольной крышей, куда свозятся все иностранные и местные
продукты питания.
В целом городской ансамбль не вызывает особого интереса.
Зато беспредельного восхищения заслуживает его местоположение в котловине,
окруженной горными хребтами, столь разнообразными по красоте, что они являют
собой поистине роскошную оправу для города. Если центральная часть Христиании с
современными богатыми кварталами расположена на почти плоской равнине, то
окраины, образующие род касбы,[109] карабкаются
вверх по взгорьям; здесь обитает народ победнее, и домишки, деревянные либо
кирпичные, отличаются грубой, кричащей раскраскою, скорее тревожащей, нежели
чарующей взгляд.
Не следует думать, что слово «касба», привычное для
африканских городов, не может быть приложимо к северной Европе. Взять
Христианию: разве не походят ее портовые кварталы на тунисские, марокканские,
алжирские? И хотя здесь не сыщешь тунисцев, марокканцев и алжирцев, все-таки
местное пестрое, постоянно меняющееся население вполне стоит того, что обитает
на севере Африки.
Одним словом, как и всякий город, чье подножие омывается
морем, а голова высится над изумрудно-зелеными холмами, Христиания
необыкновенно красочна. Не будет преувеличением сравнить ее залив с Неаполитанскою
бухтой. Так же, как и берега Сорренто и Кастелламаре, ее побережье усеяно
виллами и шале, полускрытыми темной зеленью ельников и той легкой дымкой, что
придает им типичный «туманный» характер гиперборейских[110] краев.
Итак, Сильвиус Хог вернулся в родную Христианию. Правда,
возвращение это произошло в условиях, которые он и предвидеть не мог, начиная
свое путешествие. Ну что ж, не беда, если оно и прервалось столь необычным
образом, — он довершит его в следующем году! А сейчас нужно было заняться
делами Жоэля и Гульды Хансен. Он не поселил их у себя в доме, по его словам,
лишь потому, что для этого требовалось подготовить две комнаты. Разумеется, его
старые слуги Финк и Кэт оказали бы гостям самый радушный прием. Но для этого
нужно было много времени. Вот почему профессор предпочел поселить их в
гостинице «Виктория», особо рекомендовав хозяину этих постояльцев. А
рекомендация депутата стортинга Сильвиуса Хога стоила того, чтобы оказать им
исключительное внимание.
Однако, прося о таком обслуживании, какое предоставили бы
ему самому, профессор поостерегся назвать в «Виктории» имена своих гостей.
Сохранить их инкогнито казалось ему вполне благоразумным и в отношении Жоэля,
и, главное, Гульды Хансен. Известно, какая шумиха поднялась вокруг девушки и
как она могла досадить ей здесь, в городе. Лучше было никому не знать о ее
приезде в Христианию.
Они договорились встретиться назавтра к обеду, иначе говоря,
между одиннадцатью и двенадцатью часами дня.
Дело в том, что Сильвиусу Хогу предстояло уладить кой-какие
проблемы, обещавшие занять все утреннее время, и он должен был прийти за своими
юными друзьями, как только все закончит. После чего они уже не расстанутся до
самого тиража, который состоится в три часа пополудни.
Проснувшись, Жоэль тотчас поспешил к сестре. Она уже оделась
и ждала его в своей комнате. Решив отвлечь сестру от тягостных мыслей, которые
нынче должны были особенно печалить ее, он предложил прогуляться по городу.
Гульда, в свою очередь, не желая огорчать брата, согласилась, и они побрели
наугад по улицам.
Было воскресенье. В противоположность чинной тишине,
типичной для северных городов по воскресным дням, когда гуляющих почти не
видно, нынче на улицах царило необычное оживление. Их заполняли горожане,
отказавшиеся сегодня от поездки в деревню, и деревенские жители, хлынувшие в
столицу из окрестных селений. По местной железной дороге, обслуживающей район
Христиании, пустили даже дополнительные поезда, столько любопытных и прямо
заинтересованных лиц привлекла популярная в народе Школьная лотерея.
Вот отчего люди шли по улицам города целыми семьями, даже
целыми деревнями, — все с тайной надеждой, что поездка их не окажется
бесплодной. Подумать только! Ведь распродан был миллион билетов: сколько же
славных людей могли выиграть хотя бы сто или двести марок и, благословляя
судьбу, вернуться обратно в свои жалкие домишки или на бедные хутора!
Покинув гостиницу «Виктория», Жоэль и Гульда первым делом
спустились к набережной, которая полукружием огибала восточную оконечность
бухты. Здесь, у воды, народу было поменьше, люди теснились главным образом в
кабачках, где пиво и водка, подаваемые полными кружками и не менее полными
стаканами, освежали пересохшие от постоянной жажды глотки.
Пока брат с сестрой пробирались между лавками, грудами бочек
и штабелями ящиков самого различного назначения, глаза их были прикованы к
кораблям, стоящим у причала и на рейде. Наверняка какие-нибудь из них приписаны
к бергенскому порту, куда «Викену» уже не суждено вернуться.
— Оле!.. Бедный мой Оле!.. — прошептала Гульда.
Жоэль поспешил увести сестру подальше от гавани, в верхние
кварталы города. Но там, на улицах и на площадях, посреди оживленно толкующих
групп людей, им пришлось выслушать немало слов, прямо их касающихся.
— Ну как же! — заявлял один из беседующих. —
За этот номер девять тысяч шестьсот семьдесят два им ведь предложили целых
десять тысяч марок!
— Десять тысяч? — восклицал другой. — А я
слыхал, будто давали не меньше двадцати!
— А господин Вандербильд из Нью-Йорка дошел аж до
тридцати!
— Господа Беринги из Лондона — до сорока!
— А господа Ротшильды из Парижа покупали за шестьдесят
тысяч!
Читатели знают, насколько достоверны все эти преувеличения,
столь охотно распространяемые толпой. Еще немного, и цена билета превзошла бы
размеры главного выигрыша!
Но если авторы новостей не сходились в вопросе о
предложенных Гульде суммах, то все они вполне единодушно оценивали козни
ростовщика из Драммена.
— Ну и гнусный же мошенник Сандгоист! Как было не
пожалеть таких славных людей!
— Да его уж давно знает весь Телемарк, это ведь не
первая его проделка!
— Говорят, он выложил за билет кругленькую сумму, а
покупателя-то на него и не нашлось.
— Верно! Никто не захотел с ним якшаться.
— И неудивительно! Билет был хорош, только пока им
владела Гульда Хансен!
— Ясное дело! В лапах Сандгоиста он и гроша ломаного не
стоит!
— Так ему и надо! Пускай потеряет те пятнадцать тысяч,
что выложил за него!
— А вдруг этому негодяю достанется главный выигрыш!
— Ему-то!.. Ну уж вы скажете!
— Такое было бы совсем несправедливо! Во всяком случае,
пусть поостережется соваться нам на глаза!
— Верно, уж мы его встретим по-свойски!
Вот каково было всеобщее мнение о Сандгоисте. Впрочем, по
этой ли, по другой ли причине, ростовщик как будто не намеревался приезжать на
розыгрыш лотереи: мы уже знаем, что накануне он еще находился у себя дома, в
Драммене.
Гульда пришла в крайнее замешательство, она тяжело опиралась
на руку брата, который старался побыстрее миновать беседующих и не вслушиваться
в их речи; оба вдруг испугались, что многочисленные доброжелатели из толпы
узнают их и, чего доброго, вздумают приветствовать.
Они питали смутную надежду повстречать где-нибудь на улице
Сильвиуса Хога. Но этого не случилось. Однако по нескольким замечаниям,
оброненным в толпе на площади, они поняли, что о возвращении профессора в
Христианию уже стало известно. С утра его видели шагающим по городу с
озабоченным видом человека, у которого нет ни минуты свободной ни для
расспросов, ни для ответов; путь его лежал то в сторону порта, то в
Министерство морского флота.
Конечно, Жоэлю достаточно было спросить у любого прохожего,
где живет профессор Сильвиус Хог, и ему тотчас поспешили бы указать его дом или
даже проводили бы. Но он побоялся проявить назойливость и, поскольку встреча их
была назначена в гостинице, решил вернуться именно туда.
Да и Гульда в половине одиннадцатого попросила брата о том
же. Она чувствовала себя усталой и разбитой, к тому же пересуды толпы, где то и
дело звучало ее имя, сильно расстроили ее.
Вернувшись в «Викторию», она тотчас поднялась в свою
комнату, чтобы дождаться там прихода Сильвиуса Хога.
Что же касается Жоэля, то он остался в вестибюле гостиницы.
Зайдя в читальный салон, он машинально принялся перелистывать газеты
Христиании.
Вдруг лицо его покрылось бледностью, взгляд помутился и
газета выпала из рук.
В «Morgen Blad», среди новостей с моря, он прочел следующее
сообщение, поступившее с Ньюфаундленда:
«Сторожевой корабль «Телеграф», прибыв
в предполагаемый район кораблекрушения шхуны «Викен», не обнаружил там никаких
следов бедствия. Поиски на Гренландском побережье также не дали никаких
результатов. Следовательно, можно утверждать с полной уверенностью, что ни
одному члену экипажа «Викена» спастись не удалось».
|