Глава XV
Вечером следующего дня Сильвиус Хог вернулся в Дааль. Он ни
словом не обмолвился о своей поездке в Берген, и никто так и не узнал, что он
побывал там. Пока розыски не дадут каких-нибудь результатов, профессор не хотел
сообщать о них семье Хансен. Он попросил адресовать все письма и депеши[98] из Бергена и Христиании
ему лично, в гостиницу, где собирался следить за дальнейшим ходом событий.
Надеялся ли он на благоприятный исход? Да, надеялся, но теперь приходилось
признать, что это было лишь смутное предчувствие, и ничего более.
Едва переступив порог гостиницы, профессор заметил, что в
его отсутствие случилось нечто серьезное. Поведение Гульды и Жоэля явно
свидетельствовало о том, что между ними и их матерью произошло решительное
объяснение. Какое же новое несчастье обрушилось на семью Хансен?
Молчание брата и сестры тяжко удручало Сильвиуса Хога. Он
проникся к ним столь искренними отеческими чувствами, что не смог бы
привязаться сильнее и к собственным детям. Ему очень не хватало их во время
короткой отлучки, как, вероятно, и им не хватало его.
«Они расскажут мне, в чем дело, — думал он. —
Непременно расскажут! Ведь я — член их семьи!»
Да, теперь Сильвиус Хог полагал, что обрел право вмешиваться
в личную жизнь своих юных друзей, знать, отчего Жоэль и Гульда выглядят еще
более несчастными, чем до его отъезда. И он не замедлил выяснить это.
В самом деле, брат и сестра собирались поведать о своей беде
этому добрейшему человеку, которого полюбили как отца. Они только ждали, чтобы
он сам начал разговор. В течение последних двух дней они чувствовали себя
одинокими и покинутыми, тем более что Сильвиус Хог не сообщил, куда едет.
Никогда еще время не тянулось так невыносимо медленно! Им и в голову не
приходило, что отлучка была связана с поисками «Викена» и что Сильвиус Хог
скрыл от них цель поездки, боясь причинить лишнюю боль в случае неудачи.
И каким необходимым стало для них теперь присутствие профессора!
Как нужно было им видеть его, советоваться с ним, да просто слышать его
успокаивающий, уверенный, бодрый голос! Но, с другой стороны, как осмелиться
описать ему сцену, произошедшую между ними и ростовщиком из Драммена,
признаться в том, что фру Хансен разорила их семью?! Что подумает их старший
друг, узнав, что Гульда рассталась с билетом и что мать использовала его, чтобы
избавиться от мертвой хватки безжалостного кредитора?![99]
И все же Сильвиус Хог узнал все. Неизвестно, кто заговорил
первым — сам он, Жоэль или его сестра. Да это и не важно! Главное, профессор
был посвящен в курс дела, в положение фру Хансен и ее детей. Через две недели
ростовщик выбросил бы их из гостиницы на улицу, если бы они не погасили долг
ценою этого билета.
Итак, Сильвиус Хог выслушал грустный рассказ Жоэля.
— Нельзя было отдавать билет! — вырвалось у него
сперва. — Нет, ни в коем случае нельзя было!
— Но как я могла не отдать, господин Сильвиус?.. —
ответила глубоко взволнованная девушка.
— Да… да, конечно!.. Вы не могли поступить иначе!.. И,
однако… Ах, если бы я был при этом!..
Как поступил бы профессор Сильвиус Хог, будь он при этом? Он
ничем не объяснил свои слова и лишь добавил:
— Да, милые мои Гульда и Жоэль, в сущности, вы лишь
исполнили свой долг! Но меня просто бесит, что этот Сандгоист воспользуется
суеверными ожиданиями людей и выжмет из билета бедняги Оле максимальный барыш
для себя. И все же смешно, глупо, нелепо верить в то, что именно этот номер
обязательно будет отмечен благосклонностью судьбы! Нет, если хорошенько
подумать, я на вашем месте не отдал бы билета. Если уж Гульда отказала в нем
Сандгоисту, то не должна была отдавать его и своей матушке.
Брат и сестра не нашлись что ответить на эти упреки. Уступая
билет фру Хансен, Гульда следовала велению дочернего долга, — можно ли
было порицать ее за такой поступок?! И ведь пожертвовала она не билетом, чьи
шансы на выигрыш представлялись более чем сомнительными, нет! — она
пожертвовала последней реликвией,[100] напоминающей
о женихе, и тем самым нарушила его волю.
Но теперь делать было уже нечего. Билетом завладел
Сандгоист. Он принадлежал ему. А ростовщик, конечно, продаст его с аукциона.[101] Подумать только: этот
алчный скряга набьет свою мошну с помощью трогательного прощального привета
погибшего моряка! Нет, Сильвиус Хог не мог мириться с этим!
Вот почему в тот же день он пожелал переговорить по этому
поводу с фру Хансен: конечно, разговор этот ничего уже не мог изменить, но
необходимость в нем назрела давно. Впрочем, фру Хансен показала себя весьма
практичной женщиной, несомненно, наделенной в большей степени здравым смыслом,
нежели материнской любовью.
— Вы, верно, осуждаете меня, господин Хог? —
спросила она, дав сперва профессору выговориться вволю.
— Разумеется, фру Хансен.
— Если вы порицаете ту опрометчивость, с какою я
бросилась в спекуляции, разорив своих детей, то вы правы. Но если вы упрекаете
меня в том, каким образом я избавилась от угрозы разорения, то вы неправы. Что
вы на это скажете?
— Ничего.
— Посудите сами, можно ли было отказаться от
предложения Сандгоиста. Ведь он в конечном счете уплатил пятнадцать тысяч марок
за ничего не стоящую бумажку. Я еще раз спрашиваю вас, можно ли было
отказаться?
— И да и нет, фру Хансен.
— Двух ответов быть не может, только «нет»! Не будь
положение столь безнадежным — по моей вине, я это признаю! — я поняла бы
отказ Гульды!.. Да, я поняла бы, почему она не хочет расставаться с билетом,
полученным из рук Оле Кампа. Но ведь через несколько дней нас выгнали бы из
дома, где родились мои дети, где умер мой муж, так неужто же вы, господин Хог,
поступили бы на моем месте иначе?
— Да, фру Хансен, да!
— Как же вы поступили бы?
— Я бы испробовал все возможное, лишь бы не жертвовать
билетом, который попал к моей дочери при подобных обстоятельствах!
— Разве обстоятельства эти помогут делу?
— Это никому не известно, ни вам, ни мне.
— Да нет, господин Хог, напротив, очень даже хорошо
известно. Билет этот — всего лишь билет, у которого всего лишь один шанс из
миллиона выиграть что-либо. И оттого, что он побывал в бутылке, подобранной в
море, шансов этих больше не станет.
Сильвиус Хог не нашелся с ответом на этот вполне разумный
довод. Поэтому он обратился к сентиментальной[102] стороне дела, сказав:
— Положение таково: в момент кораблекрушения Оле Камп
завещал Гульде единственное свое достояние. И даже просил присутствовать на
розыгрыше с билетом в руке, если тот каким-нибудь чудом попадет к ней. А теперь
у нее нет этого билета.
— Если бы Оле Камп вернулся, — ответила фру
Хансен, — он, не колеблясь, уступил бы билет Сандгоисту.
— Возможно, — согласился ее собеседник, — но
только он один имел бы право решать это. Что же вы ответите ему, если он не
погиб, если он спасся от смерти, если он вернется… завтра… или сегодня?
— Оле не вернется, — глухо произнесла фру
Хансен. — Он погиб, господин Хог, и погиб безвозвратно.
— Этого пока утверждать нельзя, фру Хансен! —
вскричал профессор с необычайной силой убеждения. — Начаты весьма
серьезные поиски потерпевших бедствие! И они могут увенчаться успехом, да-да,
успехом, еще до того, как состоится тираж лотереи. Стало быть, вы не имеете
права говорить о смерти Оле Кампа, пока мы не получим неопровержимых
доказательств тому, что он погиб, утонув вместе с «Викеном». И если я сейчас не
сообщаю об этом вашим детям, то лишь потому, что не хочу подавать им надежду, которая
может вылиться в тяжкое разочарование. Но вам, фру Хансен, я скажу все, что
думаю. Я не верю, что Оле мертв, нет, я не могу в это поверить!.. Не могу и не
хочу!..
В области чувств фру Хансен нелегко было тягаться с
профессором. Она смолчала и, хотя была нетипичной норвежкой во всем, что
касалось суеверий, все же испуганно вздрогнула и втянула голову в плечи, словно
Оле Камп и впрямь вот-вот должен был предстать перед нею.
— Во всяком случае, — продолжал Сильвиус
Хог, — до того, как распорядиться билетом Гульды, вы обязаны были сделать
одну очень простую вещь, фру Хансен, а вы ее не сделали.
— Что же это за вещь, господин Хог?
— Вам следовало сперва обратиться за помощью к друзьям
— друзьям вашей семьи. Они, верно, не отказали бы в помощи, либо перекупив у
Сандгоиста ваше обязательство, либо предоставив вам необходимую сумму для
уплаты по нему.
— Господин Хог, у меня нет друзей, к которым я могла бы
обратиться с такой просьбой.
— Нет, есть, фру Хансен, по крайней мере, я знаю
одного, и он сделал бы это не раздумывая, да притом в знак признательности.
— Кто же это?
— Депутат стортинга, некий Сильвиус Хог.
Бедная женщина даже не смогла ответить: она лишь низко
склонилась перед профессором.
— Но, к сожалению, все уже потеряно, — продолжал
тот. — Прошу вас, фру Хансен, ничего не говорить детям о нашем разговоре и
никогда более не возвращаться к нему.
И они разошлись.
Профессор вернулся к обычному образу жизни, возобновив
ежедневные экскурсии. Вместе с Жоэлем и Гульдой он совершал многочасовые
прогулки в окрестностях Дааля, не забираясь, впрочем, слишком далеко, чтобы не
утомлять молодую девушку. А вернувшись в гостиницу, принимался за свою
корреспонденцию, поток которой все еще не иссякал. Сам он писал письмо за
письмом в Берген и в Христианию, подстегивая собственной энергией усердие тех,
кто соревновался теперь в благородном деле поисков «Викена». Все его
существование свелось к одной-единственной задаче — найти Оле, разыскать Оле!
Ему даже пришлось на сутки отлучиться из Дааля по мотивам,
несомненно, имевшим прямое отношение к делам семьи Хансен. Но он, как и в
прошлый раз, ни словом не обмолвился о том, чем занимался — сам или с помощью
других — во время отсутствия.
А здоровье Гульды, так сильно подорванное тяжкими
испытаниями, восстанавливалось крайне медленно. Бедняжка жила теперь лишь
воспоминаниями об Оле; надежда на его спасение все реже посещала ее и слабела
день ото дня. Хорошо хоть, что возле нее постоянно находились два самых близких
ей в этом мире человека, и один из них не уставал ободрять ее. Но разве этого
было достаточно?! И как отвлечь Гульду от скорбных мыслей, на которых
сосредоточилась вся ее душа и которые словно тяжелыми цепями приковали ее к
погибшему жениху.
Так наступило двенадцатое июля.
Через четыре дня должен был состояться тираж Школьной
лотереи Христиании.
Само собой разумеется, что выгодное дельце, которое
Сандгоист обстряпал с билетом, стало достоянием широкой общественности. По его
наущению все газеты объявили, что «знаменитый и чудесный билет за номером 9672»
находится ныне у господина Сандгоиста из Драммена и может быть продан тому, кто
предложит за него наивысшую цену. Откуда следовало, что, если ростовщик
завладел этим билетом, значит, он купил его за немалые деньги у Гульды Хансен.
Вполне понятно, что подобное объявление могло сильно уронить
репутацию девушки в общественном мнении. Как! Она соблазнилась высокой ценой и
продала билет погибшего, билет своего жениха Оле Кампа! Она обратила в деньги
последнее воспоминание о нем! Какой позор!
Но вот в «Morgen Blad» весьма кстати появилась статья,
разъяснявшая читателям, что произошло на самом деле. Все узнали, чем вызвано
вмешательство Сандгоиста в эту историю и каким образом билет попал к нему в
руки. И теперь уже всеобщее негодование обрушилось на драмменского ростовщика,
на этого алчного бессердечного процентщика, который не постыдился обратить себе
на пользу несчастья семьи Хансен. Вот почему произошла удивительная вещь:
словно по внезапному общему сговору, к новому владельцу билета перестали
поступать предложения о продаже. Казалось, билет, обладавший в руках Гульды
волшебными свойствами, разом утратил их, будучи осквернен прикосновением
грязного дельца. Итак, Сандгоист заключил весьма убыточную сделку и ему грозило
остаться ни с чем, имея в качестве утешения лишь знаменитый билет за номером
9672.
Разумеется, ни Гульда, ни Жоэль не были в курсе всего
происходившего. И слава Богу! Им было бы тяжко сознавать себя замешанными во
все перипетии[103] этого
дела, принявшего, со вмешательством ростовщика, столь грязный оборот.
Вечером восемнадцатого июля на имя профессора Сильвиуса Хога
пришло письмо.
В пакете с печатями Министерства морского флота лежало,
кроме официального послания, еще и другое, отправленное из Кристиансанна —
небольшого порта, расположенного у входа в залив Христиании. По всей видимости,
оно не содержало ничего нового для депутата, ибо он сунул его в карман, ничего
не сказав ни Жоэлю, ни его сестре.
Но, пожелав им доброй ночи и уходя к себе в комнату, он
заметил:
— Знаете, дети мои, ведь тираж лотереи состоится через
три дня. Вы не хотели бы присутствовать на нем?
— Зачем, господин Сильвиус? — промолвила Гульда.
— И все же, — продолжал профессор, — Оле ведь
просил, чтобы его невеста приехала на розыгрыш, он специально упомянул об этом
в своем письме, и я думаю, следует уважать его последнюю волю.
— Но ведь у Гульды больше нет билета, — ответил
Жоэль. — И один Бог знает, в чьи руки он теперь угодил.
— Это не важно, — возразил профессор. — Я тем
не менее прошу вас обоих сопровождать меня в Христианию.
— Вам этого хочется, господин Сильвиус? — спросила
девушка.
— Это не я, а Оле так хотел, и нужно выполнить его
просьбу.
— Господин Сильвиус прав, сестра, — сказал
Жоэль. — Да, мы должны сделать это. Когда вы думаете ехать?
— Завтра на рассвете, и да поможет нам Святой Олаф!
|
