Глава VI
— Это гостиница фру Хансен? — спросил он.
— Да, сударь, — ответила Гульда.
— Дома ли фру Хансен?
— Нет, но она скоро вернется.
— Очень скоро?
— Да, и если вы желаете с ней поговорить…
— Вовсе не желаю. Мне нечего ей сказать.
— Тогда, значит, вам нужна комната?
— Именно, и притом самая удобная.
— Приготовить ли вам поесть?
— Как можно быстрее, и проследите за тем, чтобы мне
было подано все самое лучшее!
Именно такой разговор произошел между Гульдой и неизвестным
путешественником, который даже не сошел с повозки, доставившей его в самое
сердце Телемарка через леса, долины и берега озер центральной Норвегии.
А сейчас отвлечемся на минуту, чтобы описать «kariol» —
повозку, главное средство передвижения в Скандинавии, особенно любимое ее
обитателями. Пара длинных оглобель, соединенных с хомутом на шее приземистой
лошадки, напоминающей мула своею полосато-желтой мастью; веревочная уздечка,
продетая не через рот, а через ноздри животного; два больших тонких колеса без
рессор; ось, на которой укреплен маленький расписной кузов, рассчитанный лишь
на одного пассажира, и ни откидного верха, ни кожаного фартука, защищающего от
грязи, ни подножки, лишь дощечка сзади, на запятках, для skydskarl — того, кто
доставит эту двуколку обратно на почтовую станцию. Все вместе слегка напоминает
огромного паука, сидящего меж двух паутин, иначе говоря, между колесами
повозки. Именно в таких примитивных экипажах путники преодолевают расстояния от
пятнадцати до двадцати километров, даже не слишком при этом утомляясь.
По знаку путешественника сопровождающий его skydskarl взял
лошадь под уздцы. Седок поднялся, встряхнулся и сошел наземь не без некоторых
усилий, вылившихся в мрачное бурчание.
— Можно поставить повозку в сарай? — резко спросил
он, остановившись на пороге.
— Да, сударь, — ответила Гульда.
— И накормить лошадь?
— Да, сударь, на конюшне о ней позаботятся.
— Проследите за этим хорошенько!
— Все будет сделано, сударь. Могу ли я узнать, сколько
дней вы пробудете в Даале?
— Понятия не имею.
Лошадь и повозку поставили в небольшой сарай во дворе
гостиницы, рядом с лесной опушкой, у подножия горы. Это было единственное
укрытие для экипажей постояльцев, вполне, впрочем, поместительное.
Минуту спустя путешественник уже входил в свою комнату,
лучшую в гостинице, как он того потребовал. Скинув плащ, он велел развести
огонь и теперь грелся у камина, где весело потрескивали сухие поленья. А Гульда
тем временем, стараясь смягчить мрачное расположение его духа, приказала
служанке поскорее состряпать самый что ни на есть вкусный ужин. Их «piga» была
крепкой крестьянской девушкой из местных; в течение летнего сезона она помогала
на кухне и во всех тяжелых работах, какие требуются в гостинице.
Новоприбывший выглядел еще довольно крепким мужчиной, хотя
ему явно перевалило за шестьдесят. Худой, сутуловатый, среднего роста, с
резкими чертами лица, гладко выбритыми щеками, острым носом и пронзительным
взглядом маленьких глазок за толстыми стеклами очков, с почти постоянно
сморщенным лбом и тонкими губами — слишком тонкими и плотно сжатыми, чтобы
пропустить хоть одно доброе слово, с длинными цепкими костлявыми руками, он
являл собою классический тип скряги-ростовщика. И у Гульды возникло
предчувствие, что человек этот не принесет ничего хорошего в дом фру Хансен.
Не приходилось сомневаться в том, что он норвежец, но из
всех скандинавских черт он, казалось, собрал в себе самые вульгарные.[57] Его дорожный костюм
состоял из широкополой шляпы с низкой тульей, сюртука из светлого драпа,
застегнутой на груди куртки и штанов с кожаными ремешками на пряжках у колен;
поверх этого он носил плотный суконный плащ, подбитый бараньим мехом — вполне
уместное одеяние для все еще холодных вечеров и ночей на плато и в долинах
Телемарка.
Что же касается имени нового постояльца, его Гульда не спросила:
так или иначе она скоро узнала бы его, поскольку путнику следовало записаться в
книгу проезжающих.
Вот тут-то и вернулась фру Хансен. Дочь объявила ей о
приезде путешественника, потребовавшего самую лучшую комнату и самый лучший
ужин. Но она не смогла сообщить матери, долго ли он пробудет в Даале.
— Он не назвал своего имени? — спросила фру
Хансен.
— Нет, матушка.
— Ни откуда он приехал?
— Нет.
— Вероятно, какой-нибудь турист. Жаль, нет Жоэля, чтобы
услужить ему. Вдруг он потребует проводника!
— А мне кажется, он не турист, — ответила
Гульда, — такой пожилой человек…
— Если он не турист, то зачем пожаловал в Дааль? —
прошептала фру Хансен, больше для себя, чем для дочери, и в голосе ее
прозвучала некоторая тревога.
На этот вопрос Гульда ничего не смогла ответить, поскольку
незнакомец не посвятил ее в свои планы.
Спустя час после прибытия он появился в большой зале, выйдя
из своей, смежной с ним, комнаты.
При виде фру Хансен он остановился на пороге.
Ясно было, что они видят друг друга впервые. После минуты
замешательства гость подошел к фру Хансен и, пристально взглянув на нее сквозь
очки, спросил:
— Фру Хансен, я полагаю?
При этом он даже не подумал хотя бы коснуться шляпы, которую
так и не снял, входя в дом.
— Да, сударь, — ответила та.
При одном только взгляде на этого человека она, как и ее
дочь, испытала смутную тревогу, которую он не мог не заметить.
— Значит, это вы и есть фру Хансен из Дааля?
— Именно так, сударь. Вы имеете сообщить мне что-нибудь
важное?
— Ни в коей мере! Я просто желал познакомиться. Я ведь
ваш гость, не так ли? А теперь проследите-ка, чтобы мне как можно скорее подали
ужинать.
— Ужин ваш готов, — вмешалась Гульда. — И
если вам угодно пройти в столовую…
— Мне угодно!
С этими словами новый постоялец направился к двери, которую
девушка указала ему. Миг спустя он уже сидел у окна перед опрятно накрытым
столиком.
Ужин оказался и впрямь хорош. Ни один турист, даже из самых
привередливых, не нашел бы, к чему придраться. Однако этот брюзга выказал — и
высказал — все признаки неудовольствия, главным образом первое, ибо особой
разговорчивостью он не отличался. Непонятно было, чем оно вызвано — больным ли
желудком или скверным характером. Но отменный суп с вишнями и смородиной не
пришелся ему по вкусу. Он едва притронулся к лососине и маринованной селедке.
Копченый окорок и аппетитнейший жареный цыпленок с овощным гарниром также не
удостоились его похвалы. Даже бутылка «Сен-Жюльена» и полбутылки шампанского не
рассеяли его раздражения, хотя поступили сюда из лучших винных погребов Франции.
Так что по окончании ужина путешественник даже не соизволил
сказать хозяйке традиционное tack for mad.
Покончив с едой, грубиян закурил трубку, вышел из дома и
отправился прогуляться по берегу Маана.
Подойдя к реке, он обернулся и впился взглядом в гостиницу.
Казалось, он изучает ее во всех ракурсах,[58] словно
желая определить точную стоимость этого помещения. Он даже пересчитал все двери
и окна. Потом, приблизившись к дому, вынул свой dolknif и сделал им две-три
зарубки на горизонтально уложенных бревнах у фундамента, как будто намеревался
проверить их прочность и сохранность. Неужто он и впрямь решил оценить
гостиницу фру Хансен? Неужто собирался купить ее, хотя она и не продавалась?
Все это выглядело по меньшей мере странно. Покончив с осмотром дома, он обошел
двор, где тщательно пересчитал все деревья и кусты. Затем измерил его шагами
вдоль и поперек и, судя по движению карандаша, которым он делал пометки в своей
записной книжке, помножил эти цифры одна на другую.
И каждое подобное действие сопровождалось у него
покачиванием головы, недовольными гримасами и презрительным хмыканьем.
Фру Хансен и ее дочь наблюдали из окна зала за этими
исследованиями. Что за странный гость пожаловал к ним в гостиницу! Уж не маньяк[59] ли он? С какой целью
приехал сюда? И ведь ему предстояло провести у них ночь, — до чего же
неприятно, что это случилось в отсутствие Жоэля!
— Может, он сумасшедший? — предположила Гульда.
— Сумасшедший? Нет, вряд ли, — ответила фру
Хансен. — Но какой странный человек!
— А главное, мы даже не знаем, кто он, кого мы поселили
у себя.
— Вот что, Гульда, — сказала фру Хансен, —
пока он не вернулся к себе в комнату, отнеси-ка туда книгу для проезжающих.
— Хорошо, матушка.
— Может, он впишет туда свое имя…
К восьми часам вечера, когда уже совсем стемнело, зарядил
мелкий дождик и долину заволокло влажным туманом, окутавшим гору чуть ли не до
самой вершины. Погода не благоприятствовала прогулкам, вот почему новый
постоялец фру Хансен, пройдя по тропинке до лесопильни, повернул назад к
гостинице, где и потребовал стаканчик водки. Потом, не сказав более ни слова,
не пожелав никому доброй ночи, он взял деревянный подсвечник с зажженной
свечой, ушел к себе в комнату, запер дверь на засов, и больше хозяева не
слышали его до самого утра. Skydskarl, со своей стороны, устроился в сарае,
между оглоблями повозки, и мирно спал бок о бок с лошадью, нимало не заботясь о
бушующей снаружи непогоде.
На следующий день фру Хансен и ее дочь поднялись очень рано.
Их постоялец еще спал, из его комнаты не доносилось ни звука. Лишь после девяти
часов он появился в большой зале, еще более мрачный и насупленный, чем
накануне, жалуясь на жесткую постель и на разбудивший его топот; при этом он
даже не поздоровался. Высказав все свои претензии, он растворил входную дверь и
поглядел на небо.
Погода по-прежнему была неважная. Сильный ветер гулял над
скалами Геусты, невидимыми в плотном тумане, и со зловещим завыванием
проносился по ущелью Маана.
Путешественник так и не рискнул выйти на улицу. Но времени
даром он не терял. Покуривая трубку, он стал обходить гостиницу, изучая ее
внутреннее расположение; заглянул во все до одной комнаты, обследовал мебель и
предметы обихода, сунул нос в шкафы — словом, действовал бесцеремонно, как у
себя дома. Или словно он был судебным исполнителем, описывающим имущество.
Да, решительно это была странная личность, ведущая себя по
меньшей мере подозрительно.
Завершив осмотр, он уселся в деревянное кресло в большом
зале и начал задавать фру Хансен отрывистые, резкие вопросы. Как давно
построена гостиница? Построил ли ее сам Харальд, или же он получил ее в
наследство? Требует ли дом какого-нибудь ремонта? Что еще находится на участке
и на принадлежащей фру Хансен ферме? Приносит ли гостиница доход и какой?
Сколько примерно туристов останавливается здесь во время летнего сезона?
Проводят ли они тут один или несколько дней?
Постоялец явно не раскрывал книгу для проезжающих,
положенную в его комнате, иначе он не задал бы этого последнего вопроса.
И в самом деле, книга лежала на том же месте, куда Гульда
положила ее накануне, а имени новоприбывшего там не значилось.
— Сударь, — сказала наконец фру Хансен, — я
не совсем понимаю, почему вас интересуют все эти вещи. Но если вы желаете быть
в курсе моих дел, то нет ничего легче. Вам стоит лишь просмотреть
регистрационную книгу проезжающих. Я даже попросила бы вас, как это принято,
внести туда свое имя.
— Мое имя?.. Ну разумеется, я внесу туда свое имя, фру
Хансен! Я внесу его туда, когда соберусь уезжать от вас!
— Оставить ли за вами комнату?
— Нет, не нужно, — сказал незнакомец,
вставая. — Я уеду после обеда, чтобы поспеть в Драммен завтра к вечеру.
— В Драммен? — взволнованно переспросила фру
Хансен.
— Да, именно так. И прошу вас подать мне обед
незамедлительно.
— Значит, вы живете в Драммене?
— Да, я живу в Драммене. Что в этом странного?
Удивительное дело: проведя в Даале или, вернее, в гостинице,
менее суток, этот путешественник возвращался домой, даже не познакомившись со
здешним краем! Ничто не заинтересовало его в этой округе и за ее пределами — ни
гора Геуста, ни Рьюканфос, ни чудесные виды в долине Вестфьорддааля! Стало
быть, он покинул Драммен, где жил, не с целью увеселительной прогулки, а по
делам, и дела эти, судя по всему, имели самое прямое отношение к гостинице фру
Хансен.
Гульда заметила, что мать ее необычайно встревожена. Фру
Хансен сидела в большом кресле и, позабыв о своей прялке, молча, не шевелясь, о
чем-то размышляла.
Тем временем постоялец прошел в столовую и уселся обедать.
Но и сегодняшняя, столь же заботливо приготовленная, трапеза вызвала у него не
больше удовольствия, чем вчерашняя. Однако ел и пил он много и не торопясь.
Правда, внимание его было направлено главным образом на столовое серебро —
роскошь, которую позволяют себе в Норвегии сельские жители, — несколько
ложек и вилок, передаваемые от отца к сыну и бережно хранимые вместе с
фамильными драгоценностями.
Пока гость обедал, его skydskarl готовил к отъезду экипаж. В
одиннадцать часов лошадь и двуколка уже ждали у дверей гостиницы. Погода так и
не улучшилась, ветер гнал по небу плотные серые облака. Дождь то и дело начинал
звонко барабанить в окна гостиницы. Но путешественнику, закутанному в плотный,
подбитый мехом плащ, ни холод, ни ветер были не страшны.
Закончив обед, он опрокинул последний стаканчик водки,
раскурил трубку, облачился в свой плащ, вернулся в зал и спросил счет.
— Сейчас я приготовлю, — сказала Гульда, садясь за
маленький секретер.
— И поторапливайтесь! — приказал постоялец. —
А пока дайте-ка мне вашу книгу, я впишу туда свое имя.
Фру Хансен встала, принесла книгу и положила ее на стол.
Путешественник взял перо и в последний раз исподлобья глянул
на фру Хансен поверх очков. Затем крупным почерком вписал свое имя в книгу и
захлопнул ее.
В этот момент Гульда подала ему счет.
Он взял листок и с недовольным ворчанием просмотрел его, несомненно
складывая цифры в уме.
— Хм! Ничего себе сумма! — заключил он. —
Семь с половиной марок за одну ночь, обед и ужин!
— Но ведь сюда входит еще еда вашего кучера и корм для
лошади, — объяснила Гульда.
— Не важно! Это все равно дорого! Я вижу, вы тут неплохо
наживаетесь на проезжающих!
— В таком случае вы ничего не должны, сударь! —
сказала взволнованная фру Хансен таким сдавленным голосом, что ее едва можно
было расслышать.
Миг назад она раскрыла книгу, прочла написанное туда имя и
теперь повторила, разорвав счет постояльца:
— Вы ничего нам не должны!
— Я тоже так думаю, — ответил тот.
Он вышел, не попрощавшись, точно так же, как не поздоровался
по прибытии, и забрался в свою повозку, а его skydskarl влез на запятки.
Несколько минут спустя экипаж скрылся за поворотом дороги. Гульда открыла книгу
и прочла короткую запись:
«Сандгоист из Драммена».
|