Увеличить |
XXII
Прошло
года четыре. Я только что вышел из университета и не знал еще хорошенько, что
мне начать с собою, в какую дверь стучаться: шлялся пока без дела. В один
прекрасный вечер я в театре встретил Майданова. Он успел жениться и поступить
на службу; но я не нашел в нем перемены. Он так же ненужно восторгался и так же
внезапно падал духом.
– Вы
знаете, – сказал он мне, – между прочим, госпожа Дольская здесь.
– Какая
госпожа Дольская?
– Вы
разве забыли? бывшая княжна Засекина, в которую мы все были влюблены, да и вы
тоже. Помните, на даче, возле Нескучного.
– Она
замужем за Дольским?
– Да.
– И она
здесь, в театре?
– Нет, в
Петербурге, она на днях сюда приехала; собирается за границу.
– Что за
человек ее муж? – спросил я.
–
Прекрасный малый, с состоянием. Сослуживец мой московский. Вы понимаете – после
той истории… вам это все должно быть хорошо известно (Майданов значительно
улыбнулся)… ей не легко было составить себе партию; были последствия… но с ее
умом все возможно. Ступайте к ней: она вам будет очень рада. Она еще
похорошела.
Майданов
дал мне адрес Зинаиды. Она остановилась в гостинице Демут. Старые воспоминания
во мне расшевелились… я дал себе слово на другой же день посетить бывшую мою
«пассию». Но встретились какие-то дела: прошла неделя, другая, и когда я,
наконец, отправился в гостиницу Демут и спросил госпожу Дольскую – я узнал, что
она четыре дня тому назад умерла почти внезапно от родов.
Меня как
будто что-то в сердце толкнуло. Мысль, что я мог ее увидеть и не увидел и не
увижу ее никогда – эта горькая мысль впилась в меня со всею силою неотразимого
упрека. «Умерла!» – повторил я, тупо глядя на швейцара, тихо выбрался на улицу
и пошел, не зная сам куда. Все прошедшее разом всплыло и встало передо мною. И
вот чем разрешилась, вот к чему, спеша и волнуясь, стремилась эта молодая,
горячая, блистательная жизнь! Я это думал, я воображал себе эти дорогие черты,
эти глаза, эти кудри – в тесном ящике, в сырой подземной тьме – тут же,
недалеко от меня, пока еще живого, и, может быть, в нескольких шагах от моего
отца… Я все это думал, я напрягал свое воображение, а между тем:
Из равнодушных уст я слышал смерти
весть,
И равнодушно ей внимал я… –
звучало
у меня в душе. О молодость! молодость! тебе нет ни до чего дела, ты как будто
бы обладаешь всеми сокровищами вселенной, даже грусть тебя тешит, даже печаль
тебе к лицу, ты самоуверенна и дерзка, ты говоришь: я одна живу – смотрите! а у
самой дни бегут и исчезают без следа и без счета, и все в тебе исчезает, как
воск на солнце, как снег… И, может быть, вся тайна твоей прелести состоит не в
возможности все сделать – а в возможности думать, что ты все сделаешь, –
состоит именно в том, что ты пускаешь по ветру силы, которые ни на что другое
употребить бы не умела, – в том, что каждый из нас не шутя считает себя
расточителем, не шутя полагает, что он вправе сказать: «О, что бы я сделал,
если б я не потерял времени даром!»
Вот и я…
на что я надеялся, чего я ожидал, какую богатую будущность предвидел, когда
едва проводил одним вздохом, одним унылым ощущением на миг возникший призрак
моей первой любви?
А что
сбылось из всего того, на что я надеялся? И теперь, когда уже на жизнь мою
начинают набегать вечерние тени, что у меня осталось более свежего, более
дорогого, чем воспоминания о той быстро пролетевшей, утренней, весенней грозе?
Но я
напрасно клевещу на себя. И тогда, в то легкомысленное молодое время, я не
остался глух на печальный голос, воззвавший ко мне, на торжественный звук,
долетевший до меня из-за могилы. Помнится, несколько дней спустя после того
дня, когда я узнал о смерти Зинаиды, я сам, по собственному неотразимому
влечению, присутствовал при смерти одной бедной старушки, жившей в одном с нами
доме. Покрытая лохмотьями, на жестких досках, с мешком под головою, она трудно
и тяжело кончалась. Вся жизнь ее прошла в горькой борьбе с ежедневной нуждою;
не видела она радости, не вкушала от меду счастия – казалось, как бы ей не
обрадоваться смерти, ее свободе, ее покою? А между тем пока ее ветхое тело еще
упорствовало, пока грудь еще мучительно вздымалась под налегшей на нее
леденящей рукою, пока ее не покинули последние силы, – старушка все
крестилась и все шептала: «Господи, отпусти мне грехи мои», – и только с
последней искрой сознания исчезло в ее глазах выражение страха и ужаса кончины.
И помню я, что тут, у одра этой бедной старушки, мне стало страшно за Зинаиду,
и захотелось мне помолиться за нее, за отца – и за себя.65
[1]
Женщиной весьма вульгарной (фр.).
[2]
Гадкие денежные дела (фр.).
[5]
С повадкой гризетки (фр.).
[8]
Женщиной, способной на что угодно (фр.).
[9]
С глазу на глаз? (фр.).
[10]
Дословно: «Дневник прений» (фр.).
[13]
Барбье Огюст – французский революционный поэт-романтик. Большую
известность получил его сборник «Ямбы», в котором поэт обличал поработителей
французского народа.
[14]
«Телеграф » – «Московский телеграф» – известный литературный журнал либерального
направления.
[15]
От aventurière – авантюристка, искательница приключений (фр.).
[16]
А, господин паж! (фр.).
[17]
Вакансия – здесь: каникулы.
[18]
Кадет – воспитанник кадетского корпуса, учебного заведения в России,
подготавливавшего к офицерскому званию.
[19]
Зоря – растение с толстым, дудчатым стеблем.
[21]
Вы должны расстаться с этой… (фр.)
|