X
Настоящие
мои терзания начались с того мгновения. Я ломал себе голову, раздумывал, передумывал
– и неотступно, хотя по мере возможности скрытно, наблюдал за Зинаидой. В ней
произошла перемена – это было очевидно. Она уходила гулять одна и гуляла долго.
Иногда она гостям не показывалась; по целым часам сидела у себя в комнате.
Прежде этого за ней не водилось. Я вдруг сделался – или мне показалось, что я
сделался – чрезвычайно проницателен. «Не он ли? или уж не он ли?» – спрашивал я
самого себя, тревожно перебегая мыслью от одного ее поклонника к другому. Граф
Малевский (хоть я и стыдился за Зинаиду в этом сознаться) втайне казался мне
опаснее других.
Моя
наблюдательность не видала дальше своего носа, и моя скрытность, вероятно,
никого не обманула; по крайней мере доктор Лушин скоро меня раскусил. Впрочем,
и он изменился в последнее время: он похудел, смеялся так же часто, но как-то
глуше, злее и короче – невольная, нервическая раздражительность сменила в нем прежнюю
легкую иронию и напущенный цинизм.
– Что вы
это беспрестанно таскаетесь сюда, молодой человек, – сказал он мне
однажды, оставшись со мною в гостиной Засекиных. (Княжна еще не возвращалась с
прогулки, а крикливый голос княгини раздавался в мезонине: она бранилась со
своей горничной.) – Вам бы надобно учиться, работать – пока вы молоды, – а
вы что делаете?
– Вы не
можете знать, работаю ли я дома, – возразил я ему не без надменности, но и
не без замешательства.
– Какая
уж тут работа! у вас не то на уме. Ну, я не спорю… в ваши годы это в порядке вещей.
Да выбор-то ваш больно неудачен. Разве вы не видите, что это за дом?
– Я вас
не понимаю, – заметил я.
– Не
понимаете? тем хуже для вас. Я считаю долгом предостеречь вас. Нашему брату, старому
холостяку, можно сюда ходить: что нам делается? мы народ прокаленный, нас ничем
не проберешь; а у вас кожица еще нежная; здесь для вас воздух вредный –
поверьте мне, заразиться можете.
– Как
так?
– Да так
же. Разве вы здоровы теперь? Разве вы в нормальном положении? Разве то, что вы
чувствуете, – полезно вам, хорошо?
– Да что
же я чувствую? – сказал я, а сам в душе сознавал, что доктор прав.
– Эх,
молодой человек, молодой человек, – продолжал доктор с таким выражением,
как будто в этих двух словах заключалось что-то для меня весьма обидное, –
где вам хитрить, ведь у вас еще, слава богу, что на душе, то и на лице. А
впрочем, что толковать? я бы и сам сюда не ходил, если б (доктор стиснул зубы)…
если б я не был такой же чудак. Только вот чему я удивляюсь: как вы, с вашим умом,
не видите, что делается вокруг вас?
– А что
же такое делается? – подхватил я и весь насторожился.
Доктор
посмотрел на меня с каким-то насмешливым сожалением.
– Хорош
же и я, – промолвил он, словно про себя, – очень нужно это ему
говорить. Одним словом, – прибавил он, возвысив голос, – повторяю
вам: здешняя атмосфера вам не годится. Вам здесь приятно, да мало чего нет! и в
оранжерее тоже приятно пахнет – да жить в ней нельзя. Эй! послушайтесь,
возьмитесь опять за Кайданова!
Княгиня
вошла и начала жаловаться доктору на зубную боль. Потом явилась Зинаида.
–
Вот, – прибавила княгиня, – господин доктор, побраните-ка ее. Целый
день пьет воду со льдом; разве ей это здорово, при ее слабой груди?
– Зачем
вы это делаете? – спросил Лушин.
– А что
из этого может выйти?
– Что?
вы можете простудиться и умереть.
– В
самом деде? Неужели? Ну что ж – туда и дорога!
– Вот
как! – проворчал доктор. Княгиня ушла.
– Вот
как, – повторила Зинаида. – Разве жить так весело? оглянитесь-ка
кругом… Что – хорошо? Или вы думаете, что я этого не понимаю, не чувствую? Мне
доставляет удовольствие – пить воду со льдом, и вы серьезно можете уверять
меня, что такая жизнь стоит того, чтоб не рискнуть ею за миг
удовольствия, – я уже о счастии не говорю.
– Ну
да, – заметил Лушин, – каприз и независимость… Эти два слова вас
исчерпывают: вся ваша натура в этих двух словах.
Зинаида
нервически засмеялась.
–
Опоздали почтой, любезный доктор. Наблюдаете плохо; отстаете. Наденьте очки. Не
до капризов мне теперь; вас дурачить, себя дурачить… куда как весело! – а
что до независимости… Мсьё Вольдемар, – прибавила вдруг Зинаида и топнула
ножкой, – не делайте меланхолической физиономии. Я терпеть не могу, когда
обо мне сожалеют. – Она быстро удалилась.
–
Вредна, вредна вам здешняя атмосфера, молодой человек, – еще раз сказал
мне Лушин.
|