Увеличить |
5
Совершенная система механического воззрения на природу есть
отнюдь не физиогномика, но система, т. е. чистая протяженность, логически
и численно упорядоченная, не живое, а нечто ставшее и мертвое. Однако этому
противоречит идея движения. Она непосредственно происходит из чувства жизни,
она есть время, направление, судьба и, таким образом, проникает, как
постороннее тело, в единство механической системы, разрушая вневременную,
застывшую согласованность последней.
509
Как указывает само слово, движение принадлежит к царству живых
феноменов, образов, истории, а не к царству понятой неорганической природы. Оно
есть впечатление, обладающее непосредственно внутренней достоверностью чувства,
а не физическое понятие, которое возможно исчерпывающе определить. Движение
можно созерцать, таков был способ Гёте переживать чувством "живую
природу"; именно этот способ привел к феноменам подвижного бытия, к
физиогномике и остался совершенно чуждым области математики. Результатом этого
явилось его изречение: "Природа не имеет системы, она обладает жизнью, она
есть жизнь и следование из некоего неизвестного центра к непознаваемой
границе". Для того же, кто не переживает, а познает природу, для того она
имеет систему, она есть система, и ничего более, а следовательно движение в ней
есть противоречие. Она может прикрыть его искусственной формулировкой, но в
основных понятиях противоречие продолжает жить.
Впечатление движения возникает из непрерывности
представлений, но не из того, что они суть нечто представляемое, а потому, что
они именно теперь возникают. Переживание ряда познаний как единства
предполагает наличие памяти, притом памяти исторической. Это не упорядочивающий
акт, но живой и творческий, не механическая, но органическая связь.
Предположим, что у нас отсутствует память, так что каждый момент воспринимается
сам по себе, без связи его с предшествовавшими моментами, — тогда бы у нас
отсутствовала историческая картина мира, а также и понятие движения. В этом
слабая сторона точной науки о природе. Здесь в ее картину проникает история. Движение
наличествует не в зримом, а в зрителе, не в объекте физики, а в самой физике
как исторической личности.
Чистая безошибочная по форме физика немыслима, так
как не существует физики вне души, историческим выражением
которой она служит, без человека отдельной культуры, который осуществляет ее в
себе и через себя. Движение есть тот необходимый фактор, который неизбежно
уничтожает ее. Привычки нашего мышления мешают нам усмотреть это. Я уже
говорил, что достаточно заменить слово «время» словом «судьба», чтобы убедиться,
что физика ничего не имеет общего с настоящим содержанием слова «движение».
Равным образом попробуем вместо "движение физической системы"
сказать: ее «взросление» — она, действительно стареет именно как переживание
того самого наблюдателя, в душе которого заключается вся ее реальность — и
тогда мы ясно почувствуем роковой смысл слова «движение», неустранимую
510
органичность его содержания. Механика не должна бы отнюдь
касаться взросления, а следовательно движения. Итак, — ведь
без наличия центральной проблемы движения вообще немыслимо
никакое естествознание — не существует свободной от пробелов вполне замкнутой в
себе механики; где-то непременно должен быть органический исходный' пункт
системы, как раз там, где вторгается в нее непосредственная жизнь, — та
пуповина, которой связано духовное дитя с материнской жизнью, связано мыслимое
с мыслящим.
Мы узнаем здесь происхождение фаустовского и аполлоновского
познания природы совсем с новой стороны. Нет чистой природы. В каждой лежит
нечто из сущности истории. Если человек аисторичен подобно греку, все
мировпечатления которого впитываются чистым точкообразным настоящим, тогда
картина природы становится статической, заключенной сама в себе в каждый
отдельный момент. В греческой физике нет времени как величины, равно как нет
его и в понятии энтелехии у Аристотеля. Если человек чувствует исторически,
потому что в нем становление, растворяющее каждые отдельные моменты в
направлении, в прошедшем и будущем, теснится к свету познающего духа, то
получается динамическая картина. Число, предел ставшего в аисторическом случае
становится мерой и величиной, в историческом — функцией. Измерять можно только
наличное, а проследить в его течении — только то, что имеет прошлое и будущее.
Это различие прикрывает внутреннее противоречие в проблеме движения в античной
механике и вскрывает его в западной.
История есть вечное становление, вечное будущее и,
следовательно, движение; природа есть ставшее, следовательно, вечное прошлое.
Итак, здесь имело место странное превращение: первенство становления перед
ставшим является упраздненным. Ум, смотрящий назад из своей сферы, из ставшего,
поворачивает обратно аспект жизни; идея судьбы, несущая в себе цель и будущее,
превращается в механически-протяженный принцип причины и действия, центр
тяжести которого лежит в прошедшей. Ум заставляет обменяться ролями жизнь
(время) и прожитое (пространство) и переносит время как расстояние в
пространственную мировую систему. Он совершает этим огромнейшее извращение в
бодрствующем сознании: в то время как из направления следует протяженность, из
жизни — пространственность как переживание, как переживание мирообразующее, он
влагает схематизированный "жизненный процесс" в свое застывшее,
представленное пространство — вот что есть физическое движение, безжизненное,
делимое, мертвое, подчиненное правилам математики.
511
Пространство для жизни есть нечто, принадлежащее как функция
к жизни, для ума жизнь есть нечто, имеющее место в пространстве. Живое
созерцание Гёте переживает протяженность и мир как вечное становление;
прирожденный физик познает жизнь как математическое движение в пространстве.
Все механическое, т. е. омышленное, есть принципиальное извращение
органического. Судьба характеризуется признаками «куда», причинность — словом
«откуда». Художественное созерцание, интуиция, обладает необходимостью судьбы.
Научное мышление, не как исторический феномен, а
по содержанию, обладает причинной необходимостью. Обосновать
научно — значит, исходя из ставшего и осуществленного, отыскивать «основания» и
для этого проделывать механически понимаемый путь — становление как расстояние
— в обратном направлении. Но обратно нельзя жить, обратно можно только мыслить.
Обратимы не время и не судьба, а только то, что физик называет временем, что он
вводит в свои формулы как делимые, а при случае отрицательные или мнимые
«величины». Таким образом, проблема движения есть извращение жизненного
чувства, и как таковое, заведомо неразрешима, если под разрешением понимать
исчерпывающую формулировку при помощи понятий и математики.
Затруднение это всегда всеми чувствовалось, хотя никто не
понял его происхождения и неизбежности. Всегда существовало смутное сознание у
природопознания, что оно стоит здесь у границы своих возможностей или уже даже
перешло их. В античном исследовании природы необходимости мыслить природу в
движении элеаты противополагали логический вывод, что мышление есть бытие, и,
таким образом, познанное и протяженное идентичны и что, следовательно, познание
и становление несоединимы. Их возражения неопровержимы и никогда не были
опровергнуты, но они не помешали развитию античной физики, которая была
необходима как выражение аполлоновской души, и, следовательно, недосягаема для
выяснившихся логических возражений. И в основанной Галилеем и Ньютоном
классической механике барокко постоянно делались попытки найти свободное от
возражений решение в динамическом смысле. История понятия силы, постоянно вновь
возникавшие определения которого знаменуют страстность мышления, оказавшегося
благодаря этим трудностям под вопросом, есть не что иное, как история попыток
математически и при помощи понятий исчерпывающе фиксировать движение. Последняя
значительная попытка, которая, как и прежние, неизбежно была обречена на
неудачу, была сделана в механике Г. Герцом.
512
Герц, отнюдь не обнаружив настоящий источник всех
затруднений — это еще не удалось ни одному физику, попытался совершенно
исключить понятие силы, будучи руководим правильным чувством, что ошибку всех
механических систем необходимо искать в одном из ее основных понятий. Он хотел
построить картину физики только из величин: времени, пространства и массы, но
не заметил, что само время, вошедшее фактором направления в понятие силы, было
органическим элементом, без которого невозможно выразить динамическую теорию и
при наличии которого чистое решение не удается. Но независимо от этого понятия
силы, массы и движения образуют догматическое единство. Они обусловливают друг
друга, так что применение одного незаметно уже включает применение остальных
двух. В???????? Гераклита заключается вся аполлоновская формулировка проблемы
движения, а вся фаустовская — в понятии силы. Понятие массы есть только
дополнение к понятию силы. Когда Ньютон — глубоко религиозная натура — с целью
сделать понятным смысл слова «сила» и «движение», говорит о массах, как о
точках приложения силы и носителях движения, он выражает только фаустовское
мирочувствование. Так понимали Бога и его отношение к миру мистики XIII в.
Ньютон отклонил своим знаменитым "hypotheses nоn fingo"
метафизический элемент, но его концепция механики насквозь метафизична. Сила в
механической картине природы западного человека то же, что воля в его картине
души и бесконечное Божество в его картине мира. Основные мысли его физики
укрепились задолго до рождения первого физика; они лежали в самом раннем
религиозном миросознании этой культуры.
|