Увеличить |
11
Уже ранее упоминалось, что для первобытного человека и
для ребенка наступает момент известного внутреннего
переживания, рождения своего я, когда оба получают способность понимать феномен
чисел и приобретают представление о внешнем мире по отношению к своему я.
Когда из общего хаоса впечатлений перед изумленными
глазами первобытного человека начнет выделяться в широких очертаниях
этот брезжущий мир устроенных протяженностей и разумного ставшего, и глубоко
ощущаемая непреодолимая противоположность этого внешнего мира и собственной
души даст направление и облик сознательной жизни, одновременно, наряду со всеми
возможностями новой культуры, родится прачувство тоски и стремления в этой
душе, внезапно осознавшей свое одиночество. Тоска и стремление к цели
становления, к завершению всех внутренних возможностей, к развитию идеи
собственного существования. Тоска и стремление ребенка, все с большей ясностью
вступающие в сознание в виде чувства неизбежности направления и позднее стоящие
перед зрелым умом как жуткая, заманчивая, неразрешимая загадка времени. Слова
«прошедшее» и «будущее» вдруг получают роковое значение.
Однако это тоскующее стремление, возникшее из полноты
и блаженства внутреннего становления, является вместе с тем
в глубочайших тайниках каждой души и чувством страха. Как всякое становление
имеет своей целью ставшее, в чем и находит свой конец, так прачувство
становления, тоскующее стремление, уже соприкасается с чувством завершения, со
страхом. В настоящем ощущается исчезновение; в прошедшем
139
лежит тленность. Здесь коренится вечный страх перед
непоправимостью, достижением, окончательностью, перед преходящим, даже перед
миром, как уже осуществленным, где рядом положены границы рождения и смерти,
страх перед мгновением, когда возможное осуществлено, жизнь внутренне наполнена
и закончена, когда сознание достигло своей цели. Это та глубокая боязнь мира,
свойственная детской душе, которая никогда не оставляет человека высшего
порядка, верующего, поэта, художника в его безграничном одиночестве, боязнь
перед чуждыми силами, великими и угрожающими, облеченными в чувственные образы,
вторгающимися в брезжущий мир. Равным образом, и направление всего становления
в его неумолимости — необратимости — воспринимается с полной внутренней
достоверностью как нечто чуждое. Что-то чуждое превращает будущее в прошедшее,
и эта сторона сообщает времени, в противоположность пространству, ту полную
противоречий жуткость и давящую двойственность, от которых не может вполне
освободиться ни один значительный человек.
Боязнь мира, несомненно, есть наиболее творческое из
всех исконных чувствований. Ему обязан человек наиболее
зрелыми и глубокими из числа форм и образов не только
сознательной внутренней жизни, но и ее отражений в бесконечных явлениях внешней
культуры. Как тайная, не всем слышная мелодия проходит эта боязнь сквозь язык
форм каждого настоящего произведения искусства, каждой искренней философии,
каждого великого деяния, и она же лежит, чувствуемая лишь очень немногими, в
основе проблем всякой математики. Только внутренне умерший человек, житель
большого города поздней эпохи, птоломеевской Александрии или нынешних Парижа и
Берлина, только чисто интеллектуальный софист, сенсуалист или дарвинист
утрачивает или отрицает ее, водружая между собой и чуждым лишенное тайн
"научное мировоззрение".
И если тоскующее стремление связано с тем необъемлемым
нечто, чьи бесчисленные изменяющиеся, как Протей, образования скорей
затушевываются, чем обозначаются словом «время», то исконное чувство боязни
находит свое выражение в духовных, доступных, способных к восприятию образов
символах протяженности. Таким образом, в бодрствующем сознании всякой культуры,
принимая в каждой своеобразный характер, находят себе место противолежащие друг
другу формы времени и пространства, направления и протяженности, причем первая
лежит в основе второй — так же как тоскующее стремление лежит в основе боязни;
это
140
стремление становится боязнью, а не наоборот: первая
недоступна для силы ума, вторая служит ей, первая — переживается, вторая —
познается. "Бояться и любить Бога" — вот христианское выражение для
двоякого значения этих обоих чувствований мира.
В духовной жизни первобытного человечества и, следовательно,
также раннего детства по отношению к элементу чуждых сил, постоянно неумолимо
присутствующих во всякой протяженности, в пространстве и при посредстве
пространства, пробуждается потребность подчинить их, принудить, примирить, —
одним словом «познать». В сущности это одно и то же. Познать Бога на языке
всякой ранней мистики значит заклясть, сделать благосклонным, присвоить его
себе внутренне. Это возможно при помощи слова, «имени», которым именуют и
призывают «numen», или при помощи форм культа со свойственными им тайными
силами. Идеи как немецкой, так и восточной мистики, возникновение всех античных
богов и культов не оставляют никакого сомнения на этот счет. Настоящее познание
равносильно духовному приобщению чуждого. Такая самозащита есть первое
творческое деяние каждой пробуждающейся души. С нею начинается высшая
внутренняя жизнь в настоящем смысле слова всякой культуры и всякого
индивидуума. Познание, установление границ при посредстве понятий и чисел,
является наиболее тонкой и вместе с тем наиболее мощной формой такой защиты. В
этом смысле человек становится человеком только при посредстве языка. Познание
с неопределимой необходимостью превращает хаос первоначальных окружающих
впечатлений в космос, в совокупность душевных выражений, "мир в себе"
в "мир для нас" *. Оно успокаивает боязнь мира, подчиняя себе чуждое
и таинственное, превращая его в понятную и устроенную действительность и
связывая его железными правилами собственного, наложенного на него разумного
языка форм.
Это та идея «табу», играющая столь значительную роль в
духовной жизни всех примитивных народов, но столь далекая
нам по своему первобытному содержанию, что это слово даже
нельзя перевести ни на один из более зрелых культурных
языков. В основе его лежит такое первобытное чувство, предшествовавшее всякому
познанию и пониманию окружающего мира, даже всякому ясному самосознанию,
отделяющему
* От "заклятия именем" у дикарей вплоть до науки
наших дней, которая подчиняет себе предметы, изобретая для них названия,
понятия и определения, ничего не изменилось со стороны формы.
141
душу от мира, что среди нас, интеллектуальных жителей
современного большого города, оно может быть доступным разве только детям и
немногим художественным натурам. Вечная боязнь, священный трепет, глубокая
беспомощность, тоска, ненависть, смутные желания приближения, соединения,
удаления — все эти полные форм чувства зрелых душ сливаются в зачаточном
состоянии в глухую нерешительность. Двоякий смысл слова «заклинать», значащего,
с одной стороны, подчинять своей власти, с другой — умолять, поможет уяснить
нам смысл мистического акта, при помощи которого первобытный человек делает
чуждое и страшное «табу». Набожный страх перед всем не зависящим от человека,
установленным, законосообразным, перед чуждыми силами мира, есть начало всякой
элементарной формы. В первобытное время она осуществляется в гиератическом
орнаменте и мелочных церемониях, строгих уставах примитивных обычаев и
своеобразных культах. На ступенях высшей культуры образования эти, не утрачивая
внутренних признаков своего происхождения и характера связывания и заклятия,
вырастают в законченные миры форм отдельных искусств, религиозного, логического
и математического мышления, экономического, политического, социального и
личного быта. Их общее средство, и притом единственное, которое знает
осуществляющая себя душа, есть символизирование протяженности, пространства или
вещей, — будь то концепции абсолютного мирового пространства Ньютоновой
физики, внутреннего облика готических соборов или мавританской мечети,
атмосферической беспредельности картин Рембранта или их повторений в сумрачном
мире звуков бетховенских квартетов, будь то правильные многогранники Эвклида,
скульптуры Парфенона или пирамиды Древнего Египта, нирвана Будды, строгий
распорядок придворных обычаев при Сезострисе, Юстиниане 1 и Людовике XIV, или,
наконец, идея божества у Гомера, Плотина, Данте, или опоясывающая земной шар
побеждающая пространство энергия современной техники.
|