 Увеличить |
2
– Я, как несомненно можете по мне видеть, человек
совсем незначительный, я более ничего, как мужик, и воспитание свое получил по
состоянию, самое деревенское. Я не здешний, а дальний, рукомеслом я каменщик, а
рожден в старой русской вере. По сиротству моему я сызмальства пошел со своими
земляками в отходные работы и работал в разных местах, но все при одной артели,
у нашего же крестьянина Луки Кирилова. Этот Лука Кирилов жив по сии дни: он у
нас самый первый рядчик. Хозяйство у него было стародавнее, еще от отцов
заведено, и он его не расточил, а приумножил и создал себе житницу велику и
обильну, но был и есть человек прекрасный и не обидчик. И уж зато куда-куда мы
с ним не ходили? Кажется, всю Россию изошли, и нигде я лучше и степеннее его
хозяина не видал. И жили мы при нем в самой тихой патриархии, он у нас был и
рядчик, и по промыслу, и по вере наставник. Путь свой на работах мы проходили с
ним точно иудеи в своих странствиях пустынных с Моисеем, даже скинию[4] свою при себе имели и
никогда с нею не расставались: то есть имели при себе свое «божие
благословение». Лука Кирилов страстно любил иконописную святыню, и были у него,
милостивые государи, иконы все самые пречудные, письма самого искусного,
древнего, либо настоящего греческого, либо первых новгородских или
строгановских изографов[5].
Икона против иконы лучше сияли не столько окладами, как остротою и плавностью
предивного художества. Такой возвышенности я уже после нигде не видел!
И что были за во имя разные и Деисусы[6], и нерукотворенный Спас с омоченными власы, и
преподобные, и мученики, и апостолы, а всего дивнее многоличные иконы
одеяниями, каковые, например: Индикт[7],
праздники, Страшный суд, Святцы, Соборы, Отечество[8], Шестоднев, Целебник[9], Седмица с предстоящими; Троица с Авраамлиим
поклонением у дуба Мамврийского[10],
и, одним словом, всего этого благолепия не изрещи, и таких икон нынче уже нигде
не напишут, ни в Москве, ни в Петербурге, ни в Палихове; а о Греции и говорить
нечего, так как там эта наука давно затеряна. Любили мы все эту свою святыню
страстною любовью, и сообща пред нею святой елей теплили, и на артельный счет
лошадь содержали и особую повозку, на которой везли это божие благословение в
двух больших коробьях всюду, куда сами шли. Особенно же были при нас две иконы,
одна с греческих переводов старых московских царских мастеров: пресвятая
владычица в саду молится, а пред ней все древеса кипарисы и олинфы[11] до земли преклоняются, а
другая ангел-хранитель, Строганова дела. Изрещи нельзя, что это было за
искусство в сих обеих святынях! Глянешь на владычицу, как пред ее чистотою
бездушные древеса преклонились, сердце тает и трепещет; глянешь на ангела…
радость! Сей ангел воистину был что-то неописуемое. Лик у него, как сейчас вижу,
самый светлобожественный и этакий скоропомощный; взор умилен; ушки с тороцами[12], в знак повсеместного
отвсюду слышания; одеянье горит, рясны[13] златыми
преиспещрено; доспех пернат[14],
рамена препоясаны; на персях младенческий лик Эмануплев; в правой руке крест, в
левой огнепалящий меч. Дивно! дивно!.. Власы на головке кудреваты и русы, с
ушей повились и проведены волосок к волоску иголочкой. Крылья же пространны и
белы как снег, а испод лазурь светлая, перо к перу, и в каждой бородке пера
усик к усику. Глянешь на эти крылья, и где твой весь страх денется: молишься
«осени», и сейчас весь стишаешь, и в душе станет мир. Вот это была какая икона!
И были-с эти два образа для нас все равно что для жидов их святая святых,
чудным Веселиила[15] художеством
изукрашенная. Все те иконы, о которых я вперед сказал, мы в особой коробье на
коне возили, а эти две даже и на воз не поставляли, а носили: владычицу
завсегда при себе Луки Кирилова хозяйка Михайлица, а ангелово изображение сам
Лука на своей груди сохранял. Был у него такой для сей иконы сделан парчовый
кошель на темной пестряди и с пуговицей, а на передней стороне алый крест из
настоящего штофу, а вверху пришит толстый зеленый шелковый шнур, чтобы вокруг
шеи обвесть. И так икона в сем содержании у Луки на груди всюду, куда мы шли,
впереди нас предходила, точно сам ангел нам предшествовал. Идем, бывало, с
места на место, на новую работу степями, Лука Кирилов впереди всех нарезным
сажнем вместо палочки помахивает, за ним на возу Михайлица с богородичною
иконой, а за ними мы все артелью выступаем, а тут в поле травы, цветы по лугам,
инде стада пасутся, и свирец на свирели и играет… то есть просто сердцу и уму
восхищение! все шло нам прекрасно, и дивная была нам в каждом деле удача:
работы всегда находились хорошие; промежду собою у нас было согласие; от
домашних приходили все вести спокойные; и за все это благословляли мы
предходящего нам ангела, и с пречудною его иконою, кажется, труднее бы чем с
жизнию своею не могли расстаться.
Да и можно ли было думать, что мы как-нибудь, по какому ни
есть случаю, сей нашей драгоценнейшей самой святыни лишимся? А между тем такое
горе нас ожидало, и устроилось нам, как мы после только уразумели, не людским
коварством, а самого оного путеводителя нашего смотрением. Сам он возжелал себе
оскорбления, дабы дать нам свято постичь скорбь и тою указать нам истинный
путь, пред которым все, до сего часа исхоженные нами, пути были что дебрь
темная и бесследная. Но позвольте узнать: занятна ли моя повесть и не напрасно
ли я ею ваше внимание утруждаю?
– Нет, как же, как же: сделайте милость,
продолжайте! – воскликнули мы, заинтересованные этим рассказом.
– Извольте-с, послушествую вам и, как сумею, начну
излагать бывшие с нами дивные дивеса от ангела.
|
