 Увеличить |
12
– Обратное подорожие мы с изографом Севастьяном отбыли
скоро и, прибыв к себе на постройку ночью, застали здесь все благополучно.
Повидавшись с своими, мы сейчас же появились и англичанину Якову Яковлевичу.
Тот, любопытный этакой, сейчас же поинтересовался изографа видеть и все ему на
руки его смотрел да плещми пожимал, потому что руки у Севастьяна были
большущие, как грабли, и черные, поелику и сам он был видом как цыган черен.
Яков Яковлевич и говорит:
«Удивляюсь я, братец, как ты такими ручищами можешь
рисовать?»
А Севастьян отвечает:
«Отчего же? Чем мои руки несоответственны?»
«Да тебе, – говорит, – что-нибудь мелкое ими не
вывесть».
Тот спрашивает:
«Почему?»
«А потому что гибкость состава перстов не позволит».
А Севастьян говорит:
«Это пустяки! Разве персты мои могут мне на что-нибудь
позволять или не позволять? Я им господин, а они мне слуги и мне повинуются».
Англичанин улыбается.
«Значит, ты, – говорит, – нам запечатленного
ангела подведешь?»
«Отчего же, – отвечает, – я не из тех мастеров,
которые дела боятся, а меня самого дело боится; так подведу, что и не отличите
от настоящей».
«Хорошо, – молвил Яков Яковлевич, – мы немедля же
станем стараться настоящую икону достать, а ты тем часом, чтоб уверить меня,
докажи мне свое искусство: напиши ты моей жене икону в древнерусском роде, и
такую, чтоб ей нравилась».
«Какое же во имя?»
«А уж этого я, – говорит, – не знаю; что знаешь,
то и напиши, это ей все равно, только чтобы нравилась».
Севастьян подумал и вопрошает:
«А о чем ваша супруга более богу молится?»
«Не знаю, – говорит, – друг мой; не знаю о чем,
но, я думаю, вернее всего, о детях, чтоб из детей честные люди вышли».
Севастьян опять подумал и отвечает:
«Хорошо-с, я и под этот вкус потрафлю».
«Как же ты потрафишь?»
«Так изображу, что будет созерцательно и усугублению
молитвенного духа супруги вашей благоприятно».
Англичанин велел ему дать все удобства у себя на вышке, но
только Севастьян не стал там работать, а сел у окошечка на чердачке над Луки
Кирилова горенкой и начал свою акцию.
И что же он, государи мои, сделал, чего мы и вообразить не
могли. Как шло дело о детях, то мы думали, что он изобразит Романа-чудотворца,
коему молятся от неплодия, или избиение младенцев[68] в Иерусалиме, что всегда матерям, потерявшим
чад, бывает приятно, ибо там Рахиль с ними плачет о детях и не хочет утешиться;
но сей мудрый изограф, сообразив, что у англичанки дети есть и она льет молитву
не о даровании их, а об оправдании их нравственности, взял и совсем иное
написал, к целям ее еще более соответственное. Избрал он для сего старенькую самую
небольшую досточку пядницу[69],
то есть в одну ручную пядь величины, и начал на ней таланствовать. Прежде всего
он ее, разумеется, добре вылевкасил[70] крепким
казанским алебастром, так что стал этот левкас гладок и крепок, как слоновья
кость, а потом разбил на ней четыре ровные места и в каждом месте обозначил
особливую малую икону, да еще их стеснил тем, что промежду них на олифе золотом
каймы положил, и стал писать: в первом месте написал рождество Иоанна Предтечи[71], восемь фигур и
новорожденное дитя, и палаты; во втором – рождество пресвятыя Владычицы
богородицы, шесть фигур и новорожденное дитя, и палаты; в третьем – Спасово
пречистое рождество, и хлев, и ясли, и предстоящие Владычица и Иосиф, и
припадшие боготечные волхвы, и Соломия-баба[72],
и скот всяким подобием: волы, овцы, козы и осли, и сухолапль-птица, жидам
запрещенная, коя пишется в означение, что идет сие не от жидовства, а от
божества, все создавшего. А в четвертом отделении рождение Николая Угодника, и
опять тут и святой угодник в младенчестве, и палаты, и многие предстоящие. И
что тут был за смысл, чтобы видеть пред собою воспитателей столь добрых чад, и
что за художество, все фигурки ростом в булавочку, а вся их одушевленность
видна и движение. В богородичном рождестве, например, святая Анна, как по
греческому подлиннику назначено, на одре лежит, пред нею девицы тимпанницы
стоят, и одни держат дары, а иные солнечник, иные же свещи. Едина жена держит
святую Анну под плещи; Иоаким зрит в верхние палаты; баба святую богородицу
омывает в купели до пояса: посторонь девица льет из сосуда воду в купель.
Палаты все разведены по циркулю, верхняя призелень, а нижняя бокан[73], и в этой нижней палате
сидит Иоаким и Анна на престоле, и Анна держит пресвятую богородицу, а вокруг
между палат столбы каменные, запоны червленые, а ограда бела и вохряна…[74] Дивно, дивно все это
Севастьян изобразил, и в премельчайшем каждом личике все богозрительство
выразил, и надписал образ «Доброчадие», и принес англичанам. Те глянули, стали
разбирать, да и руки врозь: никогда, говорят, такой фантазии не ожидали и такой
тонкости мелкоскопического письма не слыхивали, даже в мелкоскоп смотрят, и то
никакой ошибки не находят, и дали они Севастьяну за икону двести рублей и
говорят:
«Можешь ли ты еще мельче выразить?»
Севастьян отвечает:
«Могу».
«Так скопируй мне, – говорит, – в перстень женин
портрет».
Но Севастьян говорит:
«Нет, вот уж этого я не могу».
«А почему?»
«А потому, – говорит, – что, во-первых, я этого
искусства не пробовал, а повторительно, я не могу для него своего художества унизить,
дабы отеческому осуждению не подпасть».
«Что за вздор такой!»
«Никак нет, – отвечает, – это не вздор, а у нас
есть отеческое постановление от благих времен, и в патриаршей грамоте
подтверждается: „аще убо кто на таковое святое дело, еже есть иконное
воображение, сподобится, то тому изрядного жительства изографу ничего, кроме
святых икон, не писать!“
Яков Яковлевич говорит:
«А если я тебе пятьсот рублей дам за это?»
«Хоть и пятьсот тысяч обещайте, все равно при вас они
останутся».
Англичанин просиял и шутя говорит жене:
«Как это тебе нравится, что он твое лицо писать считает для
себя за унижение?»
А сам ей по-аглицки прибавляет: «Ох, мол, гут карахтер». Но
только молвил в конце:
«Смотрите же, братцы, теперь мы беремся все дело шабашить, а
у вас, я вижу, на все свои правила, так чтобы не было упущено или позабыто
чего-нибудь такого, что всему помешать может».
Мы отвечаем, что ничего такого не предвидим.
«Ну так смотрите, – говорит, – я начинаю», –
и он поехал ко владыке с просьбою, что хочет-де он поусердствовать, на
запечатленном ангеле ризу позолотить и венец украсить. Владыко на это ему ни то
ни се: ни отказывает, ни приказывает; а Яков Яковлевич не отстает и домогает; а
мы уже ждем, что порох огня.
|
