ГЛАВА 28
ЕГИПТЯНИН ПРЕВРАЩАЕТСЯ В НЕПТУНА, НЕПТУН – В АПОЛЛОНА, А АПОЛЛОН – В ЛЮДОВИКА
В начале
1670 года король приказал устроить торжественные праздники в Сен-Жерменан-Ле и
назвать их «Королевский дивертисмент».
Вследствие
этого королевская труппа во главе с Мольером 30 января прибыла в Сен-Жермен,
чтобы играть там пятиактную комедию-балет, называющуюся «Блистательные возлюбленные»,
сюжет которой был предложен Мольеру королем. В пышной комедии и интермедиях
действовали не только принцессы, военачальники, жрецы, но также нимфы, тритоны,
вольтижеры на деревянных лошадях и даже какие-то танцующие статуи.
Сам
Мольер играл в «Возлюбленных» придворного шута Клитидаса, а в балетных номерах
участвовали многие придворные кавалеры. Сидя на скалах, они изображали морских
богов и тритонов, и очень большие способности при этом обнаружили граф
д'Арманьяк, маркиз де Вильруа, Женганы – старший и младший – и многие другие.
Под грохот труб и стук жемчужных раковин поднялся из морской пучины бог Нептун,
и все узнали в нем короля. Затем, по ходу дивертисмента, король переоделся и в
последней интермедии, в освещении бенгальским огнем явился, как бог солнца,
Аполлон. Бог Аполлон танцевал под восторженный шепот придворных.
Все шло
необычайно гладко, и казалось, что и в следующие дни увеселений не умолкнет
хор, восхваляющий короля, затем посыплются изящные стихотворения, и дамы будут
вздыхать, рассказывая, как пленителен был король в греческом одеянии. Но
случился совершенно непредвиденный казус, чрезвычайно огорчивший сьёра де
Мольера. На следующий день после первого представления вдруг стали затихать умиленные
отзывы о танцах короля, а потом и совсем утихли. В придворном журнале ни словом
не было упомянуто, что король участвовал в спектакле. А еще через несколько
дней на вопросы наивных людей о том, как чувствует себя король после выступления
в театре, высшие придворные отвечали сухо:
– Его
величество не участвовал в спектакле.
Дело
очень быстро разъяснилось. Оказывается, что королю тотчас после представления попала
в руки только что написанная трагедия Расина «Британник», в которой, между
прочим, заключаются следующие строки, касающиеся римского императора Нерона:
Он выступает в спектаклях перед
римлянами,
Расточая свой голос в театре,
И произносит стихи и хочет, чтобы их
обожали,
В то время как солдаты исторгают для
него аплодисменты!..
Вот и
все. Но лишь только Людовик XIV прочитал это место, выступления его в театре
были тотчас же прекращены.
– Чума
бы взяла этого Жана Расина! – хрипел, кашляя и плюя, директор Пале-Рояля.
Когда
закончились сен-жерменские торжества, Мольер погрузился в заботы очередного
летнего сезона. В апреле покинул труппу, выйдя в отставку, хромой Луи Бежар,
прозванный Острым. Двадцать пять лет работал с Мольером хромоногий актер. Он
начинал мальчишкой и вместе с Мольером ходил за волами в жару по южным дорогам
и играл молодых комических слуг. К концу своей деятельности он прославил себя
бесподобным исполнением «хромоногой собаки», как выражался Гарпагон, –
продувного слуги Лафлеша в «Скупом». Луи Острый устал, и труппа под
председательством Мольера на торжественном заседании составила акт, согласно
которому обязалась уплачивать Луи Бежару пожизненный пенсион в размере одной
тысячи ливров в год все время, пока труппа будет существовать. И Острый Луи
удалился на покой.
Чтобы
пополнить труппу. Мольер пригласил двух провинциальных актеров, мужа и жену.
Жан Питель, он же Боваль, начал свою карьеру с должности гасильщика свечей, а затем
уже перешел на актерское положение. Жена, Жанна де Боваль, специализировалась
на исполнении ролей королев в трагедиях и субреток в комедиях. Мольеру пришлось
потратить много сил, чтобы обучить супругов своей системе и избавить их от
провинциальных манер на сцене.
Тысяча
шестьсот семидесятый год должен был весь пройти под знаком непрерывных
увеселений и празднеств у короля в различных его резиденциях. Цепь этих
увеселений ненадолго была прервана печальным событием: умерла в руках
неудачливого доктора Вало жена Орлеанского, Генриэтта. Двор облекся в траур,
проповедник Бессюе произнес над гробом покойницы полноводную речь, исполненную
всяческих красот, которые исторгли слезы из глаз придворных. Печаль
прекратилась в тот самый день, как полагается по этикету, и вновь начались празднества.
В Шамборских лесах затрубили рога, и двор поехал на охоту. Мольер и Люлли –
композитор, входивший все больше в славу и силу при дворе, – получили
приказ сочинить смешную комедию с музыкой для шамборских празднеств, но с
непременным условием, чтобы в пьесе были выведены турки.
Дело в
том, что в прошлом году осенью королем было принято в Версале турецкое посольство,
во главе коего был некий Солиман-Ага. Прием был организован следующим образом:
во-первых, турок заставили очень долго ждать, а во-вторых, приняли их в Галерее
Нового Дворца, убранной со сверхъестественной пышностью. Король сидел на троне,
и на короле был костюм, на котором бриллиантов было на четырнадцать миллионов
ливров.
Но
опытный дипломат Солиман-Ага удивил французский двор гораздо более, чем рассчитывали
удивить его самого. У Солимана было такое выражение лица, будто в Турции все
носят костюмы, на которых бриллиантов на четырнадцать миллионов ливров. Вообще
хитрые турки нисколько не растерялись.
Поведение
турецкой делегации не понравилось королю, и придворные, привыкшие отмечать малейшее
изменение в его лице, год высмеивали турок, как могли. Поэтому и композитору и
драматургу было приказано непременно ввести в пьесу шутовскую турецкую сцену. В
качестве консультанта к авторам приставили побывавшего на Востоке кавалера
Лорана д'Арвье, который должен был снабдить их сведениями относительно обычаев
и нравов Турции. Мольер, Люлли и д'Арвье уединились в Отейле и разработали план
пьесы. Нужно сказать, что Мольер работал с не совсем ясным, пожалуй, даже
тяжелым чувством. Он начинал понимать, что главным в будущем спектакле будет
признана музыкальная и балетная часть, а его драматургическая отойдет на второй
план. Он начинал опасаться силы и влияния Люлли, зная, какое громадное
впечатление на короля оказывает музыка Джиованни Батиста.
Таким
образом, был сочинен «Мещанин во дворянстве». В этой пьесе был выведен буржуа
Журден, помешавшийся на сладкой мысли стать аристократом и органически войти в
высший свет. Замысел Мольера был значителен и остроумен. Наряду с Журденом был
изображен маркиз Дорант, причем заранее можно было сказать, что неприязнь
аристократов в отношении к Мольеру усилится в предельной степени, так как этот
Дорант был изображен уже в виде совершенно бесчестного проходимца, а возлюбленная
его, маркиза Доримена, в лучшем случае представлялась личностью сомнительной.
А что же
заказанные турки? Турки были. Одураченного Журдена посвящали в несуществующий
сан мамамуши. Журдена выводили с бритой головой, под музыку выходили турки, в
том числе муфтий, к шляпе которого были прикреплены горящие свечи. Турки в церемонии
кривлялись порядочно, они то опускались на колени, то поднимались и восклицали
почему-то «гу-гу-гу». И Журдена ставили на колени и клали ему на спину коран и
прочее в этом же роде. Вообще должен заметить, что лично во мне турецкая часть
пьесы не вызывает решительно никакого восторга. Предоставляю, впрочем, другим
судить, есть ли что-нибудь остроумное хотя бы в том восьмистишии, с которым
муфтий обращается к Журдену. В этом восьмистишии смешаны слова португальские,
испанские, итальянские, причем все глаголы почему-то (надо полагать, смеху
ради) поставлены в неопределенном наклонении:
Если ты знать,
Ты отвечать,
Если не знать,
Молчать, молчать,
Я – муфтий.
А ты кто быть такой?
Не понимать?
Молчать, молчать.
Словом,
не поблагодарил бы я ни кавалера Лорана д'Арвье за его советы, ни двор – за
заказ, ни беспредельно утомленного и встревоженного Мольера – за сочинение
интермедии, которая портит хорошую пьесу!
«Мещанин»
был сыгран в Шамборе первый раз 14 октября 1670 года, и темный ужас охватил
Мольера после представления: король не произнес ни одного слова по поводу пьесы.
Прислуживая королю за торжественным ужином после спектакля в качестве камердинера,
Мольер был полумертв. Молчание короля немедленно дало пышные результаты. Тут
уже не осталось ни одного человека, который не изругал бы пьесу Мольера (не при
короле, конечно).
– Объясните
мне, ради бога, господа, – восклицал один из придворных, – что
означает вся эта галиматья, все эти «галаба, бабалалу и балаба», которые
выкрикивают турки? Что это такое?
– Это
белиберда, – отвечали ему, – ваш Мольер исписался совершенно, у него
пора отнять театр.
Увы!
Приходится признать, что действительно эти «балаба» ничего не обозначают и в
них нет ничего веселого.
Шестнадцатого
октября состоялось второе представление, и опять на нем был король. По
окончании спектакля он подозвал к себе Мольера.
– Я
хотел вам сказать о вашей пьесе, Мольер, – начал король.
«Ну,
убей меня!» – прочитали все в глазах у Мольера.
– Я
ничего не сказал вам после премьеры, оттого что еще не мог составить о ней суждение.
Ваши актеры слишком хорошо играют. Но теперь я вижу, что вы написали превосходную
пьесу, и ни одна из ваших пьес не доставила мне такого удовольствия, как эта.
Лишь только
король отпустил Мольера, как его окружили все придворные и стали осыпать пьесу
похвалами. Замечено было, что больше всех его хвалил тот, кто накануне говорил,
что Мольер исписался. Вот буквальные его слова:
– Мольер
неподражаем! – сказал он. – Ей-богу, необыкновенная комическая сила
есть во всем, что бы он ни писал! Он, господа, гораздо сильнее древних авторов!
Комедию
повторяли в Шамборе, затем в Сен-Жермене, а в конце ноября Мольер стал играть
ее в Пале-Рояле, где она пользовалась большим успехом и принесла более двадцати
четырех тысяч ливров в сезоне 1670 года, выйдя в нем на первое место по сборам.
На последнем месте в этом смысле остался «Лекарь поневоле», давший в кассу
смехотворную сумму в сто девяносто ливров.
Тысяча
шестьсот семидесятый год принес в числе других событий следующее: скончалась
вдова Бежар на восьмидесятом году жизни, та самая урожденная Эрве, мать
Мадлены, сочинявшая такие странные акты. Она была одной из тех немногих,
которые знали тайну рождения Арманды и унесли ее с собой в могилу.
Произошла
еще одна смерть и вырвала из рядов Бургонского Отеля великую Дезейе.
В этом
же году появился в печати знаменитый пасквиль на Мольера под названием
«Эломир-ипохондрик». Автором этого произведения был ле Буланже де Шалюссе. В
«Эломире» была разобрана и оплевана вся жизнь и деятельность Мольера.
Самое слово «ипохондрик» в заглавии показывает, насколько автор ненавидел
Мольера, а содержание свидетельствует, что многие факты из жизни Мольера ему
известны точно. Мольер, конечно, ознакомился с этим произведением, но ничего и
нигде не отвечал его автору.
Радостное
этого года я нарочно оставляю на конец: на пасху перед Мольером после
четырехлетних скитаний в провинции предстал возмужавший и блистающий красотой
семнадцатилетний Барон. Мольер немедленно принял его в труппу, назначил ему
полный актерский пай и дал роль Домициана в «Тите и Беренике» Пьера Корнеля.
Эта пьеса по количеству спектаклей и по сборам заняла второе место после «Мещанина».
|
