ГЛАВА 1
В ОБЕЗЬЯНЬЕМ ДОМЕ
Итак, 13
примерно января 1622 года в Париже у господина Жана Батиста Поклена и его
супруги Марии Поклен-Крессе появился хилый первенец. 15 января его окрестили в
церкви святого Евстафия и назвали в честь отца Жаном Батистом. Соседи
поздравили Поклена, и в цехе обойщиков стало известно, что родился на свет еще
один обойщик и торговец мебелью.
У
каждого архитектора есть своя фантазия. На углах приятного трехэтажного дома с
острой двухскатной крышей, стоявшего на углу улиц Святого Гонория и Старых
бань, строитель XV века поместил скульптурные деревянные изображения
апельсиновых деревьев с аккуратно подрезанными ветвями. По этим деревьям цепью
тянулись маленькие обезьянки, срывающие плоды. Само собою разумеется, что дом
получил у парижан кличку обезьяньего дома. И дорого обошлись впоследствии
комедианту де Мольеру эти мартышки! Не раз доброжелатели говорили о том, что
ничего удивительного нет в карьере старшего сына почтенного Поклена, сына,
ставшего гороховым шутом. Чего же и требовать от человека, выросшего в компании
гримасниц-обезьян? Однако в будущем комедиант не отрекся от своих обезьян и на
склоне жизни уже, проектируя свой герб, который неизвестно зачем ему понадобился,
изобразил в нем своих хвостатых приятельниц, карауливших отчий дом.
Дом этот
находился в шумнейшем торговом квартале в центре Парижа, недалеко от Нового Моста.
Домом этим владел и в доме этом жил и торговал придворный обойщик и драпировщик
Жан Батист-отец.
С
течением времени обойщик добился еще одного звания – камердинера его величества
короля Франции. И это звание не только с честью носил, но и наследственно
закрепил за своим старшим сыном Жаном Батистом.
Ходил
слушок, что Жан Батист-отец, помимо торговли креслами и обоями, занимался и отдачею
денег взаймы за приличные проценты. Не вижу в этом ничего предосудительного для
коммерческого человека. Но злые языки утверждали, что Поклен-отец несколько пересаливал
в смысле процентов и что будто бы драматург Мольер, когда описывал противного
скрягу Гарпагона, вывел в нем своего родного отца. Гарпагон же этот был тот
самый, который одному из своих клиентов пытался в счет денег всучить всякую рухлядь,
в том числе набитое сеном чучело крокодила, которое, по мнению Гарпагона, можно
было привесить к потолку в виде украшения.
Не хочу
я верить этим пустым россказням! Драматург Мольер не порочил памяти своего
отца, и я не намерен ее порочить.
Поклен-отец
был настоящим коммерсантом, видным и уважаемым представителем своего почтенного
цеха. Он торговал, и над входом в обезьянью лавку развевался честный флаг с изображением
все той же обезьяны.
В
темноватом первом этаже, в лавке, пахло краской и шерстью, в кассе звякали монеты,
и целый день сюда стремился народ, чтобы выбирать ковры и обои. И шли к Поклену-отцу
и буржуа и аристократы. В мастерской же, окнами выходившей на двор, столбами стояла
жирная пыль, были нагромождены стулья, валялись куски фурнитурового дерева,
обрезки кожи и материи, и в этом хаосе возились, стучали молотками, кроили
ножницами покленовские мастера и подмастерья.
В
комнатах второго этажа, выше флага, царствовала мать. Там слышалось ее постоянное
покашливанье и шум ее гроденаплевых юбок. Мария Поклен была состоятельной женщиной.
В шкафах ее лежали дорогие платья и куски флорентийских материй, белье из тончайшего
полотна, в комодах хранились колье, браслеты с алмазами, жемчуга, перстни с
изумрудами, золотые часы и дорогое столовое серебро. Молясь, Мария перебирала
перламутровые четки. Она читала Библию и даже, чему я мало верю, греческого
автора Плутарха в сокращенном переводе. Она была тиха, любезна и образованна.
Большинство ее предков были обойщики, но попадались среди них и люди других
профессий, например музыканты и адвокаты.
Так вот,
в верхних комнатах обезьяньего дома расхаживал белокурый толстогубый мальчик.
Это и был старший сын Жан Батист. Иногда он спускался в лавку и в мастерские и
мешал подмастерьям работать, расспрашивая их о разных разностях. Мастера
подсмеивались над его заиканием, но любили его. По временам он сидел у окна и
глядел, подперев щеки кулаками, на грязную улицу, по которой сновал народ.
Мать
однажды, проходя мимо него, похлопала его по спине и сказала:
– Эх
ты, созерцатель!..
И
созерцателя в один прекрасный день отдали в приходскую школу. В приходской
школе он выучился именно тому, чему можно выучиться в такой школе, то есть
овладел первыми четырьмя правилами арифметики, стал свободно читать, усвоил
начатки латыни и познакомился со многими интересными фактами, изложенными в
«Житиях святых».
Так дела
и шли, мирно и хорошо. Поклен-отец богател, детей родилось уже четверо, как
вдруг в обезьяний дом пришла беда.
Весною
1632 года нежная мать захворала. Глаза у нее стали блестящие и тревожные. В
один месяц она исхудала так, что ее трудно было узнать, и на бледных ее щеках
расцвели нехорошие пятна. Затем она стала кашлять кровью, и в обезьяний дом
начали приезжать верхом на мулах в зловещих колпаках врачи. 15 мая пухлый
созерцатель плакал навзрыд, вытирал грязными кулаками слезы, и весь дом рыдал
вместе с ним. Тихая Мария Поклен лежала неподвижно со скрещенными на груди
руками.
Когда ее
похоронили, в доме настали как бы непрерывные сумерки. Отец впал в тоску и рассеянность,
и первенец его несколько раз видел, как в летние вечера отец сидел один в
сумерках и плакал. Созерцатель от этого расстраивался и слонялся по квартире,
не зная, чем бы ему заняться. Но потом отец плакать перестал и зачастил в гости
в некую семью Флёретт. Тут одиннадцатилетнему Жану Батисту объявили, что у него
будет новая мама. И вскоре Екатерина Флёретт, новая мама, появилась в
обезьяньем доме. Тут, впрочем, обезьяний дом семейство покинуло, потому что
отец купил другой дом.
|
