 Увеличить |
ГЛАВА 24
ОН ВОСКРЕСАЕТ И ВНОВЬ УМИРАЕТ
Странно,
что наши комики никак не могут обойтись без правительства. Без него у нас не
развяжется ни одна драма.
Гоголь,
«Театральный разъезд»
Год
1667-й был годом значительным и никак не походил на предыдущий глухой год. Те
два человека, за жизнью которых я слежу, король Франции и директор труппы
Пале-Рояля, в этом году разработали две мысли.
Королевская
мысль заключалась в том, что супруга его, Мария Терезия, дочь испанского короля
Филиппа IV, скончавшегося два года тому назад, имеет наследственное право на
испанские владения, находящиеся в Нидерландах. К обстоятельной разработке этой
мысли король и приступил.
Мысль же
королевского комедианта была менее значительна, но манила его ничуть не меньше,
чем короля его замысел о присоединении к Франции новых земель. Когда под влиянием
лечения подозрительные розоватые пятна на щеках Мольера исчезли, а глаза его
утратили нехороший лихорадочный блеск, он извлек из шкафа рукопись «Тартюфа» и
стал исправлять ее. Прежде всего Тартюфа он переименовал в Панюльфа, затем
совлек с Панюльфа духовное одеяние и превратил его в светского человека. Затем
он выбросил многие цитаты из Священного писания, всячески смягчил острые места
и как следует поработал над финалом.
Финал
этот замечателен. Когда мошенник Тартюф, он же Панюльф, уже торжествовал и разорил
честных людей, и когда, казалось, от него уже нет никакого спасения, все-таки
спасение явилось, и изошло оно от короля. Добродетельный полицейский офицер,
свалившийся как бы с неба, не только в самый нужный и последний момент
схватывает злодея, но еще и произносит внушительный монолог, из которого видно,
что, пока существует король, честным людям беспокоиться нечего и никакие
мошенники не ускользнут из-под орлиного королевского взгляда. Слава
полицейскому офицеру и слава королю! Без них я решительно не знаю, чем бы
господин де Мольер развязал своего «Тартюфа». Равно как не знаю, чем бы, по
прошествии лет ста семидесяти примерно, в далекой моей родине другой больной
сатирик развязал бы свою довольно известную пьесу «Ревизор», не прискочи
вовремя из Санкт-Петербурга жандарм с конским хвостом на голове.
Закончив
поправки и с удовлетворением просмотрев их, автор стал делать хитрые круги
возле короля. А тот, в свою очередь, поднявшись на большую высоту, стал плавно
кружить в воздухе, не спуская глаз с лежащих под ногами Нидерландов. В то
время, пока испанские юристы тонко и обстоятельно доказывали, что Мария
Терезия, а следовательно, и король Людовик XIV никак не могут претендовать на
испанские владения, король, решив, что дело слишком затягивается, вывел его из
юридической плоскости. Все у него было уже готово. Его министры обеспечили
соглашение с Португалией, Англией и другими странами, и в воздухе вдруг
наступила зловещая тишина, которая обычно бывает перед большим шумом. В Париже
началось оживление. Роскошно разодетые кавалеры вдруг стали серьезны, начали
уклоняться от развлечений и облеклись в боевые плащи.
Директор
труппы Пале-Рояля счел момент удобным. Он предстал, обольстительно улыбаясь,
перед королем, показал ему рукопись, рассказал о том, как он исправил пьесу.
Король благосклонно глянул на комедианта и, думая о чем-то другом, вероятно,
произнес что-то неопределенное, вроде того, что он, собственно, ничего не имеет
против этой пьесы… Глаза у Мольера вспыхнули, и тут он исчез из королевской
приемной.
Кавалера
де Мольера мгновенно сменил вызванный королем маршал Тюреннь, и не успели в
Испании и Нидерландах осмыслить случившееся, как французская боевая конница
обрушилась на Нидерланды. Началась война.
Далекие
от пушечного грохота господин Мольер и его комедианты, находясь в величайшем
волнении, репетировали «Тартюфа» под новым названием «Обманщик». 5 августа, в
незабвенный день премьеры, публика хлынула в Пале-Рояль. Сбор дошел до тысячи
девятисот ливров, и успех был огромный. Но на другой же день в Пале-Рояль
явился пристав парижского парламента и вручил господину Мольеру официальное от
Гильома де Ламуаньона, первого президента парламента, предписание немедленно
прекратить представление «Обманщика».
Мольер
бросился к герцогине Орлеанской, и та отправила одного из своих приближенных к
президенту. Тот ответил, что, к великому сожалению, ничего не может сделать,
так как нет разрешения короля на представления «Обманщика». Тогда Мольер,
захватив с собою верного друга Буало, который был в хороших отношениях с
Ламуаньоном, отправился к президенту. Тот принял господина Мольера
очаровательно и не только не истязал автора никакими упреками в безбожии и не
только не называл его пьесу опасной, но, наоборот, отдал должное таланту
господина Мольера, произнеся всевозможные комплименты. Ламуаньон был совершенно
вежлив, но в конце разговора на представления «Обманщика» выдать разрешение
отказался категорически, впредь до решения этого дела королем[15].
Ни за
одну из своих пьес Мольер не боролся так упорно, как за «Тартюфа». Он призвал
надежного товарища, ученика и своего друга Лагранжа, а с ним сьёра ла
Торилльера, попросил их сейчас же найти почтовую карету и лететь во Фландрию, в
королевскую ставку.
Лагранж
и ла Торилльер взяли с собою тысячу ливров и уложили в сумку длинное прошение
Мольера, в конце которого тот просил его величество защитить его, Мольера, от
бешеной злобы тех Тартюфов, при существовании которых нечего и думать о
сочинении комедий, хотя бы и самых невинных. В этом же прошении Мольер уверял
короля, что своей пьесой он хотел лишь развлечь монарха после его славного похода,
он хотел одного – заставить улыбнуться того, при имени которого трепещет вся
Европа. Мольер обнял Лагранжа и ла Торилльера, и 8 августа карета, уносившая их
во Фландрию, скрылась в тучах пыли на дороге.
Слова
«Тартюф» и «Обманщик» не сходили с языков в Париже, и 11-го числа грянула
новость. Весь Париж стал читать послание архиепископа. Оно было составлено
очень внушительно и начиналось так:
«Так как
нашим фискалом нам было доложено, что в пятницу, пятого числа сего месяца, в
одном из театров города была представлена, под новым заглавием «Обманщик», опаснейшая
комедия, которая тем вреднее для религии, что под предлогом осуждения лицемерия
и мнимого благочестия она дает повод осуждать всех, кто обнаруживает и истинное
благочестие…»
В Париже
ахали, читали послание, враги Мольера радовались, театралы, не успевшие попасть
5-го числа в театр, досадовали, а архиепископ говорил дальше в своем послании,
что он, зная, насколько опасно оскорбление благочестия, в особенности в то
время, когда великий король подвергает свою жизнь опасности ради государства и
когда надлежит возносить пламенные молитвы о сохранении его священной особы и о
даровании ему победы, он, архиепископ, запрещает не только представлять, но
также читать или слушать эту комедию как публично, так и в каких-либо частных
собраниях, под страхом отлучения от церкви. Архиепископ приказывал настоятелям
церквей святой Марии Магдалины и святого Северина следить за выполнением его
приказа.
«Дано в
Париже за нашею печатью лета тысяча шестьсот шестьдесят седьмого августа
одиннадцатого дня».
Удельный
вес этого послания был слишком значителен, это было понятно даже наивным людям,
и парижане поняли, что дело «Обманщика» проиграно. Но Мольер сделал еще одну попытку
отбить свое дорогое творение. Кто-то из его друзей – быть может, группа их –
выпустил письмо в защиту «Обманщика», но это письмо ничему не помогло.
Тут
Париж опротивел Мольеру. Он прекратил спектакли в Пале-Рояле впредь до возвращения
Лагранжа и Торилльера, отправился в деревню Отейль под Парижем в там у сьёра де
Бофора нанял за четыреста ливров в год квартиру. Де Бофор предоставил Мольеру
кухню, столовую, спальню, две комнаты в мансарде и право гулять в парке. Кроме
того, Мольер за отдельную плату в двадцать экю нанял комнату на тот случай,
если кто-нибудь из друзей приедет навещать его в Отейле. Он уговорился с
Армандой, что Эспри-Мадлену он возьмет с собою и отдаст ее в частный пансион в
Отейле. Также условились, что кухарка Лафоре (которой, как болтали в Париже,
Мольер будто бы первой читает вслух свои новые комедии, чтобы узнать, смешные
они или нет) будет приезжать в Отейль готовить в тех случаях, когда у Мольера
будут гости, а для повседневных услуг он нанял служанку Мартину. В отейльскую
мансарду он привез с собою Плутарха, Овидия, Горация, Цезаря и Геродота, а
также трактат по физике, сочиненный его приятелем Роо с авторской надписью
Мольеру.
Так
скрылся из Парижа автор «Тартюфа».
Впрочем,
комната для приезжих друзей долго не пустовала, и въехал в нее верный и настоящий
друг Клод Шапель. Въехав, он плотно засел в ней, обставив себя бутылками с
вином. Это он утешал своего одноклассника и разгуливал с ним по желтеющему
парку сьёра Бофора. В сентябре, когда листья в этом парке совсем пожелтели, в
Отейль явились, даже не смыв с себя дорожной пыли, Лагранж и Торилльер. Обнявшись
с директором, гонцы-комедианты сообщили, что король находится в добром
здоровье, что поход победоносен. Что же касается «Тартюфа», то прошение король
принял благосклонно, но вопрос о постановке велел отложить впредь до его
возвращения с войны.
Король
выиграл свою войну, а господин де Мольер, который не менее настойчиво воевал за
своего «Тартюфа», был побежден. Он воскресил своего Лазаря, но тот прожил
только один вечер 5 августа.
|
