ГЛАВА 10
БЕРЕГИТЕСЬ, БУРГОНЦЫ, – МОЛЬЕР ИДЕТ!
Вообще
зима 1657 года была временем общего возбуждения в труппе, каких-то перешептываний
между актерами, непрерывных таинственных совещаний между Мольером и Мадленой, являвшейся
финансовым гением труппы. В этот период времени Мадлена не раз вела какие-то
переговоры с разными деловыми людьми, связанными с Парижем, но в чем было дело,
этого в труппе еще не знали.
В начале
следующего, 1658 года труппа пошла в Гренобль, где играла во время карнавала,
потом в последний раз побывала в Лионе, и вдруг Мольер повел ее, пересекая всю
Францию и нигде не останавливаясь, в город Руан. Он прошел со своим караваном
невдалеке от Парижа, но даже не повернул в его сторону головы. И он пришел в
Руан, в котором пятнадцать лет назад появился с неопытными Детьми Семьи, чтобы
играть на руанской ярмарке.
Теперь
было совсем иное. Пришел тридцатишестилетний опытнейший актер, первого ранга
комик, в сопровождении прекрасных актеров. В труппе среди женщин были настоящие
звезды: Мадлена Бежар, Дебри и Тереза Дюпарк. Бедная труппа, с трудом
победившая в Нанте несчастных кукол венецианца, теперь шла по Франции, разя
губительным мечом всякую из встретившихся ей бродячих трупп. В тылу у них на
юге остались поверженные Миталла и Кормье, а на севере подходившего к Руану
Мольера уже с трепетом дожидался директор игравшей в Руане труппы – Филибер
Гассо сьёр Дюкруази.
Слух о
Мольере ворвался в Руан, как огонь. Мольер вошел в Руан, занял зал Двух Мавров
и начал свои представления. Прежде всего здесь состоялась встреча Мольера с лучшим
из всех драматургов Франции Пьером Корнелем, пьесы которого уже давно играл Мольер.
И Корнель сказал, что труппа Мольера – блестящая труппа! Не хочется даже и
прибавлять, что Корнель влюбился в Терезу Дюпарк.
Затем
труппа Филибера Дюкруази погибла, подобно труппе Миталлы. Приятнейший человек,
сьёр Дюкруази, первоклассный и разнохарактерный актер, поступил очень правильно:
он явился к Мольеру, и тот немедленно пригласил Дюкруази к себе в труппу.
Играя в
Мавританском зале и время от времени давая представления в пользу Божьего дома
в Руане, Мольер окончательно покорил город, но, кроме того, не говоря никому
ничего в труппе, за исключением, конечно, Мадлены, он в течение лета раза три
тайно побывал в Париже.
Вернувшись
в последний раз из столицы, Мольер наконец открыл труппе свой план. Оказалось,
что он проник, опираясь на некоторые лестные рекомендации, в придворные круги и
добился того, что был представлен его высочеству Филиппу Орлеанскому, Единственному
брату ныне царствующего короля Людовика XIV.
Актеры
слушали директора в полном молчании.
Тогда
Мольер сказал еще больше. Он сказал, что Единственный брат короля, наслышавшись
о его труппе, хочет взять ее под свое покровительство – и очень возможно, что
даст ей свое имя.
Тут
сердце у актеров упало, руки их задрожали, у них вспыхнули глаза, и слово – Париж
– загремело в Мавританском зале.
Когда
утих актерский вопль, Мольер отдал приказание грузить поклажу, сниматься с
места и идти в Париж.
Был
осенний закат 1658 года, когда театральные фургоны подошли к столице. Октябрьские
листья падали в роще. И вот вдали показались островерхие крыши домов, вытянутые
вверх соборы. Так близко, что, казалось, можно было их осязать руками,
зачернели предместья.
Мольер
остановил караваи и вышел из повозки, чтобы размять ноги. Он отошел от каравана
и стал всматриваться в город, который двенадцать лет тому назад его,
разоренного и посрамленного, выгнал вон. Клочья воспоминаний пронеслись у него
в мозгу. На миг ему стало страшно, и его потянуло назад, на теплую Рону, ему
послышался плеск ронской волны за кормой и звон струн императора шутников. Ему
показалось, что он стар. Он, похолодев, подумал, что у него в повозке нет
ничего, кроме фарсов и двух его первых комедий. Он подумал о том, что в
Бургонском Отеле играют сильнейшие королевские актеры, что в Париже великий
Скарамуччиа, его бывший учитель, что в Париже блистательный балет!
И его
потянуло в Лион, на старую зимнюю квартиру… А летом бы – к Средиземному морю…
Его напугал вдруг призрак сырой и гнусной тюрьмы, едва не поглотившей его двенадцать
лет назад, и он сказал, шевеля губами, в одиночестве:
– Повернуть
назад? Да, поверну назад…
Он круто
повернулся, пошел к голове каравана, увидел головы актеров и актрис, высунувшиеся
из всех повозок, и сказал передовым:
– Ну,
вперед!
|
