Увеличить |
III
ИМУЩЕСТВО БЕДНЫХ
Добродетельный
кюре, чуждый всяких происков, поистине благодать божья для деревни.
Флери
адобно сказать, что
верьерский кюре, восьмидесятилетний старец, который благодаря живительному
воздуху здешних гор сохранил железное здоровье и железный характер, пользовался
правом в любое время посещать тюрьму, больницу и даже дом призрения. Так вот
г-н Аппер, которого в Париже снабдили рекомендательным письмом к кюре, имел
благоразумие прибыть в этот маленький любознательный городок ровно в шесть
часов утра и незамедлительно явился к священнослужителю на дом.
Читая
письмо, написанное ему маркизом де Ла-Молем, пэром Франции и самым богатым
землевладельцем всей округи, кюре Шелан призадумался.
«Я
– старик, и меня любят здесь, – промолвил он наконец вполголоса,
разговаривая сам с собой, – они не посмеют». И тут же, обернувшись к
приезжему парижанину, сказал, подняв глаза, в которых, несмотря на его
преклонный возраст, сверкал священный огонь, свидетельствовавший о том, что ему
доставляет радость совершить благородный, хотя и несколько рискованный поступок:
– Идемте
со мной, сударь, но я попрошу вас не говорить в присутствии тюремного сторожа,
а особенно в присутствии надзирателей дома призрения, решительно ничего о том,
что мы с вами увидим.
Господин
Аппер понял, что имеет дело с мужественным человеком; он пошел с почтенным
священником, посетил с ним тюрьму, больницу, дом призрения, задавал немало
вопросов, но, невзирая на странные ответы, не позволил себе высказать ни
малейшего осуждения.
Осмотр
этот продолжался несколько часов. Священник пригласил г-на Аппера пообедать с
ним, но тот отговорился тем, что ему надо написать массу писем: ему не хотелось
еще больше компрометировать своего великодушного спутника. Около трех часов они
отправились заканчивать осмотр дома призрения, а затем вернулись в тюрьму. В
дверях их встретил сторож – кривоногий гигант саженного роста; его и без того
гнусная физиономия сделалась совершенно отвратительной от страха.
– Ах,
сударь, – сказал он, едва только увидел кюре, – вот этот господин,
что с вами пришел, уж не господин ли Аппер?
– Ну
так что же? – сказал кюре.
– А
то, что я еще вчера получил определенный приказ – господин префект прислал его
с жандармом, которому пришлось скакать всю ночь, – ни в коем случае не
допускать господина Аппера в тюрьму.
– Могу
сказать вам, господин Нуару, – сказал кюре, – что этот приезжий,
который пришел со мной, действительно господин Аппер. Вам должно быть известно,
что я имею право входить в тюрьму в любой час дня и ночи и могу привести с
собой кого мне угодно.
– Так-то
оно так, господин кюре, – отвечал сторож, понизив голос и опустив голову,
словно бульдог, которого заставляют слушаться, показывая ему палку. –
Только, господин кюре, у меня жена, дети, а коли на меня жалоба будет да я
места лишусь, чем жить тогда? Ведь меня только служба и кормит.
– Мне
тоже было бы очень жаль лишиться прихода, – отвечал честный кюре прерывающимся
от волнения голосом.
– Эка
сравнили! – живо откликнулся сторож. – У вас, господин кюре, –
это все знают – восемьсот ливров ренты да кусочек землицы собственной.
Вот
какие происшествия, преувеличенные, переиначенные на двадцать ладов, разжигали
последние два дня всяческие злобные страсти в маленьком городке Верьере. Они же
сейчас были предметом маленькой размолвки между г-ном де Реналем и его
супругой. Утром г-н де Реналь вместе с г-ном Вально, директором дома призрения,
явился к кюре, чтобы выразить ему свое живейшее неудовольствие. У г-на Шелана
не было никаких покровителей; он почувствовал, какими последствиями грозит ему
этот разговор.
– Ну
что ж, господа, по-видимому, я буду третьим священником, которому в восьмидесятилетнем
возрасте откажут от места в этих краях. Я здесь уже пятьдесят шесть лет; я
крестил почти всех жителей этого города, который был всего-навсего поселком,
когда я сюда приехал. Я каждый день венчаю молодых людей, как когда-то венчал
их дедов. Верьер – моя семья, но страх покинуть его не может заставить меня ни
вступить в сделку с совестью, ни руководствоваться в моих поступках чем-либо,
кроме нее. Когда я увидел этого приезжего, я сказал себе: «Может быть, этот
парижанин и вправду либерал – их теперь много развелось, – но что он может
сделать дурного нашим беднякам или узникам?»
Однако
упреки г-на де Реналя, а в особенности г-на Вально, директора дома призрения,
становились все более обидными.
– Ну
что ж, господа, отнимите у меня приход! – воскликнул старик кюре дрожащим
голосом. – Я все равно не покину этих мест. Все знают, что сорок восемь
лет тому назад я получил в наследство маленький участок земли, который приносит
мне восемьсот ливров; на это я и буду жить. Я ведь, господа, никаких побочных
сбережений на своей службе не делаю, и, может быть, потому-то я и не пугаюсь,
когда мне грозят, что меня уволят.
Господин
де Реналь жил со своей супругой очень дружно, но, не зная, что ответить на ее
вопрос, когда она робко повторила: «А что же дурного может сделать этот парижанин
нашим узникам?» – он уже готов был вспылить, как вдруг она вскрикнула. Ее
второй сын вскочил на парапет и побежал по нему, хотя стена эта возвышалась
более чем на двадцать футов над виноградником, который тянулся по другую ее сторону.
Боясь, как бы ребенок, испугавшись, не упал, г-жа де Реналь не решалась его
окликнуть. Наконец мальчик, который весь сиял от своего удальства, оглянулся на
мать и, увидев, что она побледнела, соскочил с парапета и подбежал к ней. Его
как следует отчитали.
Это
маленькое происшествие заставило супругов перевести разговор на другой предмет.
– Я
все-таки решил взять к себе этого Сореля, сына лесопильщика, – сказал г-н
де Реналь. – Он будет присматривать за детьми, а то они стали что-то уж
слишком резвы. Это молодой богослов, почти что священник; он превосходно знает
латынь и сумеет заставить их учиться; кюре говорит, что у него твердый характер.
Я дам ему триста франков жалованья и стол. У меня были некоторые сомнения
насчет его добронравия, – ведь он был любимчиком этого старика лекаря,
кавалера ордена Почетного Легиона, который, воспользовавшись предлогом, будто
он какой-то родственник Сореля, явился к ним да так и остался жить на их
хлебах. А ведь очень возможно, что этот человек был, в сущности, тайным агентом
либералов; он уверял, будто наш горный воздух помогает ему от астмы, но ведь
кто его знает? Он с Бонапартом проделал все итальянские кампании, и
говорят, даже когда голосовали за империю, написал «нет». Этот либерал обучал сына
Сореля и оставил ему множество книг, которые привез с собой. Конечно, мне бы и
в голову не пришло взять к детям сына плотника, но как раз накануне этой
истории, из-за которой я теперь навсегда поссорился с кюре, он говорил мне, что
сын Сореля вот уже три года, как изучает богословие и собирается поступить в
семинарию, – значит, он не либерал, а кроме того, он латинист.
– Но
тут есть и еще некоторые соображения, – продолжал г-н де Реналь,
поглядывая на свою супругу с видом дипломата. – Господин Вально страх как
гордится, что приобрел пару прекрасных нормандок для своего выезда. А вот
гувернера у его детей нет.
– Он
еще может у нас его перехватить.
– Значит,
ты одобряешь мой проект, – подхватил г-н де Реналь, отблагодарив улыбкой
свою супругу за прекрасную мысль, которую она только что высказала. – Так,
значит, решено.
– Ах,
боже мой, милый друг, как у тебя все скоро решается.
– Потому
что я человек с характером, да и наш кюре теперь в этом убедится. Нечего себя
обманывать – мы здесь со всех сторон окружены либералами. Все эти
мануфактурщики мне завидуют, я в этом уверен; двое-трое из них уже пробрались в
толстосумы. Ну так вот, пусть они посмотрят, как дети господина де Реналя идут
на прогулку под наблюдением своего гувернера. Это им внушит кое-что. Дед мой
частенько нам говорил, что у него в детстве всегда был гувернер. Это обойдется
мне примерно в сотню экю, но при нашем положении этот расход необходим для поддержания
престижа.
Это
внезапное решение заставило г-жу де Реналь призадуматься. Г-жа де Реналь,
высокая, статная женщина, слыла когда-то, как говорится, первой красавицей на
всю округу. В ее облике, в манере держаться было что-то простодушное и юное.
Эта наивная грация, полная невинности и живости, могла бы, пожалуй, пленить
парижанина какой-то скрытой пылкостью. Но если бы г-жа де Реналь узнала, что
она может произвести впечатление подобного рода, она бы сгорела со стыда.
Сердце ее было чуждо всякого кокетства или притворства. Поговаривали, что г-н
Вально, богач, директор дома призрения, ухаживал за ней, но без малейшего
успеха, что снискало громкую славу ее добродетели, ибо г-н Вально, рослый
мужчина в цвете лет, могучего телосложения, с румяной физиономией и пышными
черными бакенбардами, принадлежал именно к тому сорту грубых, дерзких и
шумливых людей, которых в провинции называют «красавец мужчина». Г-жа де
Реналь, существо очень робкое, обладала, по-видимому, крайне неровным
характером, и ее чрезвычайно раздражали постоянная суетливость и оглушительные
раскаты голоса г-на Вально. А так как она уклонялась от всего того, что зовется
в Верьере весельем, о ней стали говорить, что она слишком чванится своим
происхождением. У нее этого и в мыслях не было, но она была очень довольна,
когда жители городка стали бывать у нее реже. Не будем скрывать, что в глазах
местных дам она слыла дурочкой, ибо не умела вести никакой политики по
отношению к своему мужу и упускала самые удобные случаи заставить его купить
для нее нарядную шляпку в Париже или Безансоне. Только бы ей никто не мешал
бродить по ее чудесному саду, – больше она ни о чем не просила.
Это
была простая душа: у нее никогда даже не могло возникнуть никаких притязаний судить
о своем муже или признаться самой себе, что ей с ним скучно. Она
считала, – никогда, впрочем, не задумываясь над этим, – что между
мужем и женой никаких других, более нежных отношений и быть не может. Она
больше всего любила г-на де Реналя, когда он рассказывал ей о своих проектах
относительно детей, из которых он одного прочил в военные, другого в чиновника,
а третьего в служители церкви. В общем она находилась – а де Реналя гораздо
менее скучным, чем всех прочих мужчин, которые у них бывали.
Это
было разумное мнение супруги. Мэр Верьера обязан был своей репутацией остроумного
человека, а в особенности человека хорошего тона, полдюжине шуток, доставшихся
ему по наследству от дядюшки. Старый капитан де Реналь до революции служил в
пехотном полку его светлости герцога Орлеанского и, когда бывал в Париже,
пользовался привилегией посещать наследного принца в его доме. Там довелось ему
видеть г-жу де Монтессон, знаменитую г-жу де Жанлис, г-на Дюкре, палерояльского
изобретателя. Все эти персонажи постоянно фигурировали в анекдотах г-на де
Реналя. Но мало-помалу искусство облекать в приличную форму столь щекотливые и
ныне забытые подробности стало для него трудным делом, и с некоторых пор он
только в особо торжественных случаях прибегал к анекдотам из жизни герцога
Орлеанского. Так как, помимо всего прочего, он был человек весьма учтивый,
исключая, разумеется, те случаи, когда речь шла о деньгах, то он и считался по
справедливости самым большим аристократом в Верьере.
|