Увеличить |
XI
ВЕЧЕРОМ
Yet
Julia's very coldness still was kind,
And
tremulously gentle her small hand
Withdrew
itself from his, but left behind
A
little pressure, thrilling, and so bland
A
slight so very slight that to the mind
T’was
but a doubt.
«Don Juan», с I, st LXXI[8]
днако, как-никак, надо было
показаться и в Верьере. Ему повезло: едва только он вышел от кюре, как
навстречу ему попался г-н Вально, которому он не преминул рассказать, что ему
прибавили жалованье.
Вернувшись
в Вержи, Жюльен подождал, пока стемнеет, и только тогда отправился в сад. Он чувствовал
душевную усталость от всех этих потрясений, которые он пережил сегодня. «А что
я им скажу?» – с беспокойством думал он, вспоминая о своих дамах. Ему не
приходило в голову, что вот сейчас его душевное состояние было как раз на
уровне тех мелких случайностей, которыми обычно ограничивается весь круг
интересов у женщин.
Госпожа
Дервиль и даже ее подруга частенько не понимали Жюльена, но и он, со своей
стороны, тоже только наполовину понимал, что они ему говорят. Таково было
действие силы и – уж позволю себе сказать – величия неугомонных страстей,
обуревавших этого юного честолюбца. У этого необыкновенного существа в душе что
ни день клокотала буря.
Направляясь
этим вечером в сад, Жюльен склонен был приобщиться к интересам хорошеньких
кузин. Они ждали его с нетерпением. Он уселся на свое обычное место возле г-жи
де Реналь. Вскоре стало совсем темно. Он попробовал было завладеть беленькой
ручкой, которую он давно уже видел перед собой на спинке стула. Ему сначала
как-то неуверенно уступили, а затем все-таки ручка вырвалась, да так решительно,
что ясно было: на него сердятся. Жюльен не склонен был настаивать и продолжал
весело болтать, как вдруг послышались шаги г-на де Реналя.
В
ушах у Жюльена еще стояли все те грубости, которых он от него наслушался утром.
«А что, если насмеяться над этой тварью, которая все может себе позволить за
свои деньги? – подумал он. – Вот сейчас взять да и завладеть ручкой
его супруги, и именно при нем? Да, да, и я это сделаю, я, тот самый, кого он
оплевал с таким презрением».
После
этого спокойствие, столь необычное для характера Жюльена, тотчас покинуло его.
Им овладело страстное желание – так что он больше ни о чем другом и думать не
мог – добиться во что бы то ни стало, чтобы г-жа де Реналь позволила ему
завладеть ее рукой.
Господин
да Реналь с возмущением заговорил о политике: два-три фабриканта в Верьере
вылезли в богачи; пожалуй, они вот-вот станут богаче его; конечно, им не
терпится стать ему поперек дороги на выборах, Г-жа Дервиль слушала. Жюльен,
обозленный этими разглагольствованиями, пододвинул свой стул поближе к г-же де
Реналь. Тьма была такая, что ничего не было видно. Он осмелился положить свою руку
совсем рядом с ее прелестной, обнаженной выше локтя рукой. Его охватил трепет,
мысли его спутались, он прильнул щекой к этой прелестной руке и вдруг, осмелев,
прижался к ней губами.
Госпожу
де Реналь бросило в дрожь. Муж ее был в каких-нибудь четырех шагах; она быстро
протянула Жюльену руку и вместе с тем тихонько оттолкнула его. В то время как
г-н де Реналь ругал и проклинал этих мошенников и якобинцев, набивающих себе
мошну, Жюльен осыпал страстными поцелуями протянутую ему руку, но, впрочем,
может быть, они казались страстными только г-же де Реналь. А между тем бедняжка
только сегодня, в этот роковой для нее день, держала в своих руках
доказательство того, что человек, которого она, сама себе в том не признаваясь,
обожала, любит другую. Весь день, пока Жюльена не было, она чувствовала себя
бесконечно несчастной, и это заставило ее призадуматься.
«Как,
неужели я люблю? – говорила она себе. – Я полюбила? Я, замужняя
женщина, и вдруг влюбилась? Но ведь никогда в жизни я не испытывала к мужу
ничего похожего на это страшное наваждение, которое не дает мне ни на секунду
забыть о Жюльене. А ведь это, в сущности, дитя, и он относится ко мне с таким
уважением. Конечно, это наваждение пройдет. Да не все ли равно моему мужу,
какие чувства я могу питать к этому юноше? Господин де Реналь умер бы со скуки
от наших разговоров с Жюльеном, от всех этих фантазий; что ему до этого? Он занят
своими делами, и ведь я у него ничего не отнимаю для Жюльена».
Никакое
притворство еще не запятнало чистоты этой невинной души, введенной в заблуждение
никогда не изведанной страстью. Она поддалась обману, но она и не подозревала
об этом, а между тем добродетель ее уже инстинктивно била тревогу. Вот какая
мучительная борьба происходила в ее душе, когда Жюльен появился в саду. Она
услышала его голос и чуть ли не в тот же миг увидела, что он садится рядом с
ней. Душа ее встрепенулась, словно окрыленная упоительным счастьем, которое
каждый день в течение двух недель не столько прельщало ее, сколько всякий раз
снова и снова повергало в бесконечное изумление. Но прошло несколько секунд.
«Что же это такое? – сказала она себе. – Значит, достаточно мне
только его увидеть, и я уже готова простить ему все?» Ей стало страшно, и вот
тут-то она и отняла у него свою руку.
Его
страстные поцелуи – никто ведь никогда так не целовал ее рук – заставили ее
сразу забыть о том, что он, может быть, любит другую. Он уже ни в чем не был
виноват перед ней. Мучительная горечь, рожденная подозрением, мигом исчезла, а
чувство блаженства, которое ей даже никогда не снилось, наполнило ее восторгом
любви и неудержимой радостью. Этот вечер показался чудесным всем, за
исключением верьерского мэра, который никак не мог забыть о своих разбогатевших
фабрикантах. Жюльен уже не помнил ни о своем черном замысле, ни о своих честолюбивых
мечтах, для осуществления которых надо было преодолеть столько препятствий.
Первый раз в жизни испытывал он на себе могущественную силу красоты. В какой-то
смутной сладостной истоме, столь необычной для него, нежно пожимая эту милую
ручку, пленившую его своей неизъяснимой прелестью, он в полузабытьи слушал
шорох липовой листвы, по которой пробегал мягкий ночной ветер, да далекий лай
собак с мельницы на берегу Ду.
Однако
это его состояние было просто приятным отдыхом, но отнюдь не страстью. Возвращаясь
к себе в комнату, он думал только об одном: какое это будет блаженство снова
взяться сейчас за свою любимую книгу, ибо для юноши в двадцать лет мысли о
«свете» и о том, какое он впечатление в нем произведет, заслоняют все.
Вскоре,
впрочем, он отложил книгу. Раздумывая о победах Наполеона, он как-то по-новому
взглянул и на свою победу. «Да, я выиграл битву, – сказал он себе. –
Так надо же воспользоваться этим; надо раздавить гордость этого спесивого
дворянина, пока еще он отступает. Так именно действовал Наполеон. Надо мне
будет потребовать отпуск на три дня: тогда я смогу навестить моего друга Фуке.
А если г-н де Реналь мне откажет, я ему пригрожу, что совсем уйду… Да он, конечно,
уступит».
Госпожа
де Реналь ни на минуту не сомкнула глаз. Ей казалось, что она совсем не жила до
сих пор. Она снова и снова мысленно переживала то сладостное ощущение и
блаженство, охватившее ее, когда она почувствовала на своей руке пламенные
поцелуи Жюльена.
И
вдруг перед ней мелькнуло страшное слово – прелюбодеяние. Все самое отвратительное,
что только низкое, гнусное распутство может вложить в представление о
чувственной любви, вдруг встало перед ней. И эти видения старались загрязнить
нежный, прекрасный образ – ее мечты о Жюльене и о счастье его любить. Будущее
рисовалось ей в самых зловещих красках. Она уже видела, как все презирают ее.
Это
были ужасные мгновения: душе ее открылись неведомые области. Едва только ей
дано было вкусить никогда не изведанного блаженства, и вот уже она ввергнута в
бездну чудовищных мук. Она никогда не представляла себе, что можно так
страдать; у нее помутился рассудок. На секунду у нее мелькнула мысль сознаться
мужу, что она боится полюбить Жюльена. Ей пришлось бы тогда рассказать о нем
все. К счастью, ей припомнилось наставление, которое ей когда-то давно,
накануне свадьбы, прочла ее тетка, – наставление о том, как опасно
откровенничать с мужем, который в конце концов, как-никак, господин своей жены.
В полном отчаянии она ломала руки.
В
голове ее бессвязно возникали мучительные, противоречивые мысли. То она
дрожала, что Жюльен ее не любит, то вдруг ее охватывал ужас: она чувствовала
себя преступницей и содрогалась, как будто ей завтра же предстояла публичная
казнь на городской площади Верьера – стоять у позорного столба с дощечкой на
груди, чтобы весь народ видел и знал, что она прелюбодейка.
У
г-жи де Реналь не было ни малейшего жизненного опыта, и ей даже среди бела дня,
в здравом уме и твердой памяти, не могло прийти в голову, что согрешить перед
богом – не совсем то же, что стать жертвой всеобщего презрения и подвергнуться
публичному позору.
Когда
страшная мысль о прелюбодеянии и о всем том бесчестии, которое, по ее мнению,
оно неизбежно влечет за собой, на минуту покидала ее и она начинала думать о
том, как сладостно было бы жить с Жюльеном в невинности, и погружалась в
воспоминания, ее тотчас же снова охватывало ужасное подозрение, что Жюльен
любит другую женщину. Она вспоминала, как он побледнел, испугавшись, что у него
отнимут этот портрет или что он скомпрометирует ее, если этот портрет кто-нибудь
увидит. Впервые она видела страх на этом спокойном, благородном лице. Не было
случая, чтобы он когда-нибудь так волновался из-за нее или из-за детей. И этот
новый повод для мучений, когда она и так уже не знала, куда деваться от горя,
переполнил меру страданий, отпущенную человеческой душе. Г-жа де Реналь
невольно застонала, и ее стоны разбудили служанку. Вдруг она увидела перед
собой пламя свечи и Элизу, стоявшую возле ее постели.
– Так
это вас он любит – вскричала она, не помня себя.
Служанка,
с изумлением видя, что с ее госпожой творится что-то неладное, к счастью, не
обратила никакого внимания на эти странные слова. Г-жа де Реналь поняла, что
допустила какую-то неосторожность.
– У
меня жар, – сказала она ей, – и я, кажется, бредила. Побудьте здесь
со мной.
Вынужденная
сдерживаться, она мало-помалу пришла в себя, и ей стало несколько легче;
рассудок, покинувший ее, пока она находилась в полузабытье, теперь снова
вернулся к ней. Чтобы избавиться от пристального взгляда служанки, она
приказала ей почитать вслух газету, и, постепенно успокоенная монотонным
голосом девушки, читавшей какую-то длинную статью из «Quotidienne», г-жа де
Реналь пришла к добродетельному решению обращаться с Жюльеном, когда она с ним
увидится, как нельзя холоднее.
|