Увеличить |
31
Вчера было ясно, тихо и морозно. Я, как и думал, отправился
на Перевал. Моя домоправительница попросила меня передать от нее записку ее
барышне, и я не стал отказываться, коль скоро почтенная женщина не усматривала
ничего странного в своей просьбе. Дверь дома раскрыта была настежь, но ревнивые
ворота оказались на запоре, как при моем последнем посещении. Я постучался и
окликнул Эрншо, возившегося у цветочных грядок. Он снял цепь, и я вошел. Юный
селянин так хорош собой, что лучше и быть нельзя. Я на этот раз оглядел его с
нарочитым вниманием; но он, как видно, прилагает все усилия, чтобы выставить
свои преимущества в самом невыгодном свете.
Я спросил, дома ли мистер Хитклиф. «Нет, — он
ответил, — но к обеду будет». Было одиннадцать часов, и я объявил, что
намерен зайти и подождать, тогда он сразу отбросил свои орудия и пошел меня
проводить — в роли, сказал бы я, сторожевого пса, но уж никак не заместителем
хозяина.
Мы вошли вместе, Кэтрин была дома и занималась делом —
чистила овощи для предстоящего обеда. Она смотрела более угрюмой и менее
одухотворенной, чем тогда, когда я увидел ее в первый раз. На меня она едва
взглянула и продолжала свою стряпню с тем же пренебрежением к общепринятым
формам вежливости, как и тогда; в ответ на мой поклон и «доброе утро» она и
виду не подала, что узнает меня.
«Вовсе она не кажется такой милой, — подумал я, —
какою хочет мне ее представить миссис Дин. Красивая, спору нет, но не ангел».
Эрншо брюзгливо предложил ей унести все на кухню. «Уносите
сами», — сказала она, отшвырнув, как только кончила, миску и прочее, и
пересев на табурет под окном, принялась вырезывать птиц и зверушек из очистков
брюквы, собранных в передник. Я подошел к ней, сделав вид, что хочу поглядеть
на сад, и ловко, как мне думалось, неприметно для Гэртона уронил ей на колени
записку миссис Дин. Но она спросила громко: «Что это такое?» — и стряхнула
листок.
— Письмо от вашей старой знакомой, ключницы на
Мызе, — ответил я, досадуя, что мой добрый поступок обнаружен, и
убоявшись, как бы не подумали, что письмо написано мною самим. После такого
разъяснения она рванулась было поднять листок, но Гэртон ее упредил. Он схватил
его и положил в карман жилета, сказав, что письмо должен наперед просмотреть
мистер Хитклиф. На это Кэтрин молча отвернулась от нас и, вынув украдкой носовой
платок, незаметно приложила его к глазам, а ее двоюродный брат хотел сперва
побороть в себе доброе чувство, но потом все-таки вытащил письмо и бросил на
пол подле нее — со всей присущей ему неучтивостью. Кэтрин подобрала и жадно
прочла; потом задала мне ряд вопросов о различных обитателях ее прежнего дома,
разумных и неразумных; и, глядя в сторону холмов, проговорила, ни к кому не
обращаясь:
— Хотелось бы мне поскакать туда на Минни! Забраться
повыше! Ох! Я устала… мне обрыдло , Гэртон! — И она положила свою
красивую голову на подоконник, не то потянувшись, не то вздохнув, и погрузилась
в какую-то рассеянную грусть, не зная и не желая знать, следим мы за ней или
нет.
— Миссис Хитклиф, — сказал я, просидев некоторое
время молча, — вы, верно, и не подозреваете, что я ваш старый знакомый! И
столь близкий, что мне кажется странным, почему вы не подойдете поговорить со
мной. Моя домоправительница не устает говорить о вас и вас расхваливать; и она
будет очень разочарована, если я вернусь без весточки и только доложу, что вы
получили ее письмо и ничего не сказали.
Она, видно, удивилась этой речи и спросила:
— Эллен к вам благоволит?
— Да, очень, — сказал я не совсем уверенно.
— Вам придется объяснить ей, — продолжала
она, — что я ответила бы на письмо, но мне нечем писать и не на чем: нет
даже книжки, откуда я могла бы вырвать листок.
— Ни единой книги! — воскликнул я. — Как вы
умудряетесь жить здесь без книг, позволю я себе спросить? Даже располагая
большой библиотекой, я часто порядком скучаю на Мызе; отберите у меня книги — и
я приду в отчаяние.
— Я всегда читала, когда они у меня были, —
сказала Кэтрин, — а мистер Хитклиф никогда не читает; поэтому он забрал
себе в голову уничтожить мои книги. Вот уже много недель, как я не заглянула ни
в одну. Только порылась раз в теологической библиотеке Джозефа — к его великой
досаде. Да, однажды, Гэртон, я наткнулась на тайный клад в вашей комнате —
латинские и греческие учебники и несколько сборников сказок и стихов: все
старые друзья! Сборники я как-то принесла в дом , а вы подобрали, как
подбирает сорока серебряные ложки, просто из любви к воровству: вам от них
никакого проку. Или, может быть, вы их припрятали по злобе: если вас они не
могут радовать, пусть уж не радуют никого! Может быть, эта ваша ревность и
навела Хитклифа на мысль отнять у меня мои сокровища? Но они почти все записаны
в моем мозгу и отпечатаны в сердце, и это вы не можете у меня отобрать!
Эрншо залился краской, когда его двоюродная сестра
рассказала во всеуслышанье о припрятанных им книгах, и, заикаясь, стал с
негодованием отвергать ее обвинения.
— Мистер Гэртон хочет пополнить свой запас
знаний, — сказал я, чтоб выручить его. — Ваши знания вызывают в нем
не ревность, а рвение. Через несколько лет он станет образованным человеком.
— И он хочет, чтобы я к тому времени совсем
отупела, — ответила Кэтрин. — Да, я слышу, как он пробует читать по
складам — и какие же он делает при этом очаровательные ошибки! Я бы с
удовольствием, как вчера, послушала еще раз в вашей декламации «Охотничью
потеху» [8]; это было очень смешно. Я
все слышала; и слышала, как вы перелистывали словарь, отыскивая трудные слова,
а потом ругались, потому что не могли прочитать объяснения.
Молодому человеку показалось, очевидно, чересчур
несправедливым, что сперва потешались над его невежеством, а теперь высмеивают
его старания преодолеть это невежество. Я был того же мнения; и, вспомнив
рассказ миссис Дин о первой попытке Гэртона внести свет во тьму, в которой его
растили, я заметил:
— Миссис Хитклиф, все мы начинали и все запинались и
спотыкались на пороге. Если бы наши учителя дразнили нас, вместо того чтобы нам
помогать, мы и по сей день запинались бы и спотыкались.
— О, — возразила она, — я не хочу мешать его
успехам; но все же он не вправе присваивать себе мое и делать его для меня
смешным и противным из-за его скверных ошибок и неграмотного произношения. Эти
книги — и стихи и проза — освящены для меня другими воспоминаниями; и для меня
невыносимо, когда он их оскверняет! Но что хуже всего — он выбирает самые мои
любимые места, которые я часто повторяю сама. Точно назло!
С минуту Гэртон стоял молча, только грудь его высоко
вздымалась. Нелегкая выпала ему задача: чувствуя жестокую обиду, подавить в
себе ярость. Я поднялся и по-джентльменски, чтоб его не смущать, стал в дверях,
обозревая открывавшийся оттуда широкий ландшафт. Эрншо последовал моему примеру
и вышел из комнаты, но тотчас вернулся, неся в руках пять-шесть книг, которые
бросил Кэтрин на колени, крикнув:
— Берите! Не желаю больше никогда ни читать их, ни
слышать, ни думать о них.
— Я их теперь не возьму, — ответила она. —
Теперь они будут связаны для меня с мыслью о вас; они мне противны.
Она открыла одну, в которую явно много раз заглядывали, и
прочитала вслух отрывок в тягучей манере начинающего, потом засмеялась и
отбросила книгу прочь.
— Послушайте, — продолжала она задорно и в той же
манере начала читать на память строки какой-то старинной баллады.
Но Гэртон не выдержал этого нового испытания. Я услышал, и
не без внутреннего одобрения, как он путем рукоприкладства остановил ее дерзкий
язык. Маленькая злючка сделала все, что могла, чтоб задеть болезненное, хоть и
не утонченное, самолюбие своего двоюродного брата, а физическое воздействие
было единственным доступным ему способом подвести баланс и поквитаться с
обидчицей. Затем он сгреб книги и швырнул их в огонь. Я прочитал на его лице,
какой муки стоило ему принести эту жертву своему раздражению. Мне казалось, что
он, когда горели книги, думал о том удовольствии, которое они уже доставляли
ему, и о том торжестве и все большем наслаждении, которых он ожидал от них в
дальнейшем; и мне казалось, что я угадал и то, что его побуждало к этим тайным
занятиям. Он довольствовался повседневным трудом и грубыми животными радостями,
пока не встретил на своем пути Кэтрин. Стыд при ее насмешках и надежда на ее
одобрение дали ему первый толчок к более высоким устремлениям. И что же? Его
старания подняться не только не оградили его от насмешек и не доставили
похвал, — они привели к обратному!
— Да, вот и вся польза, какую скот вроде вас может
извлечь из них! — крикнула Кэтрин, зализывая рассеченную губу и следя
негодующим взором, как уничтожал огонь ее книги.
— Попридержите лучше язык! — злобно сказал ее
двоюродный брат.
От волнения он не мог продолжать и поспешил к выходу; я
посторонился, чтобы дать ему дорогу, но не успел он переступить порог, как
мистер Хитклиф, войдя со двора, остановил его и, положив ему руку на плечо,
спросил:
— В чем дело, мой мальчик?
— Ничего, ничего, — сказал Гэртон и кинулся вон,
чтобы в одиночестве усладиться всею горечью гнева и обиды.
Хитклиф посмотрел ему вслед и вздохнул.
— Странно будет, если я пойду сам против себя, —
проговорил он, не замечая, что я стою позади него. — Но когда я ищу в его
чертах сходства с отцом, я с каждым днем все верней узнаю ее. Какого черта он так
на нее похож? Смотреть на него для меня почти невыносимо.
Он потупил глаза и вошел задумчиво в дом. На лице его было
тоскливое и беспокойное выражение, какого раньше я никогда не подмечал на нем;
и он как будто спал с тела. Невестка, увидев его в окно, тотчас убежала на
кухню, оставив меня одного.
— Рад видеть, что вы снова выходите, мистер
Локвуд, — сказал он в ответ на мое приветствие. — Отчасти по
эгоистическим соображениям: не думаю, что в этой пустыне я легко найду вам
заместителя. Я не раз дивился, что загнало вас в наши края.
— Боюсь, сэр, лишь праздный каприз, — был мой
ответ. — Или, может быть, праздный каприз гонит меня отсюда. На той неделе
я отбываю в Лондон; и должен вас предуведомить, что я не собираюсь удерживать
за собою Скворцы сверх годичного срока, на который мы с вами договаривались.
Думаю, я больше здесь жить не буду.
— О, в самом деле! Вам наскучило ваше добровольное
изгнание, да? — сказал он. — Но если вы пришли выговорить, чтобы вас
освободили от платы за дом, в котором не будете проживать, то вы напрасно
прогулялись: взыскивая долги, я никому не делаю послаблений.
— Я ничего не пришел выговаривать! — вскричал я,
порядком раздраженный. — Если угодно, я могу рассчитаться с вами хоть
сейчас. — И я достал из кармана чековую книжку.
— Нет, нет, — ответил он хладнокровно, — вы
оставляете достаточно добра, чтобы покрыть долг, если и не вернетесь. Я вас не
тороплю. Садитесь и отобедайте с нами; когда знаешь, что гость наверняка не
зачастит, почему не оказать ему радушный прием? Кэтрин, соберите к столу; куда
вы пропали?
Кэтрин появилась опять, неся на подносе ножи и вилки.
— Вы можете пообедать с Джозефом, — пробурчал
Хитклиф. — Сидите на кухне, пока гость не уйдет.
Она исполнила его распоряжение очень точно — может быть, у
нее не было соблазна нарушить его. Живя среди мужланов и мизантропов, она едва
ли была способна оценить людей более приятных, когда встречалась с такими.
С мистером Хитклифом, мрачным и неразговорчивым, — по
одну руку, и с Гэртоном, безнадежно немым, — по другую, я отобедал не
слишком весело и вскоре попрощался. Я хотел выйти через кухню, чтобы взглянуть
напоследок на Кэтрин и досадить старому Джозефу; но Гэртону приказали привести
моего коня, и хозяин дома сам проводил меня до порога, так что я не получил
возможности осуществить свое желание.
«Как уныло проходит жизнь в этом доме! — размышлял я,
пустив вскачь коня. — Сказкой наяву, лучше — живой романтикой стала бы
действительность для миссис Линтон Хитклиф, если бы мы с нею вздумали
соединиться, как желала того ее добрая няня, и вместе окунулись бы в волнующую
атмосферу города!»
|