 Увеличить |
18
Двенадцать лет, последовавшие за этой горестной порой,
продолжала миссис Дин, были самыми счастливыми годами моей жизни: они мирно
текли, и я не ведала иных тревог, кроме тех, что связаны были с пустячными
болезнями нашей маленькой леди, которые ей приходилось переносить, как и всем
детям, и бедным и богатым. А в остальном, когда миновали первые шесть месяцев,
она росла, как елочка, и научилась ходить и даже по-своему разговаривать,
прежде чем зацвел вторично вереск над телом миссис Линтон. Прелестная девочка
как будто внесла луч солнца в одинокий дом; лицом настоящая красавица — с
прекрасными темными глазами Эрншо, но с линтоновской белой кожей, тонкими
чертами и льняными вьющимися волосами. Она была жизнерадостна без грубоватости
и обладала сердцем чересчур чувствительным и горячим в своих привязанностях.
Эта способность к сильным чувствам напоминала в ней мать. Но все же она не
походила на первую Кэтрин: она умела быть мягкой и кроткой, как голубка, и у
нее был ласковый голос и задумчивый взгляд. Никогда ее гнев не был яростен, а
любовь неистова — любовь ее бывала глубокой и нежной. Надо, однако, признаться,
были у нее и недостатки, портившие этот милый нрав. Во-первых, наклонность к
дерзости и затем упрямое своеволие, которое неизменно проявляется у всех
избалованных детей, у добрых и у злых. Если ей случалось рассердиться на
служанку, непременно следовало: «Я скажу папе!». И если отец укорит ее хотя бы
взглядом, тут, казалось, сердцу впору разорваться! А уж сказать ей резкое слово
— этого отец ни разу, кажется, себе не позволил. Ее обучение он взял всецело на
себя и превращал уроки в забаву. К счастью, любознательность и живой ум делали
Кэти способной ученицей: она все усваивала быстро и жадно, к чести для учителя.
До тринадцати лет она ни разу не вышла одна за ограду парка.
Мистер Линтон изредка брал ее с собой на прогулку — на милю, не больше, но
другим ее не доверял. «Гиммертон» было для ее ушей отвлеченным названием;
церковь — единственным, кроме ее дома, зданием, порог которого она переступала.
Грозовой Перевал и мистер Хитклиф для нее не существовали; она росла
совершенной затворницей и казалась вполне довольной. Правда, иногда, оглядывая
окрестности из окна своей детской, она, бывало, спросит:
— Эллен, мне еще долго нельзя будет подняться на эти
горы, на самый верх? Я хочу знать, что там за ними — море?
— Нет, мисс Кэти, — отвечу я, — там опять
горы, такие же, как эти.
— А какими кажутся эти золотые скалы, если стоишь под
ними? — спросила она раз.
Крутой склон Пенистон-Крэга больше всего привлекал ее
внимание; особенно, когда светило на него и на ближние вершины вечернее солнце,
а все окрест — по всему простору — лежало в тени. Я объяснила, что это голые
каменные глыбы, и только в щелях там земля, которой едва хватает, чтобы
вскормить чахлое деревцо.
— А почему на них так долго свет, когда здесь давно уже
вечер? — продолжала она.
— Потому что там гораздо выше, чем у нас, —
ответила я, — вам на них не залезть, они слишком высоки и круты. Зимою
мороз всегда приходит туда раньше, чем к нам; и в середине лета я находила снег
в той черной ложбинке на северо-восточном склоне!
— О, ты бывала на этих горах! — вскричала она в
восторге. — Значит, и я смогу, когда буду взрослой. А папа бывал, Эллен?
— Папа сказал бы вам, мисс, — поспешила я
ответить, — что не стоит труда подниматься на них. Поля, где вы гуляете с
ним, куда приятней; а парк Скворцов — самое прекрасное место на свете.
— Но парк я знаю, а горы нет, — пробурчала она про
себя. — И мне очень хотелось бы посмотреть на все вокруг вон с той, самой
высокой, вершины: моя лошадка Минни когда-нибудь донесет меня туда.
Когда одна из служанок упомянула «Пещеру эльфов», у Кэти
голова пошла кругом от желания исполнить свой замысел: она все приставала к
мистеру Линтону; тот пообещал, что разрешит ей это путешествие, когда она
вырастет большая. Но мисс Кэтрин исчисляла свой возраст месяцами и то и дело
спрашивала: «Ну, что, я уже достаточно большая? Можно мне уже подняться на
Пенистон-Крэг?». Дорога, что вела туда, одной своей излучиной приближалась к
Грозовому Перевалу. У Эдгара недостало бы духа совершить эту прогулку; а потому
девочка получала все тот же ответ: «Нет, дорогая, еще рано».
Я сказала, что миссис Хитклиф прожила двенадцать с лишним
лет после того, как сбежала от мужа. В их семье все были хрупкого сложения: ни
Эдгар, ни Изабелла не были наделены тем цветущим здоровьем, которое вы обычно
встречаете у жителей здешних мест. Чем она болела напоследок, я не знаю: думаю,
что оба они умерли от одного и того же — от особой лихорадки, медленной
поначалу, но неизлечимой и к концу быстро сжигающей человека. Изабелла написала
Эдгару, не скрывая, чем должен завершиться ее недуг, который тянется уже четыре
месяца, и молила брата приехать к ней, если возможно, потому что ей многое надо
уладить, и она желает проститься с ним и со спокойной душой передать ему
Линтона из рук в руки. Она надеялась, что мальчика у него не отберут, как не
отобрали у нее; его отец, успокаивала она самое себя, не пожелает взять на свои
плечи тяготы по содержанию и воспитанию сына. Мой господин, ни минуты не
колеблясь, решил исполнить просьбу сестры; по обычным приглашениям он неохотно
оставлял дом, но в ответ на это полетел, наказав мне с удвоенной бдительностью
смотреть за Кэтрин в его отсутствие и много раз повторив, что дочь его не
должна выходить за ограду парка даже в моем сопровождении, — ему и в
голову не пришло бы, что девочка может выйти без провожатых. Он был в отъезде
три недели. Первые два-три дня Кэти сидела в углу библиотеки такая грустная,
что не могла ни читать, ни играть; в таком спокойном состоянии она не
доставляла мне больших хлопот, но затишье сменилось полосою нетерпеливой,
капризной скуки; и так как домашняя работа, да и возраст не позволяли мне
бегать и забавлять мою питомицу, я набрела на средство, которое давало ей возможность
не скучать и без меня: я стала отправлять ее на прогулки по парку — иногда
пешком, а иногда и верхом на пони; и после, когда она возвращалась, терпеливо
выслушивала отчет о всех ее приключениях, действительных и воображаемых.
Лето было в разгаре, и девочка так пристрастилась к своим
одиноким прогулкам, что иногда не являлась домой от утреннего завтрака до чая;
и тогда вечера уходили на ее фантастические рассказы. Я не опасалась, что она
вырвется на волю: ворота были всегда на запоре, да я и не думала, что она
отважится выйти одна, даже если бы они распахнулись перед ней. К несчастью, моя
доверчивость обманула меня. Однажды утром, в восемь часов, мисс Кэтрин пришла
ко мне и сказала, что сегодня она — арабский купец и пускается со своим
караваном в путь через пустыню и я должна дать ей побольше провианта для нее и
для ее животных: коня и трех верблюдов, которых изображали большая гончая и две
легавых. Я собрала изрядный запас разных лакомств, сложила все в корзинку и
пристроила ее сбоку у седла. Защищенная от июльского солнца широкополой шляпой
с вуалью, мисс Кэти вскочила в седло, веселая, как эльф, и тронулась рысью,
отвечая задорным смехом на мои осторожные наставления не пускаться в галоп и
пораньше вернуться домой. К чаю моя проказница не явилась. Один из
путешественников — гончая, старый пес, любивший удобства и покой, вскоре
вернулся; но ни Кэти, ни пони, ни пары легавых не было видно нигде; я
отправляла посыльных и по той дороге, и по этой, и в конце концов сама
пустилась в поиски. Один наш работник чинил изгородь вокруг рассадника, в
дальнем конце имения. Я спросила его, не видел ли он барышню.
— Видел утречком, — ответил он, — она меня
попросила срезать ей ореховый хлыстик, а потом перемахнула на своем коньке
через ограду — вон там, где пониже, — и ускакала.
Можете себе представить, каково мне было услышать эту
новость! Я тут же сообразила, что Кэти, вероятно, поехала на Пенистон-Крэг.
«Что с ней будет теперь?» — вскричала я, кинувшись к бреши в заборе, над
которой трудился рабочий, и выбежала прямо на большую дорогу. Я мчалась, точно
с кем взапуски, милю за милей, пока за поворотом дороги не встал перед моими
глазами Грозовой Перевал; но Кэтрин не видать было нигде — ни вблизи, ни
вдалеке. Пенистон-Крэг находится в полутора милях от Перевала, а Перевал — в
четырех милях от Мызы, так что я начала опасаться, что ночь захватит меня
прежде, чем я туда доберусь. «А что как она поскользнулась, взбираясь на
скалы, — думала я, — и убилась насмерть или сломала ногу или руку?»
Неизвестность была в самом деле мучительна, и мне поначалу стало много легче на
душе, когда, пробегая мимо дома, я увидела нашего Чарли, злющую легавую собаку:
она лежала под окном, морда у нее распухла, ухо было в крови. Я открыла
калитку, бросилась к крыльцу и изо всех сил постучала в дверь. Мне отворила
женщина — моя знакомая, проживавшая раньше в Гиммертоне: она нанялась в дом
после смерти мистера Эрншо.
— Ах, — сказала она, — вы ищете вашу
маленькую барышню? Не тревожьтесь. Она тут — жива и здорова: слава богу, что
это вы, а не хозяин.
— Так его нет дома? — От быстрой ходьбы и от
волнения я едва дышала.
— Ни-ни! — ответила та. — И он и Джозеф, оба
ушли и, думаю, еще с час не вернутся. Заходите в дом, передохнете немного.
Я вошла и увидела у очага свою заблудшую овечку: она
грелась, раскачиваясь в креслице, принадлежавшем ее матери, когда та была
ребенком. Свою шляпу она повесила на стене и чувствовала себя совсем как дома —
весело смеялась и непринужденно разговаривала с Гэртоном, теперь уже рослым,
крепким юношей восемнадцати лет, который глазел на нее с большим удивлением и
любопытством, понимая лишь немногое в быстром потоке замечаний и вопросов,
беспрерывно слетавших с ее губ.
— Превосходно, мисс! — вскинулась я, скрыв свою
радость и делая вид, что сержусь. — Больше вы никуда не поедете, пока не
вернется ваш отец. Я вас теперь не выпущу за порог, нехорошая, нехорошая
девочка!
— Ах, Эллен! — закричала она, весело вскочив и
подбежав ко мне. — Сегодня я расскажу тебе перед сном чудесную историю.
Так ты меня разыскала… Ты здесь бывала раньше хоть когда-нибудь в жизни?
— Наденьте вашу шляпу, — сказала я, — и марш
домой! Я страшно на вас сердита, мисс Кэти: вы очень дурно поступили! Нечего
дуться и хныкать: так-то вы платите мне за мое беспокойство — я обрыскала всю
округу, пока вас нашла! Уж как мистер Линтон наказывал мне не выпускать вас из
парка! А вы убежали тайком! Вы, оказывается, хитрая лисичка, и никто вам больше
не будет верить.
— Да что я сделала? — чуть не заплакала она с
обиды. — Папа ничего мне не говорил; он не станет меня бранить, Эллен, он
никогда не сердится, как ты!
— Идем, идем! — повторила я. — Дайте я завяжу
вам ленты. Ну, нечего капризничать. Ох, стыд какой! Тринадцать лет девице, а
точно малый ребенок!
Это я добавила, потому что она сбросила шляпу с головы и
отбежала от меня к камину.
— Нет, — вступилась служанка, — она хорошая
девочка, вы зря на нее нападаете, миссис. Дин. Это мы ее задержали, она хотела
сразу же ехать домой, боялась, что вы беспокоитесь. Гэртон предложил проводить
ее, и я подумала, что так будет лучше: дорога здесь дикая, все горки да горки.
Пока шел спор, Гэртон стоял, заложив руки в карманы, и
молчал в застенчивой неуклюжести, хотя весь вид его говорил, что мое вторжение
ему неприятно.
— Долго я буду ждать? — продолжала я, пренебрегая
заступничеством ключницы. — Через десять минут стемнеет. Где пони, мисс
Кэти? И где Феникс? Я вас брошу, если вы не поторопитесь, так что пожалуйста!
— Пони во дворе, — ответила она, — а Феникса
заперли. Он потерпел поражение, и Чарли тоже. Я хотела все это рассказать тебе.
Но ты не в духе, и потому ничего не услышишь.
Я подняла шляпу и подошла с ней к девочке; но та, видя, что
в доме все на ее стороне, принялась скакать по комнате; я кинулась ее ловить, а
она снует, как мышка, — под кресла и столы, за них и через них, — так
что мне и не к лицу стало гоняться за ней. Гэртон и ключница рассмеялись, а с
ними и она, и еще пуще осмелела, и давай дерзить, пока я не закричала в
сердцах:
— Отлично, мисс Кэти! Но знали бы вы, чей это дом, вы
бы рады были выбраться отсюда.
— Это дом вашего отца, да? — сказала она,
повернувшись к Гэртону.
— Нет, — ответил тот, потупившись, и покраснел от
смущения.
Он не мог выдержать прямого взгляда ее глаз, хотя это были в
точности его глаза.
— Чей же, вашего хозяина? — допытывалась она.
Он пуще покраснел уже от иного чувства, тихонько выругался и
отвернулся.
— Кто его хозяин? — продолжала неугомонная
девочка, переводя взгляд на меня. — Он говорил: «наш дом», «наши
работники», я и приняла его за хозяйского сына. И он не называл меня «мисс», а
ведь должен был бы, если он слуга, — правда?
Гэртон почернел, как туча, от ребяческих этих слов. Я
тихонько одернула допросчицу, и мне удалось наконец снарядить ее в дорогу.
— Теперь подайте мне моего коня, — сказала она,
обратившись к своему незнакомому родственнику, как к какому-нибудь мальчишке
при конюшне в Скворцах. — И можете поехать со мной. Я хочу посмотреть, где
встает из болота эльф-охотник, и послушать о «водяницах», как вы их зовете; но
только поскорей! Что такое? Я сказала — подайте коня!
— Ты раньше пойдешь у меня в пекло, чем я стану твоим
слугой! — рявкнул юноша.
— Куда я пойду? — удивилась Кэтрин.
— В пекло… наглая ведьма! — ответил он.
— Ну вот, мисс Кэти! Видите, в какое вы попали
общество, — ввернула я. — Очень мило обращаться с такими словами к
девице! Прошу вас, не вступайте с ним в спор. Пойдем поищем сами вашу Минни — и
в путь!
— Но как он смеет! — кричала она, в изумлении не
сводя с него глаз. — Как он смеет, Эллен, так говорить со мной! Он же
должен исполнять мои приказания — правда? Скверный мальчишка, я передам папе,
что ты мне сказал. Ну, живо!
Гэртон нисколько не испугался угрозы; слезы негодования
выступили на глазах девочки.
— Так вы приведите моего пони! — крикнула она,
повернувшись к ключнице, — и сейчас же выпустите мою собаку!
— Потише, мисс, — ответила та, — вас не
убудет, если вы научитесь вежливей говорить с людьми. Хоть мистер Гэртон и не
хозяйский сын, он ваш двоюродный брат. А я вам тоже не слуга.
— Он — мой двоюродный брат! — подхватила Кэти с
презрительным смехом.
— Вот именно, — отозвалась ключница.
— Ох, Эллен, не позволяй им говорить такие вещи, —
разволновалась девочка. — Папа поехал за моим двоюродным братом в Лондон,
мой брат — сын джентльмена. А этот… — Она не договорила и заплакала,
возмущенная одною мыслью о родстве с таким мужланом.
— Ну, ну! — шептала я, — у человека может
быть много двоюродных братьев, самых разных, мисс Кэти, и никому это не в хулу.
Только не надо водиться с ними, если они неприятные и злые.
— Он не… он мне не родственник, Эллен! — сказала
она, поразмыслив и еще сильнее почувствовав горе. И она бросилась мне на грудь,
ища убежища от пугающей мысли.
Я была в большой досаде и на нее и на служанку за их
излишнюю разговорчивость. Я нисколько не сомневалась, что слова девочки о
предстоящем приезде Линтона будут переданы мистеру Хитклифу; и была уверена,
что Кэтрин, как только вернется отец, станет первым делом допытываться, как
понимать слова служанки об их невоспитанном родиче. Гэртон, хоть и обиженный
тем, что его приняли за слугу, был, видимо, тронут ее горем. Подведя пони к
крыльцу, он, чтоб утешить гостью, вытащил из конуры чудесного кривоногого
щенка-терьера и стал совать его ей в руки — пустое, мол, я не сержусь! Девочка
притихла было, посмотрела на него в ужасе и отвращении и пуще расплакалась.
Я едва удержалась от улыбки, видя ее неприязнь к бедному
малому: он был стройный молодой силач, красивый с лица, крепкий и здоровый; но
его одежда соответствовала его повседневным занятиям — работе на ферме да
гоньбе по вересковым зарослям за кроликами и тетеревами. Все же мне казалось,
что лицо Гэртона отражало такие душевные качества, какими никогда не обладал
его отец: добрые колосья, нехоленые, затерянные в сорняке, глушившем их своим
буйным ростом, но все же говорившие о плодородной почве, на которой при других,
более благоприятных обстоятельствах мог бы взойти богатый урожай. Мне думается,
мистер Хитклиф не притеснял его физически; юноша, бесстрашный по натуре, не
искушал на подобные преследования: в нем не было и тени той боязливой
податливости, которая в человеке такого склада, как Хитклиф, пробуждала бы
желание давить и угнетать. Свою злую волю Хитклиф направил на то, чтобы
превратить сына Хиндли в грубое животное: мальчика не научили грамоте; никогда
не корили за дурные навыки, если только они не мешали его хозяину; никогда не
направляли к добру и ни единым словом не предостерегали против порока. Слышала
я, будто развращению юноши много способствовал Джозеф: когда Гэртон был
маленьким, старый слуга в своем тупоумном пристрастии льстил ему и баловал его,
потому что видел в нем главу старой почтенной семьи. И как раньше он винил,
бывало, Кэтрин и Хитклифа, тогда еще подростков, что они своим «непристойным
озорством» выводят хозяина из себя и принуждают его искать утехи в
пьянстве, — так теперь всю вину за недостатки Гэртона он возлагал на того,
кто присвоил себе его имение. Когда мальчик божился, Джозеф его не
останавливал; не порицал его никогда, как бы скверно он себя ни вел. Старику,
видно, доставляло удовольствие смотреть, как тот идет по дурному пути, он давал
калечить мальчика, оставляя его душу на погибель, — пускай, думал он,
Хитклиф ответит за это; кровь Гэртона падет на его голову. Джозефу эта мысль
доставляла истинную радость. Он научил юношу гордиться своим именем и
происхождением, и, если бы смел, он воспитал бы в нем ненависть к новому
хозяину Перевала. Но страх его перед этим хозяином доходил до суеверного ужаса;
и чувства свои к нему он не выказывал открыто, позволяя себе только пробурчать
какой-нибудь намек или пригрозить за глаза карой небесной. Не могу похвалиться,
чтобы мне был хорошо знаком уклад жизни на Грозовом Перевале в те дни, —
рассказываю понаслышке, видела я немного. В деревне судачили, что мистер
Хитклиф — скаред; с арендаторами крут и прижимист. Но дом в женских руках снова
приобрел свой прежний уютный вид, и под его крышей больше не разыгрывались
сцены буйства, как, бывало, при Хиндли. Хозяин был слишком угрюм и не искал
общения с людьми, ни с хорошими, ни с дурными. Таков он и сейчас.
Но так я никогда не кончу свой рассказ. Мисс Кэти отвергла
примирительную жертву в виде щенка-терьера и потребовала, чтоб ей вернули ее
собственных собак, Чарли и Феникса. Они приплелись, хромая и повесив головы; и
мы двинулись в обратный путь, обе сильно расстроенные. Я не могла выпытать у
моей маленькой госпожи, как она провела день. Узнала я только, что целью ее
паломничества, как я и предполагала, был Пенистон-Крэг и что она без
приключений добралась до Грозового Перевала, когда из ворот случилось выйти
Гэртону со сворой собак, которые набросились на ее «караван». Произошла
яростная битва между псами, прежде чем владельцы смогли их разнять. Так
завязалось знакомство. Кэтрин объяснила Гэртону, кто она такая и куда
направляется, попросила его указать дорогу и в конце концов уговорила проводить
ее. Он открыл ей тайны «Пещеры Эльфов» и двадцати других удивительных мест. Но,
попав в немилость, я не удостоилась услышать описание всех тех интересных
вещей, которые увидела паломница. Все же я поняла, что проводник был у ней в
чести, пока она не задела его самолюбия, обратившись к нему как к слуге, и пока
ключница Хитклифа не задела самолюбия гостьи, назвав Гэртона ее двоюродным
братом. А потом ее задели за живое его грубости: дома она была для всех «любовь
моя», «дорогая моя», и «королева», и «ангел» — и вдруг чужой человек посмел так
возмутительно оскорбить ее! Этого она не могла постичь; и я с большим трудом
добилась от нее обещания, что она не пойдет со своей обидой к отцу. Я объяснила
ей, как претит мистеру Линтону все, что связано с Грозовым Перевалом, и как он
будет огорчен, если узнает, что она там побывала. Но я напирала больше на
другое: узнав, что я пренебрегла его наказами, мой господин, чего доброго,
рассердится, и мне тогда придется взять расчет. А такая мысль была для Кэтрин
нестерпима; она дала слово и держала его, пожалев меня. Все-таки она была
премилая девочка!
|
