5. Тишина
Прежде
чем пойти в кладовую, я запер дверь из кухни в судомойню. Но кладовая была пуста;
провизия вся исчезла – до последней крошки. Очевидно, марсианин все унес.
Впервые за эти десять дней меня охватило отчаяние. Не только в этот день, но и
в последующие два дня я не ел ничего.
Рот и
горло у меня пересохли, я сильно ослабел. Я сидел в судомойне в темноте,
потеряв всякую надежду. Мне мерещились разные кушанья, и казалось, что я оглох,
так как звуки, которые я привык слышать со стороны ямы, совершенно
прекратились. У меня даже не хватило сил, чтобы бесшумно подползти к щели в
кухне, иначе я бы это сделал.
На
двенадцатый день горло у меня так пересохло, что я, рискуя привлечь внимание
марсиан, стал качать скрипучий насос возле раковины и добыл стакана два темной,
мутной жидкости. Вода освежила меня, и я несколько приободрился, видя, что на
шум от насоса не явилось ни одно щупальце.
В
течение этих дней я много размышлял о священнике и его гибели, но мысли мои
путались и разбегались.
На
тринадцатый день я выпил еще немного воды и в полудреме думал о еде и строил
фантастические, невыполнимые планы побега. Как только я начинал дремать, меня
мучили кошмары: то смерть священника, то роскошные пиры. Но и во сне и наяву я
чувствовал такую мучительную боль в горле, что, просыпаясь, пил и пил без
конца. Свет, проникавший в судомойню, был теперь не сероватый, а красноватый.
Нервы у меня были так расстроены, что этот свет казался мне кровавым.
На
четырнадцатый день я отправился в кухню и очень удивился, увидев, что трещина в
стене заросла красной травой и полумрак приобрел красноватый оттенок.
Рано
утром на пятнадцатый день я услышал в кухне какие-то странные, очень знакомые
звуки. Прислушавшись, я решил, что это, должно быть, повизгивание и царапанье
собаки. Войдя в кухню, я увидел собачью морду, просунувшуюся в щель сквозь
заросли красной травы. Я очень удивился. Почуяв меня, собака отрывисто залаяла.
Я
подумал, что, если удастся заманить ее в кухню без шума, я смогу убить ее и
съесть; во всяком случае, лучше ее убить, не то она может привлечь внимание
марсиан.
Я пополз
к ней и ласково поманил шепотом:
– Песик!
Песик!
Но
собака скрылась.
Я
прислушался – нет, я не оглох: в яме в самом деле тихо. Я различал только
какой-то звук, похожий на хлопанье птичьих крыльев, да еще резкое карканье – и
больше ничего.
Долго
лежал я у щели, не решаясь раздвинуть красную поросль. Раз или два я слышал
легкий шорох – как будто собака бегала где-то внизу по песку. Слышал, как мне
казалось, шуршание крыльев, и только. Наконец, осмелев, я выглянул наружу.
В яме
никого. Только в одном углу стая ворон дралась над останками мертвецов, высосанных
марсианами.
Я
смотрел, не веря своим глазам. Ни одной машины. Яма опустела; в одном углу –
груда серовато-голубой пыли, в другом – несколько алюминиевых полос да черные
птицы над человеческими останками.
Медленно
пролез я сквозь красную поросль и встал на кучу щебня. Передо мной было открытое
пространство, только сзади, на севере, горизонт был закрыт разрушенным
домом, – и нигде я не заметил никаких признаков марсиан. Яма начиналась
как раз у моих ног, но по щебню можно было взобраться на груду обломков.
Значит, я спасен! Я весь затрепетал.
Несколько
минут я стоял в нерешительности, потом в порыве отчаянной смелости, с бьющимся
сердцем вскарабкался на вершину развалин, под которыми я был так долго заживо
погребен.
Я
осмотрелся еще раз. И к северу тоже ни одного марсианина.
Когда в
последний раз я видел эту часть Шина при дневном свете, здесь тянулась извилистая
улица – нарядные белые и красные домики, окруженные тенистыми деревьями. Теперь
я стоял на груде мусора, кирпичей, глины и песка, густо поросшей какими-то
похожими на кактус, по колено высотой, красными растениями, заглушившими всю
земную растительность. Деревья кругом стояли оголенные, черные; по еще живым
стволам взбирались красные побеги.
Окрестные
дома все были разрушены, но ни один не сгорел; стены уцелели до второго этажа,
но все окна были разбиты, двери сорваны. Красная трава буйно росла даже в
комнатах. Подо мной в яме вороны дрались из-за падали. Множество птиц порхало
по развалинам. По стене одного дома осторожно спускалась тощая кошка; но
признаков людей я не видел нигде.
День
показался мне после моего заточения ослепительным, небо – ярко-голубым. Легкий
ветерок слегка шевелил красную траву, разросшуюся повсюду, как бурьян. О, каким
сладостным показался мне воздух!
|
