13. Встреча со
священником
Испытав
на себе столь неожиданным образом силу земного оружия, марсиане отступили к
своим первоначальным позициям на Хорселлской пустоши; они торопились унести
останки своего разорванного снарядом товарища и поэтому не обращали внимания на
таких жалких беглецов, как я. Если бы они бросили его и двинулись дальше, то не
встретили бы на своем пути никакого сопротивления, кроме нескольких батарей
пушек-двенадцатифунтовок, и, конечно, достигли бы Лондона раньше, чем туда
дошла бы весть об их приближении. Их нашествие было бы так же внезапно,
губительно и страшно, как землетрясение, разрушившее сто лет назад Лиссабон [6].
Впрочем,
им нечего было спешить. Из межпланетного пространства каждые двадцать четыре
часа, доставляя им подкрепление, падало по цилиндру. Между тем военные и
морские власти готовились с лихорадочной поспешностью, уразумев наконец ужасную
силу противника. Ежеминутно устанавливались новые орудия. Еще до наступления
сумерек из каждого куста, из каждой пригородной дачи на холмистых склонах близ
Кингстона и Ричмонда уже торчало черное пушечное жерло. На всем обугленном и
опустошенном пространстве в двадцать квадратных миль вокруг лагеря марсиан на
Хорселлской пустоши, среди пепелищ и развалин, под черными, обгорелыми
остатками сосновых лесов, ползли самоотверженные разведчики с гелиографами,
готовые тотчас же предупредить артиллерию о приближении марсиан. Но марсиане
поняли мощь нашей артиллерии и опасность близости людей: всякий, кто дерзнул бы
подойти к одному из цилиндров ближе, чем на милю, поплатился бы жизнью.
По-видимому,
гиганты потратили дневные часы на переноску груза второго и третьего цилиндров
– второй упал у Аддлстона на площадке для игры в гольф, третий у Пирфорда – к
своей яме на Хорселлской пустоши. Возвышаясь над почерневшим вереском и
разрушенными строениями, стоял на часах один марсианин, остальные же спустились
со своих боевых машин в яму. Они усердно работали до поздней ночи, и из ямы
вырывались клубы густого зеленого дыма, который был виден с холмов Мерроу и
даже, как говорят, из Бенстеда и Эпсома.
Пока позади
меня марсиане готовились к новой вылазке, а впереди человечество собиралось
дать им отпор, я с великим трудом и мучениями пробирался от дымящихся пожарищ
Уэйбриджа к Лондону.
Увидев
вдали плывшую вниз по течению пустую лодку, я сбросил большую часть своего
промокшего платья, подплыл к ней и таким образом выбрался из района разрушений.
Весел не было, но я подгребал, сколько мог, обожженными руками и очень медленно
подвигался к Голлифорду и Уолтону, то и дело, по вполне понятным причинам,
боязливо оглядываясь назад. Я предпочел водный путь, так как на воде легче было
спастись в случае встречи с гигантами.
Горячая
вода, вскипевшая при падении марсианина, текла вниз по реке, и поэтому почти на
протяжении мили оба берега были скрыты паром. Впрочем, один раз мне удалось
разглядеть черные фигурки людей, бежавших через луга прочь от Уэйбриджа.
Голлифорд казался вымершим, несколько домов у берега горело. Странно было
видеть под знойным голубым небом спокойное и безлюдное селение, над которым
взлетали языки пламени и клубился дым. Первый раз видел я пожар без суетящейся
кругом толпы. Сухой камыш на отмели дымился и вспыхивал, и огонь медленно
подбирался к стогам сена, стоявшим поодаль.
Долго я
плыл по течению, усталый и измученный своими пережитыми передрягами. Даже на
воде было очень жарко. Однако страх был сильнее усталости, и я снова стал
грести руками. Солнце жгло мою обнаженную спину. Наконец, когда за поворотом
показался Уолтонский мост, лихорадка и слабость преодолели страх, и я причалил
к отмели Миддлсэкса и в полном изнеможении упал на траву. Судя по солнцу, было
около пяти часов. Потом я встал, прошел с полмили, никого не встретив, и снова
улегся в тени живой изгороди. Помню, я говорил сам с собой вслух, как в бреду.
Меня томила жажда, и я жалел, что не напился на реке. Странное дело, я
почему-то злился на свою жену; меня очень раздражало, что я никак не мог добраться
до Лезерхэда.
Я не
помню, как появился священник, – вероятно, я задремал. Я увидел, что он
сидит рядом со мной в выпачканной сажей рубашке; подняв кверху гладко выбритое
лицо, он, не отрываясь, смотрел на бледные отблески, пробегавшие по небу. Небо
было покрыто барашками – грядами легких, пушистых облачков, чуть окрашенных
летним закатом.
Я
привстал, и он быстро обернулся ко мне.
– У
вас есть вода? – спросил я.
Он
отрицательно покачал головой.
– Вы
уже целый час просите пить, – сказал он.
С минуту
мы молчали, разглядывая друг друга. Вероятно, я показался ему странным: почти
голый – на мне были только промокшие насквозь брюки и носки, – красный от ожогов,
с лицом и шеей черными от дыма. У него было лицо слабовольного человека,
срезанный подбородок, волосы спадали льняными завитками на низкий лоб, большие
бледно-голубые глаза смотрели пристально и грустно. Он говорил отрывисто,
уставясь в пространство.
– Что
такое происходит? – опросил он. – Что значит все это?
Я
посмотрел на него и ничего не ответил.
Он
простер белую тонкую руку и заговорил жалобно:
– Как
могло это случиться? Чем мы согрешили? Я кончил утреннюю службу и прогуливался
по дороге, чтобы освежить, голову и приготовиться к проповеди, и вдруг – огонь,
землетрясение, смерть! Содом и Гоморра! Все наши труды пропали, все труды… Кто
такие эти марсиане?
– А
кто такие мы сами? – ответил я, откашливаясь.
Он
обхватил колени руками и снова повернулся ко мне. С полминуты он молча смотрел
на меня.
– Я
прогуливался по дороге, чтобы освежить голову, – повторил он. – И
вдруг – огонь, землетрясение, смерть!
Он снова
замолчал; подбородок его почти касался колец.
Потом
опять заговорил, размахивая рукой:
– Все
труды… все воскресные школы… Чем мы провинились? Чем провинился Уэйбридж? Все исчезло,
все разрушено. Церковь! Мы только три года назад заново ее отстроили. И вот она
исчезла, стерта с лица земли! За что?
Новая
пауза, и опять он заговорил, как помешанный.
– Дым
от этого пожарища будет вечно возноситься к небу! – воскликнул он.
Его
глаза блеснули, тонкий палец указывал на Уэйбридж.
Я начал
догадываться, что это душевнобольной. Страшная трагедия, свидетелем которой он
оказался – очевидно, он спасся бегством из Уэйбриджа, – довела его до
сумасшествия.
– Далеко
отсюда до Санбэри? – спросил я деловито.
– Что
же нам делать? – сказал он. – Неужели эти исчадия повсюду? Неужели
земля отдана им во власть?
– Далеко
отсюда до Санбэри?
– Ведь
только сегодня утром я служил раннюю обедню…
– Обстоятельства
изменились, – сказал я спокойно. – Не отчаивайтесь. Есть еще надежда.
– Надежда!
– Да,
надежда, несмотря на весь этот ужас!
Я стал
излагать ему свой взгляд на наше положение. Сперва он слушал с интересом; но скоро
впал в прежнее безразличие и отвернулся.
– Это
– начало конца, – прервал он меня. – Конец. День Страшного суда. Люди
будут молить горы и скалы упасть на них и скрыть от лица сидящего на престоле.
Его
слова подтвердили мою догадку. Собравшись с мыслями, я встал и положил ему руку
на плечо.
– Будьте
мужчиной, – сказал я. – Вы просто потеряли голову. Хороша вера, если
она не может устоять перед несчастьем. Подумайте, сколько раз в истории
человечества бывали землетрясения, потопы, войны и извержения вулканов. Почему бог
должен был сделать исключение для Уэйбриджа?.. Ведь бог не страховой агент.
Он молча
слушал.
– Но
как мы можем спастись? – вдруг спросил он. – Они неуязвимы, они
безжалостны…
– Может
быть, ни то, ни другое, – ответил я. – И чем могущественнее они, тем разумнее
и осторожнее должны быть мы. Один из них убит три часа назад.
– Убит? –
воскликнул он, взглянув на меня. – Разве может быть убит вестник божий?
– Я
видел это, – продолжал я. – Мы с вами попали как раз в самую свалку,
только и всего.
– Что
это там мигает в небе? – вдруг спросил он.
Я
объяснил ему, что это сигналы гелиографа и что они означают помощь, которую
несут нам люди.
– Мы
находимся как раз в самой гуще, хотя кругом все спокойно. Мигание в небе
возвещает о приближающейся грозе. Вот там, думается мне, марсиане, а в стороне
Лондона, там, где холмы возвышаются над Ричмондом и Кингстоном, под прикрытием
деревьев роют траншеи и устанавливают орудия. Марсиане, вероятно, пойдут по
этой дороге.
Не успел
я кончить, как он вскочил и остановил меня жестом.
– Слушайте! –
сказал он.
Из-за
низких холмов за рекой доносился глухой гул отдаленной орудийной пальбы и какой-то
далекий жуткий крик. Потом все стихло. Майский жук перелетел через изгородь
мимо нас. На западе, высоко, над дымом, застилавшим Уэйбридж и Шеппертон, под
великолепным, торжественным закатом, поблескивал бледный нарождающийся месяц.
– Нам
надо идти этой тропинкой к северу, – сказал я.
|