Увеличить |
3. Дни заточения
Появление
второго боевого треножника загнало нас в судомойню, так как мы опасались, что
со своей вышки марсианин заметит нас за нашим прикрытием. Позже мы поняли, что
наше убежище должно казаться находившимся на ярком свете марсианам темным
пятном, и перестали бояться, но сначала при каждом приближении марсиан мы в
панике бросались в судомойню. Однако, невзирая на опасность, нас неудержимо
тянуло к щели. Теперь я с удивлением вспоминаю, что, несмотря на всю
безвыходность нашего положения – ведь нам грозила либо голодная, либо еще более
ужасная смерть, – мы даже затевали драку из-за того, кому смотреть
первому. Мы бежали на кухню, сгорая от нетерпения и боясь произвести малейший
шум, отчаянно толкались и лягались, находясь на волосок от гибели.
Мы были
совершенно разными людьми по характеру, по манере мыслить и действовать;
опасность и заключение еще резче выявили это различие. Уже в Голлифорде меня
возмещали беспомощность и напыщенная ограниченность священника. Его бесконечные
невнятные монологи мешали мне сосредоточиться, обдумать создавшееся положение и
доводили меня, и без того крайне возбужденного, чуть не до припадка. У него
было не больше выдержки, чем у глупенькой женщины. Он готов был плакать по
целым часам, и я уверен, что он, как ребенок, воображал, что слезы помогут ему.
Даже в темноте он ежеминутно докучал своей назойливостью. Кроме того, он ел
больше меня, и я тщетно напоминал ему, что нам ради нашего спасения необходимо
оставаться дома до тех пор, пока марсиане не кончат работу и яме, и что поэтому
надо экономить еду. Он ел и пил сразу помногу после больших перерывов. Спал
мало.
Дни шли
за днями; его крайняя беспечность и безрассудность ухудшали наше и без того отчаянное
положение и увеличивали опасность, так что я волей-неволей должен был
прибегнуть к угрозам, даже к побоям. Это образумило его, но ненадолго. Он
принадлежал к числу тех слабых, вялых, лишенных самолюбия, трусливых и в то же
время хитрых созданий, которые не решаются смотреть прямо в глаза ни богу, ни людям,
ни даже самим себе.
Мне
неприятно вспоминать и писать об этом, но я обязан рассказывать все. Те, кому
удалось избежать томных и страшных сторон жизни, на задумываясь, осудят мою
жестокость, мою вспышку ярости в последнем акте нашей драмы; они отлично знают,
что хорошо и что дурно, но, полагаю, не ведают, до чего муки могут довести
человека. Однако те, которые сами прошли сквозь мрак до самых низин примитивной
жизни, поймут меня и будут снисходительны.
И вот,
пока мы с священником в тишине и мраке пререкались вполголоса, вырывали друг у
друга еду и питье, толкались и дрались, в яме снаружи под беспощадным июньским
солнцем марсиане налаживали свою непонятную для нас жизнь. Я вернусь к рассказу
о том, что я видел. После долгого перерыва я наконец решился подползти к щели и
увидел, что появились еще три боевых треножника, которые притащили какие-то
новые приспособления, расставленные теперь в стройном порядке вокруг цилиндра.
Вторая многорукая машина, теперь законченная, обслуживала новый механизм,
принесенный боевым треножником. Корпус этого нового аппарата по форме походил
на молочный бидон с грушевидной вращающейся воронкой наверху, из которой
сыпался в подставленный снизу круглый котел белый порошок.
Вращение
производило одно из щупалец многорукой машины. Две лопатообразные руки копали
глину и бросали ее в грушевидный приемник, в то время как третья рука
периодически открывала дверцу и удаляла из средней части прибора обгоревший
шлак. Четвертое стальное щупальце направляло порошок из котла по колончатой
трубке в какой-то новый приемник, скрытый от меня кучей голубоватой пыли. Из
этого невидимого приемника поднималась вверх струйка зеленого дыма. Многорукая
машина с негромким музыкальным звоном вдруг вытянула, как подзорную трубу,
щупальце, казавшееся минуту назад тупым отростком, и закинула его за кучу глины.
Через секунду щупальце подняло вверх полосу белого алюминия, еще не остывшего и
ярко блестевшего, и бросило ее на клетку из таких же полос, сложенную возле
ямы. От заката солнца до появления звезд эта ловкая машина изготовила не менее
сотни таких полос прямо из глины, и куча голубоватой пыли стала подниматься
выше края ямы.
Контраст
между быстрыми и сложными движениями всех этих машин и медлительными, неуклюжими
движениями их хозяев был так разителен, что мне пришлось долго убеждать себя,
что марсиане, а не их орудия являются живыми существами.
Когда в
яму принесли первых пойманных людей, у щели стоял священник. Я сидел на полу и
напряженно прислушивался. Вдруг он отскочил назад, и я в ужасе притаился,
думая, что нас заметили. Он тихонько пробрался ко мне по мусору и присел рядом
в темноте, невнятно бормоча и показывая что-то жестами; испуг его передался и
мне. Знаком он дал понять, что уступает мне щель; любопытство придало мне
храбрости; я встал, перешагнул через священника и припал к щели. Сначала я не
понял причины его страха. Наступили сумерки, звезды казались крошечными, тусклыми,
но яма освещалась зелеными вспышками от машины, изготовлявшей алюминии. Неровные
вспышки зеленого огня и двигавшиеся черные смутные тени производили жуткое
впечатление. В воздухе кружились летучие мыши, ничуть не пугавшиеся. Теперь
копошащихся марсиан не было видно за выросшей кучей голубовато-зеленого
порошка. В одном из углов ямы стоял укороченный боевой треножник со сложенными
поджатыми ногами. Вдруг среди гула машин послышались как будто человеческие
голоса. Я подумал, что мне померещилось, и сначала не обратил на это внимания.
Я
нагнулся, наблюдая за боевым треножником, и тут только окончательно убедился,
что в колпаке его находился марсианин. Когда зеленое пламя вспыхнуло ярче, я
разглядел его лоснящийся кожный покров и блеск его глаз. Вдруг послышался крик,
и я увидел, как длинное щупальце протянулось за плечо машины к металлической
клетке, висевшей сзади. Щупальце подняло что-то отчаянно барахтавшееся высоко в
воздух – черный, неясный, загадочный предмет на фоне звездного неба; когда этот
предмет опустился, я увидел при вспышке зеленого света, что это человек. Я
видел его одно мгновение. Это был хорошо одетый, сильный, румяный, средних лет
мужчина. Три дня назад это, вероятно, был человек, уверенно шагавший по земле.
Я видел его широко раскрытые глаза и отблеск огня на его пуговицах и часовой
цепочке. Он исчез по другую сторону кучи, и на мгновение все стихло. Потом
послышались отчаянные крики и продолжительное, удовлетворенное уханье марсиан…
Я
соскользнул с кучи щебня, встал на ноги и, зажав уши, бросился в судомойню.
Священник, который сидел сгорбившись, обхватив голову руками, взглянул на меня,
когда я пробегал мимо, довольно громко вскрикнул, очевидно, думая, что я
покидаю его, и бросился за мной…
В эту
ночь, пока мы сидели в судомойне, разрываясь между смертельным страхом и желанием
взглянуть в щель, я тщетно пытался придумать какой-нибудь способ спасения, хотя
понимал, что действовать надо безотлагательно. Но на следующий день я заставил
себя трезво оценить создавшееся положение. Священник не мог участвовать в
обсуждении планов; от страха он лишился способности логически рассуждать и мог
действовать лишь импульсивно. В сущности, он стал почти животным. Мне
приходилось рассчитывать только на самого себя. Обдумав все хладнокровно, я
решил, что, несмотря на весь ужас нашего положения, отчаиваться не следует. Мы
могли надеяться, что марсиане расположились в яме только временно. Пусть они
даже превратят яму в постоянный лагерь, и тогда нам может представиться случай
к бегству, если они не сочтут нужным ее охранять. Я обдумал также очень
тщательно план подкопа с противоположной стороны, но здесь нам угрожала
опасность быть замеченными с какого-нибудь сторожевого треножника. Кроме того,
подкоп пришлось бы делать мне одному. На священника полагаться было нельзя.
Три дня
спустя (если память мне не изменяет) на моих глазах был умерщвлен юноша; это
был единственный раз, когда я видел, как питаются марсиане. После этого я почти
целый день не подходил к щели. Я отправился в судомойню, отворил дверь и
несколько часов рыл топором землю, стараясь производить как можно меньше шума.
Но когда я вырыл яму фута в два глубиной, тяжелая земля с шумом осела, и я не решился
рыть дальше. Я замер и долго лежал на полу, боясь пошевельнуться. После этого я
бросил мысль о подкопе.
Интересно
отметить один факт: впечатление, произведенное на меня марсианами, было таково,
что я не надеялся на победу людей, благодаря которой мог бы спастись. Однако на
четвертую или пятую ночь послышались выстрелы тяжелых орудий.
Была
глубокая ночь, и луна ярко сияла. Марсиане убрали экскаватор и куда-то
скрылись; лишь на некотором расстоянии от ямы стоял боевой треножник, да в
одном из углов ямы многорукая машина продолжала работать как раз под щелью, в
которую я смотрел. В яме было совсем темно, за исключением тех мест, куда падал
лунный свет или отблеск многорукой машины, нарушавшей тишину своим лязгом. Ночь
была ясная, тихая. Луна почти безраздельно царила в небе, одна только звезда
нарушала ее одиночество. Вдруг послышался собачий лай, и этот знакомый звук
заставил меня насторожиться. Потом очень отчетливо я услышал гул, словно грохот
тяжелых орудий. Я насчитал шесть выстрелов и после долгого перерыва – еще
шесть. Потом все стихло.
|