4. Смерть
священника
Это
произошло на шестой день нашего заточения. Я смотрел в щель и вдруг
почувствовал, что я один. Только что стоявший рядом со мной и отталкивавший
меня от щели священник почему-то ушел в судомойню. Мне показалось это
подозрительным. Беззвучно ступая, я быстро двинулся в судомойню. В темноте я
услыхал, что священник пьет. Я протянул руку и нащупал бутылку бургундского.
Несколько
минут мы боролись. Бутылка упала и разбилась. Я выпустил его и поднялся на
ноги. Мы стояли друг против друга, тяжело дыша, сжимая кулаки. Наконец я встал
между ним и запасами провизии и сказал, что решил ввести строгую дисциплину. Я
разделил весь запас продовольствия на части так, чтобы его хватило на десять
дней. Сегодня он больше ничего не получит.
Днем он
пытался снова подобраться к припасам. Я задремал было, но сразу встрепенулся.
Весь день и всю ночь мы сидели друг против друга; я смертельно устал, но был
тверд, он хныкал и жаловался на нестерпимый голод. Я знаю, что так прошли лишь
одна ночь и один день, но мне казалось тогда и даже теперь кажется, что это
тянулось целую вечность.
Постоянные
разногласия между нами привели наконец к открытому столкновению. В течение двух
долгих дней мы перебранивались вполголоса, спорили, пререкались. Иногда я терял
самообладание и бил его, иногда ласково убеждал, раз я даже попытался
соблазнить его последней бутылкой бургундского: в кухне был насос для дождевой
воды, откуда я мог напиться. Но ни уговоры, ни побои не действовали, казалось,
он сошел с ума. Он по-прежнему пытался захватить провизию и продолжал
разговаривать вслух сам с собой. Он вел себя очень неосторожно, и мы каждую
минуту могли быть обнаружены. Скоро я понял, что он совсем потерял
рассудок, – я оказался в темноте наедине с сумасшедшим.
Мне
думается, что и я был в то время не вполне нормален. Меня мучили дикие, ужасные
сны. Как это ни странно, но я склонен думать, что сумасшествие священника
послужило мне предостережением: я напряженно следил за собой и поэтому сохранил
рассудок.
На
восьмой день священник начал говорить, и я ничем не мог удержать поток его
красноречия.
– Это
справедливая кара, о боже, – повторял он поминутно, – справедливая!
Порази меня и весь род мой. Мы согрешили, мы впали в грех… Повсюду люди
страдали, бедных смешивали с прахом, а я молчал. Мои проповеди – сущее безумие,
о боже мой, что за безумие! Я должен был восстать и, не щадя жизни своей,
призывать к покаянию, к покаянию!.. Угнетатели бедных и страждущих!.. Карающая
десница господня!..
Потом он
снова вспомнил о провизии, к которой я его не подпускал, умолял меня, плакал,
угрожал. Он начал повышать голос; я просил не делать этого; он понял спою
власть надо мной и начал грозить, что будет кричать и привлечет внимание
марсиан. Сперва это меня испугало, по я понял, что, уступи я, наши шансы на
спасение уменьшились бы. Я отказал ему, хоть и не был уверен, что он не
приведет в исполнение свою угрозу. В этот день, во всяком случае, этого не произошло.
Он говорил все громче и громче весь восьмой и девятый день; это были угрозы,
мольбы, порывы полубезумного многоречивого раскаяния в небрежном, недостойном
служении богу. Мне даже стало жаль его. Немного поспав, он снова начал говорить,
на этот раз так громко, что я вынужден был вмешаться.
– Молчите! –
умолял я.
Он
опустился на колени в темноте возле котла.
– Я
слишком долго молчал, – сказал он так громко, что его должны были услышать
в яме, – теперь я должен свидетельствовать. Горе этому беззаконному граду!
Горе! Горе! Горе! Горе обитателям Земли, ибо уже прозвучала труба.
– Замолчите! –
прохрипел я, вскакивая, ужасаясь при мысли, что марсиане услышат нас. –
Ради бога, замолчите!..
– Нет! –
воскликнул громко священник, поднимаясь и простирая вперед руки. – Изреки!
Слово божие в моих устах!
В три
прыжка он очутился у двери в кухню.
– Я
должен свидетельствовать! Я иду! Я и так уже долго медлил.
Я
схватил секач, висевший на стене, и бросился за ним. От страха я пришел в
бешенство. Я настиг его посреди кухни. Поддаваясь последнему порыву
человеколюбия, я повернул острие ножа к себе и ударил его рукояткой. Он упал
ничком на пол. Я, шатаясь, перешагнул через него и остановился, тяжело дыша. Он
лежал не двигаясь.
Вдруг я
услышал шум снаружи, как будто осыпалась штукатурка, и треугольное отверстие в
стене закрылось. Я взглянул вверх и увидел, что многорукая машина двигается
мимо щели. Одно из щупалец извивалось среди обломков. Показалось второе
щупальце, заскользившее по рухнувшим балкам. Я замер от ужаса. Потом я увидел
нечто вроде прозрачной пластинки, прикрывавшей чудовищное лицо и большие темные
глаза марсианина. Металлический спрут извивался, щупальце медленно
просовывалось в пролом.
Я
отскочил, споткнулся о священника и остановился у двери судомойни. Щупальце
просунулось ярда на два в кухню, извиваясь и поворачиваясь во все стороны.
Несколько секунд я стоял как зачарованный, глядя на его медленное,
толчкообразное приближение. Потом, тихо вскрикнув от страха, бросился в судомойню.
Я так дрожал, что едва стоял на ногах. Открыв дверь в угольный подвал, я стоял
в темноте, глядя через щель в двери и прислушиваясь. Заметил ли меня марсианин?
Что он там делает?
В кухне
что-то медленно двигалось, задевало за стены с легким металлическим побрякиванием,
точно связка ключей на кольце. Затем какое-то тяжелое тело – я хорошо знал,
какое, – поволоклось по полу кухни к отверстию. Я не удержался, подошел к
двери и заглянул в кухню. В треугольном, освещенном солнцем отверстии я увидел
марсианина в многорукой машине, напоминавшего Бриарея, он внимательно разглядывал
голову священника. Я сразу же подумал, что он догадается о моем присутствии по
глубокой ране.
Я пополз
в угольный погреб, затворил дверь и в темноте, стараясь не шуметь, стал зарываться
в уголь и наваливать на себя дрова. Каждую минуту я застывал и прислушивался,
не двигается ли наверху щупальце марсианина.
Вдруг
легкое металлическое побрякивание возобновилось. Щупальце медленно двигалось по
кухне. Все ближе и ближе – оно уже в судомойне. Я надеялся, что оно не достанет
до меня. Я начал горячо молиться. Щупальце царапнуло по двери погреба.
Наступила целая вечность почти невыносимого ожидания; я услышал, как стукнула
щеколда. Он отыскал дверь! Марсиане понимают, что такое двери!
Щупальце
провозилось со щеколдой не более одной минуты; потом дверь отворилась.
В
темноте я лишь смутно видел этот гибкий отросток, больше всего напоминавший
хобот слона; щупальце приближалось ко мне, трогало и ощупывало стену, куски
угля, дрова и потолок. Это был словно темней червь, поворачивавший свою слепую
голову.
Щупальце
коснулось каблука моего ботинка. Я чуть но закричал, во сдержался, вцепившись
зубами в руку. С минуту все было тихо. Я уже начал думать, что оно исчезло.
Вдруг, неожиданно щелкнув, оно схватило что-то, – мне показалось, что
меня! – и как будто стало удаляться из погреба. Но я не был в этом уверен.
Очевидно, оно захватило кусок угля.
Воспользовавшись
случаем, я расправил онемевшие члены и прислушался. Я горячо молился про себя о
спасении.
Я не
знал, дотянется оно до меня или нет. Вдруг сильным коротким ударом оно
захлопнуло дверь погреба. Я слышал, как оно зашуршало по кладовой, слышал, как
передвигались жестянки с бисквитами, как разбилась бутылка. Потом новый удар в
дверь погреба. Потом тишина и бесконечно томительное ожидание.
Ушло или
нет?
Наконец
я решил, что ушло.
Щупальце
больше не возвращалось в угольный погреб; но я пролежал весь десятый день в
темноте, зарывшись в уголь, не смея выползти даже, чтобы напиться, хотя мне
страшно хотелось пить. Только на одиннадцатый день я решился выйти из своего
убежища.
|
