 Увеличить |
Глава XIX
Нашим
пунктом назначения был Лондон: мы решили провести в этом удивительном и прославленном
городе несколько месяцев. Клерваль хотел познакомиться со знаменитостями того
времени, но для меня это было второстепенным. Я был больше всего озабочен
получением сведений, необходимых для выполнения моего обещания, и поспешил
пустить в ход захваченные с собой рекомендательные письма, адресованные самым
выдающимся естествоиспытателям.
Если бы
это путешествие было предпринято в счастливые дни моего учения, оно доставило
бы мне невыразимую радость. Но на мне лежало проклятие; и я посещал этих людей
только, чтобы получить сведения о предмете, имевшем для меня роковой интерес.
Общество меня тяготило; оставшись один, я мог занять свое внимание картинами
природы; голос Анри успокаивал меня, и я обманывал себя краткой иллюзией покоя.
Но чужие лица, озабоченные, равнодушные или довольные, снова вызывали во мне
отчаяние. Я чувствовал, что между мною и другими людьми воздвигался
непреодолимый барьер. Эта стена была скреплена кровью Уильяма в Жюстины;
воспоминания о событиях, связанных с этими именами, были мне тяжкой мукой.
В
Клервале я видел отражение моего прежнего я. Он был любознателен и нетерпеливо
жаждал опыта и знаний. Различные обычаи, которые он наблюдал, он находил и
занимательными и поучительными. Кроме того, он преследовал цель, которую давно
себе наметил. Он решил посетить Индию, уверенный, что со своим знанием ее различных
языков и ее жизни он сможет немало способствовать прогрессу европейской
колонизации в торговли. Только в Англии он мог ускорить выполнение своего
плана. Он был постоянно занят; единственно, что его огорчало, были моя грусть и
подавленность. Я старался, насколько возможно, скрывать их от него, чтобы не
лишать его удовольствий, столь естественных для человека, вступающего на новое
жизненное поприще и не отягощенного заботами или горькими воспоминаниями. Часто
я отказывался сопровождать его, ссылаясь на то, что приглашен в другое место,
или изыскивая еще какой-нибудь предлог, чтобы остаться одному. В это время я
начал собирать материалы, необходимые для того, чтобы произвести на свет мое
новое создание; этот процесс был для меня мучителен, подобно пытке водою, когда
капля за каплей равномерно падает на голову. Каждая мысль, посвященная моей
задаче, причиняла невыносимые страдания; каждое произносимое мною слово, пускай
даже косвенно связанное с моей задачей, заставляло мои губы дрожать, а сердце
– учащенно биться.
Через
несколько месяцев по прибытии в Лондон мы получили письмо из Шотландии от одного
человека, который бывал прежде нашим гостем в Женеве. Он описывал свою страну и
убеждал нас, что, хотя бы ради ее красот, необходимо продолжать наше путешествие
на север, до Перта, где он проживал. Клервалю очень хотелось принять это
приглашение; да и мне, хоть я и сторонился людей, захотелось снова увидеть
горы, потоки и все удивительные творения, которыми природа украсила свои
излюбленные места.
Мы
прибыли в Англию в начале октября, а теперь уже был февраль. Поэтому мы решили
предпринять путешествие на север в исходе следующего месяца. В этой поездке мы,
вместо того чтобы следовать по главной дороге прямо до Эдинбурга, решили
заехать в Виндзор, Оксфорд, Матлок и на Кимберлендские озера, рассчитывая
прибыть к цели путешествия в конце июля. Я упаковал химические приборы и
собранные материалы, решив закончить свою работу в каком-либо уединенном
местечке на северных плоскогорьях Шотландии.
Мы
покинули Лондон 27 марта и пробыли несколько дней в Виндзоре, бродя по его
прекрасному лесу. Для нас, горных жителей, природа этих мест казалась такой
непривычной: могуче дубы, обилие дичи и стада величавых оленей – все было
в новинку.
Оттуда
мы проследовали в Оксфорд. При въезде в этот город нас охватили воспоминания о
событиях, происшедших там более полутора столетий тому назад. Здесь Карл I
собрал свои силы. Этот город оставался ему верным, когда вся страна отступилась
от него и стала под знамена парламента к свободы. Память о несчастном короле и
его сподвижниках, о добродушном Фолкленде, дерзком Горинге, о королеве и ее
сыне придавала особый интерес каждой части города, где они, может быть, жили.
Здесь пребывал дух старины, и мы с наслаждением отыскивали ее следы. Но если бы
воображение, вдохновляемое этими чувствами, и не нашло здесь для себя
достаточной пищи, то сам по себе город был настолько красив, что вызывал в нас
восхищение. Здания колледжей дышат стариной и очень живописны; улицы
великолепны, а прекрасная Изис, текущая близ города по восхитительным зеленым
лугам, широко и спокойно разливает свои воды, в которых отражается
величественный ансамбль башен, шпили и купола, окруженные вековыми деревьями.
Я
наслаждался этой картиной, и все же радость моя омрачалась воспоминанием о
прошлом и мыслями о будущем. Я был создан для мирного счастья. В юношеские годы
я не знал недовольства. И если когда-либо меня одолевала тоска, то созерцание
красот природы или изучение прекрасных и возвышенных творений человека всегда
находило отклик в моем сердце и подымало мой дух. Теперь же я был подобен
дереву, сраженному молнией; она пронзила мне душу насквозь; и я уже чувствовал,
что мне предстояло остаться лишь подобием человека и являть жалкое зрелище
распада, вызывающее сострадание у других и невыносимое для меня самого.
Мы
провели довольно долгое время в Оксфорде, блуждая по его окрестностям и
стараясь опознать каждый уголок, который мог быть связан с интереснейшим
периодом английской истории. Наши маленькие экскурсии часто затягивались из-за
все новых достопримечательностей, неожиданно открываемых нами. Мы посетили
могилу славного Хемлдена и поле боя, на котором пал этот патриот. На какойго
миг моя душа вырвалась из тисков унизительного и жалкого страха, чтобы
осмыслить высокие идеи свободы и самопожертвования, увековеченные в этих
местах. На какой-то миг я отважился сбросить свои цепи и оглядеться вокруг
свободно и гордо. Но железо цепей уже разъело мою душу, и я снова, дрожа и
отчаиваясь, погрузился в свои переживания.
С
сожалением покинули мы Оксфорд и направились в Матлок, к нашему следующему привалу.
Местность вокруг этого селения напоминает швейцарские пейзажи, но все здесь в
меньшем масштабе; зеленым холмам недостает венца далеких снежных Альп, всегда
украшающего лесистые горы моей родины. Мы посетили удивительную пещеру и
миниатюрные музеи естественной истории, где редкости расположены таким же
образом, как и в собраниях Серво и Шамуни. Последнее название вызвало у меня
дрожь, когда Анри произнес его вслух; и я поспешил покинуть Матлок, с которым
связалось для меня ужасное воспоминание.
Из Дерби
мы продолжили путь далее на север и провели два месяца в Кимберленде и Вестморлевде.
Теперь я почти мог вообразить себя в горах Швейцарии. Небольшие участки снега,
задержавшегося на северных склонах гор, озера, бурное течение горных речек
– все это было мне привычно и дорого моему сердцу. Здесь мы также завели
некоторые знакомства, которые почти вернули мне способность быть счастливым;
Клерваль воспринимал все с гораздо большим восхищением, чем я. Он блистал в
обществе талантливых людей и обнаружил в себе больше способностей и
возможностей, чем когда вращался среди тех, кто стоял ниже его. «Я мог бы
провести здесь всю жизнь, – говорил он мне. – Среди этих гор я вряд
ли сожалел бы о Швейцарии и Гейне».
Однако
он находил, что в жизни путешественника наряду с удовольствиями существует
много невзгод. Ведь он постоянно находится в напряжении, и едва начинает
отдыхать, как вынужден покинуть ставшие приятными места в поисках чего-то
нового, что снова занимает его внимание, а затем в свою очередь отказываться и
от этого ради других новинок.
Мы едва
успели посетить разнообразные озера Кимберленда и Вестморленда и сдружиться с
некоторыми из их обитателей, когда приблизился срок нашей встречи с шотландским
другом; мы покинули своих новых знакомых и продолжили путешествие. Что касается
меня, то я этим не огорчился. Я некоторое время пренебрегал своим обещанием и
теперь опасался гнева обманутого демона. Возможно, он остался в Швейцарии,
чтобы обрушить свою месть на моих близких. Эта мысль преследовала и мучила меня
даже в те часы, которые могли дать мне отдых и покой. Я ожидал писем с
лихорадочным нетерпением: когда они запаздывали, я чувствовал себя несчастным и
терэался бесконечными страхами, а когда они прибывали и я видел адрес,
написанный рукой Элизабет или отца, я едва осмеливался прочесть их и узнать
свою судьбу. Иногда мне казалось, что демон следует за мной и может отомстить
за мою медлительность убийством моего спутника. Когда мною овладевали эти
мысли, я ни на минуту не оставлял Анри и следовал за ним словно тень, стремясь
защитить его от воображаемой ярости его губителя. Я словно совершил тяжкое
преступление, думы о котором преследовали меня. Я не был преступником, но
навлек на свою голову страшное проклятье, точно действительно совершил
преступление.
Я прибыл
в Эдинбург в состоянии полной апатии; а ведь этот город мог бы заинтересовать
самое несчастное существо. Клервалю он понравился меньше, чем Оксфорд: тот
привлекал его своей древностью. Однако красота и правильная планировка нового
Эдинбурга, его романтический замок и окрестности, самые восхитительные в мире:
Артурово Кресло, источник св. Бернарда и Пентландская возвышенность привели его
в восторг и исправили первое впечатление. Я же нетерпеливо ждал конца
путешествия.
Через
неделю мы покинули Эдинбург, проследовав через Кьюпар, Сент-Эндрюс и вдоль берегов
Тэй до Перта, где нас ожидал наш знакомый. Но я не был расположен шутить и
беседовать с посторонними или разделять с ними их чувства и планы с любезностью,
подобающей гостю. Поэтому я объявил Клервалю о своем желании одному совершить
поездку по Шотландии. «Развлекайся сам,– сказал я ему, – а здесь
будет место нашей встречи. Я могу отсутствовать один-два месяца; но умоляю тебя
не мешать моим передвижениям; оставь меня на некоторое время в покое и
одиночестве, а когда я вернусь, я надеюсь быть веселее и более под стать тебе».
Анри
пытался было отговорить меня, но, убедившись в моей решимости, перестал настаивать.
Он умолял меня чаще писать. «Я охотнее последовал бы за тобой в твоих странствиях, – сказал
он, – чем ехать к этим шотландцам, которых я не знаю; постарайся вернуться
поскорее, дорогой друг, чтоб я снова мог чувствовать себя как дома, а это
невозможно в твоем отсутствии».
Расставшись
со своим другом, я решил найти какое-нибудь уединенное место в Шотландии и там,
в одиночестве, завершить свой труд. Я не сомневался, что чудовище следует за
мной по пятам и, как только я закончу работу, предстанет передо мной, чтобы
получить от меня свою подругу.
Прийдя к
такому решению, я пересек северное плоскогорье и выбрал для своей работы один
из дальних Оркнейских островов. Это было подходящее место для подобного дела
– высокий утес, о который постоянно бьют волны. Почва там бесплодна и
родит только траву для нескольких жалких коров да овес для жителей, которых
насчитывается всего пять; их изможденные, тощие тела наглядно говорят об их
жизни. Овощи и хлеб, когда они позволяют себе подобную роскошь, и даже свежую
воду приходится доставлять с большого острова, лежащего на расстоянии около
пяти миль.
На всей
острове было лишь три жалких хижины; одна из них пустовала, когда я прибыл. Эту
хижину я и снял. В ней было всего две комнаты, и она являла чрезвычайно убогий
вид. Соломенная крыша провалилась, стены были неоштукатурены, а дверь сорвана с
петель. Я распорядился починить хижину, купил кой-какую обстановку и вступил во
владение; эти обстоятельства должны были, безусловно, удивить здешних
обитателей, если бы все чувства не были у них притуплены жалкой бедностью. Как
бы то ни было, я жил, не опасаясь любопытных взглядов и помех и едва получая
благодарность за пищу и одежду, которые я раздавал: до такой степени страдания
заглушают в людях простейшие чувства.
В этом
убежище я посвящал утренние часы работе; в вечернее же время, когда позволяла погода,
я совершал прогулки по каменистому берегу моря, прислушиваясь к реву волн,
разбивавшихся у моих ног. Картина была однообразна, но вместе с тем изменчива.
Я думал о Швейцарии; как непохожа она на этот неприветливый, угрюмый ландшафт!
Ее возвышенности покрыты виноградниками, а в долинах разбросаны дома. Ее дивные
озера отражают голубое, кроткое небо; а когда ветер вздымает на них волны, это
всего лишь веселая ребячья игра по сравнению с ревом гигантского океана.
Так я
распределил часы своих занятий в первое время. Но моя работа становилась для
меня с каждым днем все более страшной и тягостной. Иногда я в течение
нескольких дней не мог заставить себя войти в свою лабораторию; а бывало, что я
работал днем и ночью, стремясь закончить работу скорее. И действительно,
занятие было отвратительное. Во время первого моего эксперимента меня ослепляло
некое восторженное безумие, не дававшее мне почувствовать весь ужас моих
поисков; мой ум был целиком устремлен на завершение работы, и я закрывал глаза
на ее ужасные подробности. Но теперь я шел на все это хладнокровно и часто
чувствовал глубочайшее отвращение.
За этим
омерзительным делом, в полном одиночестве, когда ничто ни на миг не отвлекало
меня от моей задачи, мое настроение стало неровным: я сделался беспокойным и
нервным. Я ежеминутно боялся встретиться со своим преследователем. Иногда я
сидел, устремив взгляд на землю, боясь поднять его и увидеть того, кого так
страшился увидеть. Я боялся удаляться от людей, чтобы он не застал меня одного
и не потребовал свою подругу.
Тем
временем я продолжал работу, и она уже значительно продвинулась. Я ожидал ее
окончания с трепетной и нетерпеливой надеждой, которую не осмеливался выразить
самому себе, но которая смешивалась с мрачными предчувствиями беды,
заставлявшими замирать мое сердце.
|
