4
Итак, фараон Мери-Амон-Рамсес XII, повелитель обоих миров,
владыка вечности, дарующий жизнь и всяческую радость, скончался в месяце атир
после тридцати четырех лет благополучного царствования.
Он умер, ибо почувствовал, что тело его становится слабым и
нежизнеспособным. Умер, ибо затосковал по вечной родине и пожелал передать
земную власть в более молодые руки. Наконец, потому, что он так хотел, такова
была его воля. Божественный дух его отлетел, как ястреб, который, покружив над
землей, исчезает в лазурном просторе.
Как жизнь его была лишь временным пребыванием бессмертного
существа в этом бренном мире, так его смерть явилась лишь одним из моментов его
божественного бытия.
В последний день своей земной жизни фараон проснулся с
восходом солнца и, поддерживаемый двумя пророками, окруженный хором жрецов,
направился к часовне Осириса. Там, как всегда, воскресил божество, омыл его и
одел, совершил жертвоприношение и воздел руки для молитвы.
В это время жрецы пели.
Хор первый. «Хвала тебе, возносящийся над горизонтом и
обегающий небо…»
Хор второй. «Чудесный путь твой — залог благополучия тех, на
чей лик падут твои лучи…»
Хор первый. «Мог ли бы я, о солнце, шествовать, как ты, не
останавливаясь!..»
Хор второй. «Великий путник бесконечного пространства, над
которым нет господина и для которого сотни миллионов лет — одно мгновенье…»
Хор первый. «Ты заходишь, но продолжаешь существовать. Ты
множишь часы, дни и ночи, сам же ты вечен и творишь для себя законы…»
Хор второй. «Ты озаряешь землю своими руками, отдавая в
жертву самого себя, когда в облике Ра восходишь на горизонте…»
Хор первый. «О светоч, восходящий на горизонте, великий
своей лучезарностью, — ты сам творишь свои формы…»
Хор второй. «И, никем не рожденный, сам рождаешь себя на горизонте…»
После этого раздался голос фараона:
— «О лучезарный на небе! Дозволь мне войти в вечность,
соединиться с великими и совершенными тенями высшего мира и вместе с ними
созерцать твой свет утром и вечером, когда ты соединишься со своей матерью Нут[138]. И когда-ты обратишь свой
лик на запад, пусть мои руки вознесутся для молитвы во славу засыпающей за
горами жизни…»[139]
Так, воздев к небу руки, говорил фараон, окруженный облаком
фимиама. И вдруг умолк и откинулся назад, стоявшие за ним жрецы подхватили его.
Он был уже мертв.
Весть о смерти фараона молнией облетела дворец. Слуги
бросили свою работу, надсмотрщики перестали наблюдать за рабами. Вызвали
гвардию, поставили караулы у всех входов. На главном дворе стала собираться
толпа поваров, кладовщиков, конюхов, женщин фараона и детей. Одни спрашивали:
правда ли это? Другие удивлялись, что солнце светит на небе. И все громко
взывали:
— «О господин!.. О наш отец!.. О любимый!.. Может ли
быть, что ты уже уходишь от нас!.. О да, он идет в Абидос[140]… На Запад!.. На Запад! В землю правоверных.
Место, которое ты возлюбил, стонет и плачет по тебе!..».[141]
Ужасные вопли раздавались по всем дворам, по всему парку.
Они докатились до восточных гор, на крыльях ветра перелетели через Нил и
посеяли тревогу в Мемфисе.
Между тем жрецы с молитвами усадили тело умершего в богатые
крытые носилки. Восемь человек взялись за шесты, четверо держали опахала из
страусовых перьев, у остальных были в руках кадильницы.
Тогда прибежала царица Никотриса и, увидев тело уже на
носилках, бросилась к ногам умершего.
— «О муж мой!.. О брат мой!.. О возлюбленный
мой!.. — кричала она, заливаясь слезами. — О возлюбленный, останься с
нами, останься в своем доме! Не покидай того места на земле, где ты
пребываешь!..»
— «С миром, с миром, на Запад!.. — пели жрецы. —
О великий владыка! Иди с миром на Запад!..»
— «Увы! — продолжала рыдать царица. — Ты
спешишь к переправе, чтобы переплыть на другой берег! О жрецы, о пророки, не
спешите, оставьте его!.. Ведь вы вернетесь домой, а он уйдет в страну
вечности».
— «С миром, с миром, на Запад! — пел хор
жрецов. — Если будет угодно богу, мы снова увидим тебя, повелитель, когда
наступит день вечности! Ибо идешь ты в страну, объединяющую всех людей…»[142]
По знаку, данному достойным Херихором, прислужницы оторвали
госпожу от ног фараона и насильно увели в ее покои.
Носилки, несомые жрецами, тронулись, и в них повелитель,
одетый, как при жизни. Справа и слева, перед ним и за ним шли военачальники,
казначеи, судьи и верховные писцы, оруженосец с секирой и луком и, наконец,
жрецы всех ступеней.
Во дворе прислуга, вопя и рыдая, пала ниц, а солдаты взяли
на караул; зазвучали трубы, словно приветствуя живого царя.
И действительно, царь, как живой, сидел в носилках, несомых
к переправе. Когда же достигли берега Нила, жрецы поставили носилки на
золоченую барку под пурпурным балдахином, как и при жизни фараона.
Здесь носилки засыпали цветами. Против них поставили статую
Анубиса[143], и царское судно
направилось к противоположному берегу Нила, провожаемое плачем прислуги и
придворных женщин.
В двух часах пути от дворца, за Нилом, за каналом, за
плодородными полями и рощами пальм, между Мемфисом и «плоскогорьем мумий»,
расположился своеобразный город. Все его строения были посвящены мертвым и
заселены лишь колхитами[144] и
парасхитами, бальзамировавшими трупы.
Город этот был как бы преддверием настоящего кладбища,
мостом, соединявшим мир живых с местом вечного покоя. Сюда доставляли
покойников и делали из них мумии. Здесь приготовляли священные свитки и
опояски, гробы, утварь, сосуды и статуи для умерших.
Отдаленный от Мемфиса на значительное расстояние, город был
окружен длинной стеной с несколькими воротами. Процессия, сопровождавшая тело
фараона, остановилась перед воротами, которые поражали своим величием. Один из
жрецов постучался.
— Кто там? — спросили изнутри.
— Осирис-Мери-Амон-Рамсес, повелитель обоих миров,
прибыл к вам и требует, чтобы вы приготовили его к вечному странствию, —
ответил жрец.
— Может ли быть, чтобы погасло солнце Египта?..
— Такова была его воля, — отвечал жрец. —
Примите же повелителя с должными почестями, окажите ему все услуги, как
подобает, чтобы не постигла вас кара в земной и грядущей жизни.
— Все сделаем по вашему слову, — произнес голос
изнутри.
Тогда жрецы оставили носилки у ворот и поспешно удалились,
чтобы не повеяло на них нечистым дыханием скопившихся в этом месте трупов.
Остались только сановники с верховным судьей и казначеем во главе.
После долгого ожидания ворота открылись, и из них вышло
десятка полтора людей в жреческих одеяниях и закрытых капюшонах.
При виде их судья сказал:
— Отдаем вам тело господина нашего и вашего. Сделайте с
ним все, что повелевает религия, не забудьте ничего, чтобы великий покойник по
вашей вине не испытывал неудобств на том свете.
Казначей же прибавил:
— Не жалейте золота, серебра, малахита, яшмы,
изумрудов, бирюзы и редчайших благовоний для нашего владыки, чтобы у него ни в
чем не было недостатка и все было самого лучшего качества. Это говорю вам я,
казначей. Если же найдется негодяй, который захотел бы подменить благородные
металлы жалкими подделками, а драгоценные камни — финикийским стеклом, пусть
помнит, что у него будут отсечены руки и выколоты глаза.
— Будет так, как вы требуете, — ответил один из
жрецов с закрытым лицом.
Остальные подняли носилки и вошли с ними внутрь «города
мертвых». Они пели:
— «Ты идешь с миром в Абидос. Да достигнешь ты с миром
фиванского Запада… На Запад! На Запад!.. В страну праведных!..»
Ворота закрылись. Верховный судья, казначей и сопровождавшие
их сановники повернули назад к переправе, чтобы возвратиться во дворец.
Жрецы в капюшонах отнесли носилки в огромное здание, в
котором бальзамировались только тела царей и высших сановников, пользовавшихся
исключительной милостью фараона. Они остановились при входе, где стояла золотая
ладья на колесах, и стали снимать покойника с носилок.
— Поглядите-ка!.. — воскликнул один из тех, что
были в капюшонах. — Ну, не разбойники ли это?.. Фараон умер в часовне
Осириса и, значит, должен был быть в парадном наряде, а тут — нате-ка! Вместо
золотых запястий — медные, цепь — тоже медная, а в перстнях — поддельные камни…
— Верно, — подтвердил второй. — Любопытно,
кто это его так обрядил: жрецы или чиновники?
— Наверняка жрецы… Чтоб у вас руки отсохли, негодяи!
Вор на воре, а еще смеют нас учить, чтоб мы давали покойнику все лучшего
качества.
— Это не они требовали, а казначей.
— Все они хороши…
Так, обмениваясь замечаниями, бальзамировщики сняли с
покойника царские одежды, надели на него тканный золотом халат и перенесли тело
в ладью.
— Теперь, благодарение богам, у нас новый фараон, —
сказал один из тех, что были в капюшонах. — Этот наведет порядки среди
жрецов. Они за все заплатят сторицей.
— Ого!.. Говорят, это будет строгий владыка! —
добавил другой. — Дружит с финикийцами, с Пентуэром, хотя тот не родовитый
жрец, а из таких же бедняков, как мы с вами… А солдаты, как слышно, готовы за
него в огонь и в воду…
— И только на днях наголову разбил ливийцев.
— А где он сейчас, этот новый фараон? — спросил
кто-то. — В пустыне? Как бы с ним не случилось несчастья, прежде чем он
вернется в Мемфис.
— Кто ему что сделает, когда войско за него! Не
дождаться мне честных похорон, если молодой наш государь не вытопчет жрецов,
как буйвол пшеницу!
— Ну и дурак же ты! — выругался молчавший до сих
пор парасхит. — Разве фараону осилить жрецов!
— А почему бы и нет?
— А ты слыхал когда-нибудь, чтобы лев разодрал
пирамиду?
— Тоже сказал!
— Или буйвол поднял ее на рога?
— Разумеется, нет!
— Может, вихрь ее развеет?
— Да что ты пристал со своими вопросами!
— Вот я тебе и говорю, что скорее лев, буйвол или вихрь
свалят пирамиду, нежели фараон одолеет жрецов… будь он лев, буйвол и вихрь в
одном лице!..
Тут сверху кто-то позвал:
— Эй вы там, готов покойник?
— Готов, готов, только у него челюсть
отвалилась, — ответили из сеней.
— Неважно! Давайте его сюда! Исиде некогда, ей через
час в город идти.
Золотая ладья с покойником была немедленно поднята на канате
вверх, на внутреннюю галерею.
Из первой комнаты вход вел в большой зал со стенами,
выкрашенными в голубой цвет и усеянными желтыми звездами. Во всю длину зала,
вдоль одной из стен тянулась галерея, изогнутая в виде дуги; концы ее
находились на уровне первого этажа, а середина была на пол-этажа выше. Зал
должен был изображать собой небесный свод, галерея — путь солнца на небе,
умерший же фараон представлял Осириса, или солнце, движущееся с востока на
запад. Внизу стояла кучка жрецов и жриц, которые в ожидании торжества
разговаривали о своих делах.
— Готово!.. — крикнули с галереи.
Разговоры прекратились.
Наверху раздался троекратный звон бронзовой доски, и на галерее
показалась золоченая ладья солнца, в которой плыл покойник.
Внизу зазвучал гимн в честь солнца:
— «Вот он является в облаке, чтобы отделить небо от
земли, а затем соединить их… Постоянно находясь в каждой вещи, он —
единственный из живущих, в котором нашли бессмертное воплощение различные
предметы».
Ладья медленно подвигалась к середине дуги и, наконец,
остановилась на самом верху.
В это время на нижнем конце дуги появилась жрица, одетая
богиней Исидой, с сыном Гором, и так же медленно стала подниматься вверх. Это
был образ луны, движущейся за солнцем. Ладья Осириса-фараона с вершины дуги
стала спускаться к западу.
Внизу опять послышался хор:
— «Бог, воплощенный во всех предметах, дух Шу[145], живущий во всех богах.
Он есть плоть живого человека, творец дерева, несущего плоды, он — виновник
оплодотворяющих землю разливов, без него ничто не живет на земле».[146]
Ладья опустилась на западном конце галереи. Исида с Гором
остановилась на вершине дуги. К ладье подбежала группа жрецов, и тело фараона
извлекли и положили на мраморный стол, словно Осириса для отдыха после дневных
трудов.
К покойнику подошел парасхит, одетый богом Тифоном. На
голове у него были чудовищная маска и рыжий косматый парик, на спине кабанья
шкура, а в руке — каменный эфиопский нож.
Этим ножом он стал быстро срезать у покойника подошвы.
— Что делаешь ты со спящим, брат Тифон? — спросила
его с галереи Исида.
— Очищаю ноги брата моего Осириса, чтобы он не грязнил
неба земным прахом, — ответил парасхит, одетый Тифоном.
Отрезав подошвы, парасхит взял в руки изогнутую проволоку,
погрузил ее в нос покойника и стал извлекать мозг. Затем вспорол ему живот и
через отверстие быстро вынул внутренности, сердце и легкие.
Тем временем помощники Тифона принесли четыре большие урны,
украшенные головами богов Хапе, Эмсета, Дуамутфа, Кебхеснеуфа[147], и в каждую из этих урн положили
какой-нибудь из внутренних органов умершего.
— А теперь что ты там делаешь, брат Тифон? —
спросила во второй раз Исида.
— Очищаю брата моего Осириса от всего земного, чтобы
придать ему высшую красоту, — ответил парасхит.
Рядом с мраморным столом находился бассейн с водой,
насыщенной содой. Парасхиты, очистив труп, опустили его в бассейн, в котором он
должен был мокнуть семьдесят дней. Между тем Исида, пройдя всю галерею,
спустилась в зал, где парасхит только что вскрыл и очистил тело фараона. Она
взглянула на мраморный стол и, видя, что он пуст, спросила в испуге:
— Где мой брат? Где мой божественный супруг?..
В этот момент грянул гром, зазвучали трубы и бронзовые
доски. Парасхит, одетый Тифоном, захохотав, воскликнул:
— Прекрасная Исида, ты, которая вместе со звездами
делаешь ночи радостными! Нет больше твоего супруга! Никогда больше лучезарный
Осирис не воссядет на золоченую ладью, никогда больше солнце не покажется на
небосводе. Я это сделал, — я, Сет, я спрятал его так глубоко, что не
найдет его ни один из богов, ни даже все вместе!..
При этих словах богиня, разодрав одежды, стала рыдать и
рвать на себе волосы. Снова загремели трубы, громы и бронзовые доски, среди
жрецов и жриц поднялся ропот, и вдруг все набросились на Тифона с криком:
— Проклятый дух тьмы, вздымающий вихри пустыни,
волнующий море, затмевающий свет дневной!.. О, провались в бездну, из которой
сам отец богов не сможет тебя извлечь! Проклятый! Проклятый Сет!.. Пусть имя
твое будет ненавистно людям!
Все стали колотить Тифона кулаками и дубинками, а
рыжеволосый бог бросился удирать и наконец выбежал из зала.
Три новых удара по бронзовой доске, и церемония окончилась.
— Ну, довольно! — крикнул старший жрец на
парасхитов, которые стали драться уже не на шутку. Ты, Исида, можешь
отправляться в город, а остальные беритесь за других покойников; они уже давно
ждут вас… Вы напрасно пренебрегаете простыми смертными, потому что еще
неизвестно, как нам за этого заплатят…
— Разумеется, не много! — откликнулся
бальзамировщик. — Говорят, казна пуста, а финикияне грозят прекратить
займы, если им не дадут новых привилегий.
— Нет на них погибели, на ваших финикиян! Они нас
заграбастали в свои руки, того и гляди, придется просить у них на ячменную
лепешку.
— Однако если они не дадут на погребение фараона, мы
тоже ничего не получим.
Постепенно разговоры утихли, и все покинули голубой зал.
Только у бассейна, где мокли останки фараона, стояла стража.
На фоне этого торжества, воссоздающего легенду об убиении
Осириса (солнца) Тифоном (богом ночи и преступлений), происходил ритуал
вскрытия и очистки тела фараона и подготовка его к бальзамированию.
Семьдесят дней лежал покойник в насыщенной содой воде,
очевидно в память того, что злой Тифон утопил брата в Содовых озерах. И все эти
дни, утром и вечером, жрица, переодетая Исидой, приходила в голубой зал, рыдала
и рвала на себе волосы, спрашивая присутствующих, не видал ли кто ее
божественного супруга и брата.
По истечении этого срока траура в зале появился Гор, сын и
наследник Осириса, со своей свитой.
— Не поискать ли здесь труп моего отца и брата? —
спросил Гор.
При громких и радостных возгласах жрецов, под звуки музыки
тело фараона извлекли из укрепляющей ванны.
Затем тело было вложено в каменную трубу, сквозь которую в
течение нескольких дней пропускался горячий воздух, и после сушки было отдано
бальзамировщикам.
Теперь начались наиболее важные церемонии, которые совершали
над покойником высшие жрецы «города мертвых».
Тело фараона, обращенное головой к югу, обмывали снаружи
освященной водой, а внутри — пальмовым вином. На полу, посыпанном пеплом,
сидели плакальщики, рвали на себе волосы и, раздирая лица, причитали над
умершим. Вокруг смертного одра собрались жрецы, переодетые богами: обнаженная
Исида в короне фараонов, юноша Гор, Анубис с головой шакала, бог Тот[148] с птичьей головой,
держащий в руках таблички, и много других.
Под наблюдением этого высокого собрания бальзамировщики
стали наполнять внутренние полости тела сильно пахнущими травами, опилками, а
также вливать туда благовонные смолы, сопровождая эти действия молитвами.
Вместо его собственных умершему вставили стеклянные глаза в бронзовой оправе.
Затем тело посыпали содовым порошком.
Тогда приблизился новый жрец и объявил присутствующим, что
тело усопшего есть тело Осириса и все его особенности суть особенности Осириса.
— «Чудодейственная сила его левой височной кости — это
сила височной кости бога Тума[149],
а его правый глаз — глаз Тума, своими лучами пронизывающий тьму. Его левый глаз
— глаз Гора, приводящий в оцепенение все живое; его верхняя губа — Исида, и
нижняя — Нефтис[150].
Шея покойника — богиня, руки — души богов, пальцы — небесные змеи — сыновья
богини Селькит[151].
Его бедра — два пера Амона, хребет — позвоночный столб Сибу[152], живот — богиня Нуэ».
Другой жрец провозгласил:
— «Даны мне уста, чтобы говорить, ноги — чтобы ходить,
руки — чтобы повергать в прах моих врагов. Воскресаю, существую, отверзаю небо,
делаю то, что повелели мне в Мемфисе».
В это время на шею мумии надевали изображение жука скарабея,
сделанное из драгоценного камня, со следующей надписью:
«О мое сердце, сердце, которое я получил от матери, которое
было у меня, когда я пребывал на земле, — о сердце, не восстань против
меня и не дай злого свидетельства обо мне в день суда»[153].
Затем жрецы обвивали каждую руку и ногу, каждый палец мумии
лентами, на которых были написаны молитвы и заклинания. Ленты эти склеивали
обычно смолами и бальзамами. На грудь и шею мумии положили полный манускрипт
«Книги мертвых», причем жрецы произносили при этом вслух следующие слова:
— «Я — тот, которому ни один бог не ставит препятствий.
Кто это?
Это Тум на своем щите, это Ра на своем щите, что появляется
на восточной стороне неба.
— Я — Вчера, и мне известно Завтра.
Кто это?
Вчера — это Осирис, Завтра — это Ра, в день, когда он
истребит врагов повелителя вселенной и когда принесет в жертву своего сына
Гора. Другими словами: в день, когда гроб Осириса встретит на своем пути его
отец Ра. Он победит богов по велению Осириса, господина горы Аменти[154].
Что это?
Аменти — это тот, кого сотворили души богов, согласно
велению Осириса, господина горы Аменти.
Другими словами: Аменти — это гнев, рожденный Осирисом;
каждый бог, пребывающий там, вступает с ним в единоборство. Знаю великого бога,
что пребывает там.
Я явился сюда из своей страны, пришел из своего города,
истребляю злое, отвращаю недоброе, очищаюсь от грязного. Направляюсь в страну
обитателей неба, вступаю через великие ворота.
О мои спутники, дайте мне руку, ибо я буду одним из вас»[155].
Когда каждая часть тела умершего была обернута молитвенными
лентами и снабжена амулетами, когда у него уже был достаточный запас
наставлений, которые должны были помочь ему ориентироваться в стране богов,
пора было подумать о документе, который открыл бы ему врата в эту страну. Ибо
между могилой и небом умершего ожидают сорок два страшных судьи, которые под
председательством Осириса рассматривают его земную жизнь. Лишь когда сердце
покойного, взвешенное на весах правосудия, окажется равным богине истины и
когда бог Тот, записывающий на табличках дела умершего, признает их добрыми,
лишь тогда Гор возьмет тень за руку и поведет ее к трону Осириса.
И вот для того, чтобы умерший мог оправдаться перед судом,
необходимо обернуть его мумию в папирус, на котором написана полная его
исповедь. Пока мумию заворачивают в этот документ, жрецы четко и внушительно,
чтобы усопший ничего не забыл, читают:
— «Владыки истины, приношу вам самое истину: ни одному
человеку не сотворил я зла, нарушив клятву. — Не сделал несчастным никого
из моих ближних. — Не позволял себе сквернословия и лжи в доме
истины. — Не дружил со злом. — Не причинял сам зла. — Повелитель
страны, я не принуждал подвластных мне людей работать сверх сил. — Никто
по моей вине не стал боязливым, калекой, больным или несчастным. — Я не
делал ничего, что отвратило бы от меня богов. — Я не истязал раба. —
Не морил его голодом. — Не доводил до слез. — Не убивал. — Не
принуждал другого к вероломному убийству. — Не лгал. — Не расхищал
имущества храмов. — Не уменьшал доходов, жертвуемых богам. — Не крал
хлеба и опоясок у мумий. — Не содеял греха со жрецом моего округа. —
Не отнимал и не урезывал его имения. — Не употреблял фальшивых
весов. — Не отнимал младенца от груди его кормилицы. — Не совершал
зверских поступков. — Не ловил сетями жертвенных птиц. — Не вредил
разливу рек. — Не отводил течения каналов. — Не гасил огня в
неположенное время. — Не похищал у богов жертвенных даров, которые они
выбрали для себя. — Я чист… Я чист… Я чист…»[156]
Когда покойник благодаря «Книге мертвых» уже знал, как вести
себя в стране бессмертия и прежде всего как оправдаться перед судом сорока двух
богов, жрецы излагали ему предисловие к этой книге, объясняя всю важность ее.
Поэтому бальзамировщики, окружавшие только что приготовленную мумию фараона,
удалялись, а приходил верховный жрец «города мертвых» и шептал покойнику на
ухо:
— «Знай, что, овладев этой книгой, ты будешь
принадлежать к живущим и пользоваться среди богов особым влиянием.
Знай, что благодаря ей никто не осмелится противоречить и
препятствовать тебе. Боги сами подойдут, чтобы обнять тебя, ибо причислят к
своему сонму.
Знай, что эта книга расскажет тебе, что было вначале.
Ни один человек не читал ее вслух, ни один глаз не видел, и
ни одно ухо не слышало ее. Эта книга — сама истина, но никто никогда ее не
знал. Да будет она зрима лишь через тебя и того, кто дал тебе ее в назидание.
Не прибегай для ее толкования к тому, что может подсказать твоя память или
воображение. Пишется она только в зале, где бальзамируют умерших. Это великая
тайна, которая неизвестна ни одному простому смертному на свете.
Книга эта будет твоей пищей в низшей стране духов, она
доставит твоей душе возможность пребывания на земле, даст ей вечную жизнь и
сделает так, что никто не будет иметь власти над тобою»[157].
Тело фараона облачили в драгоценные одежды, на лицо надели
золотую маску, на скрещенные руки — перстни и запястья. Под голову ему
подставили подпорку из слоновой кости, на какой спали обычно египтяне. Наконец
уложили тело в три гроба: из папируса, покрытого надписями, в золоченый из
кедрового дерева и в мраморный. Форма двух первых точно соответствовала форме
тела умершего. Даже вырезанное в дереве лицо было похоже, только улыбалось.
Пробыв три месяца в «городе мертвых», мумия фараона была
готова для торжественного погребения. Тогда ее отнесли обратно в царский
дворец.
|
