22
Пребывание в номе Аа так утомило наследника, что он велел
прекратить все торжества в его честь и объявить, чтобы во время его путешествия
народ не выходил его приветствовать. Свита удивлялась и даже слегка роптала.
Приказ, однако, был выполнен, и жизнь Рамсеса снова стала несколько спокойнее.
У него оставалось время для занятий с солдатами — его любимого дела — и для того,
чтобы привести в порядок свои мысли.
Уединившись в самом отдаленном углу дворца, царевич много
размышлял о том, в какой мере он выполнил повеление отца. Он собственными
глазами осмотрел ном Аа, его поля, города, познакомился с его населением и
чиновниками. Сам проверил и убедился, что восточная часть провинции подверглась
вторжению пустыни, видел, что трудовое население, тупое и ко всему безучастное,
делает только то, что ему прикажут, — и то неохотно; и, наконец, пришел к
выводу, что истинно и беззаветно преданных людей он может найти только среди
аристократии, представители которой или состоят в родстве с фараоном, или
принадлежат к военному сословию и являются внуками солдат, воевавших под
знаменем Рамсеса Великого.
Во всяком случае, эти люди искренне привязаны к династии и
готовы служить ей с неподдельным рвением. Не то, что простолюдины, которые,
прокричав приветствия, бегут скорее к своим волам и свиньям.
Но главная задача не была разрешена. Рамсес не только не
выяснил причин уменьшения царских доходов, но не был в состоянии даже как
следует уяснить себе, в чем корень зла и как исправить дело. Он чувствовал
только, что легендарная борьба бога Сета с богом Осирисом ничего не разъясняет
и не указывает никаких средств, чтобы помочь беде.
Между тем наследник, как будущий фараон, хотел получать
большие доходы, такие, какие получали прежние повелители Египта, и кипел гневом
при одной мысли, что, вступив на престол, может оказаться таким же бедняком,
как его отец, если не беднее. «Никогда!» — говорил он, сжимая кулаки.
Для того чтобы увеличить царские богатства, он готов был
броситься с мечом на самого бога Сета и так же безжалостно изрубить его на
куски, как сам Сет сделал это со своим братом Осирисом. Но вместо жестокого
бога и его легионов перед ним была пустота, безмолвие и неизвестность.
Терзаемый этими мыслями, он однажды обратился к верховному
жрецу Мефресу.
— Скажи мне, святой отец, преисполненный всякой
премудрости, почему доходы государства уменьшаются и каким образом можно было
бы их увеличить?
Верховный жрец воздел руки к небу.
— Благословен дух, — воскликнул он, —
подсказавший тебе, достойный господин, такие мысли… Молю богов, чтобы ты пошел
по стопам великих фараонов, воздвиг по всему Египту богатые храмы и с помощью
плотин и каналов увеличил площадь плодородных земель!..
Старик был так растроган, что даже прослезился.
— Прежде всего, — перебил его царевич, —
ответь мне на то, о чем я тебя спрашиваю. Разве можно думать о постройке
каналов и храмов, когда казна пуста? Египет постигло величайшее бедствие: его
повелителям грозит нищета. Это первое, что нужно расследовать и исправить.
Остальное само собой приложится.
— Это, государь, ты узнаешь только в храмах, у подножия
алтарей, — ответил верховный жрец. — Только там может быть
удовлетворено твое благородное любопытство.
Рамсес сделал нетерпеливое движение.
— Забота о храмах заслоняет перед вашим преосвященством
интересы всей страны, даже казну фараонов!.. — воскликнул он. — Я сам
ученик жрецов, и воспитывался под сенью храмов, и видел таинственные обряды, в
которых вы изображаете злокозненность Сета, смерть и возрождение Осириса, но
какой мне в этом толк? Когда отец спросит меня, как наполнить государственную
казну, мне нечего будет ему ответить. Разве просить его, чтоб он еще больше и
чаще молился, чем делал это до сих пор.
— Ты богохульствуешь, царевич, ибо не знаешь высоких
таинств религии. Зная их, ты сам ответил бы на многие вопросы, которые тебя
мучат. А если бы ты видел то, что я видел, то поверил бы, что для Египта самое
важное — это возвышение храмов и их служителей.
«Старики всегда впадают в детство», — подумал Рамсес и
прервал беседу. Верховный жрец Мефрес всегда был очень набожным, но в последнее
время стал проявлять в этом отношении даже странности.
«Хорош бы я был, — размышлял про себя Рамсес, —
если б отдал себя в руки жрецов, чтобы участвовать в их ребяческих обрядах.
Пожалуй, Мефрес заставил бы и меня по целым часам простаивать перед алтарем с
воздетыми к небу руками, как делает он сам, очевидно, в ожидании чуда».
В месяце фармути (конец января — начало февраля) царевич
простился с Отоем, собираясь, переехать в ном Хак. Он поблагодарил номарха и
знатных сановников за великолепный прием, но в душе уносил печальное сознание,
что не справился с отцовским поручением.
В сопровождении родственников и приближенных Отоя наместник
переправился на другой берег Нила, где его встретил достойный номарх Ранусер с
вельможами и жрецами. Как только он вступил на землю Хак, жрецы подняли ввысь
статую бога Атума, покровителя области, чиновники пали ниц, а сам номарх
преподнес ему золотой серп, прося, чтоб он, как наместник фараона, начал жатву.
Начиналась уборка ячменя.
Рамсес взял серп, срезал несколько пучков колосьев и сжег их
вместе с благовониями перед статуей бога, охраняющего межи. После него то же
самое сделали номарх и знатные вельможи. И, наконец, начали жатву крестьяне.
Они собирали только колосья, бросая их в мешки. Солома же оставалась в поле.
После выполнения этих обрядов, которые показались ему очень
томительными, наместник взошел на колесницу; впереди выступал небольшой отряд
солдат, за ним жрецы; двое знатных вельмож вели под уздцы лошадей наместника.
Вслед за наместником, на другой колеснице, ехал номарх Ранусер, а за ним
многолюдная свита вельмож и придворных. Народ, по приказанию Рамсеса, не выходил
навстречу, но работавшие в поле крестьяне при виде их падали ниц.
Проехав таким образом несколько понтонных мостов,
переброшенных через рукава Нила и каналы, они к вечеру прибыли в город Он —
столицу области.
Несколько дней продолжались приветственные пиршества,
оказание почестей наместнику, представление ему чиновников. Наконец Рамсес
потребовал прекращения торжеств и попросил номарха познакомить его с
богатствами нома.
Осмотр начался на следующий день и продолжался несколько
недель. Каждый день на площади перед дворцом, где жил наместник, собирались
различные цехи ремесленников под предводительством цеховых старшин, чтобы
показать ему свои изделия.
Приходили по очереди оружейники с мечами, копьями и
секирами, мастера музыкальных инструментов с дудками, рожками, бубнами и
арфами. За ними следовал многолюдный цех столяров; они тащили кресла, столы,
диваны, носилки и колесницы, украшенные богатыми рисунками, отделанные
разноцветным деревом, перламутром и слоновой костью. Потом несли металлическую
кухонную посуду и утварь: кочерги, ухваты, двуухие горшки, плоские жаровни с
крышками. Ювелиры хвалились золотыми перстнями необычайной красоты, ручными и
ножными браслетами из электрона, то есть сплава золота с серебром, цепями; все
это было покрыто искусной художественной резьбой, усеяно драгоценными каменьями
или расцвечено эмалью.
Замыкали шествие гончары, несшие больше ста сортов глиняной
посуды. Там были вазы, горшки, чаши, кувшины и кружки самой разнообразной
величины и формы, покрытые разноцветными рисунками, украшенные головами
животных и птиц.
Каждый цех преподносил наследнику в подарок свои лучшие
изделия. Они заполнили большой зал, хотя между ними не нашлось бы и двух
одинаковых вещей. По окончании интересной, но утомительной церемонии номарх
спросил Рамсеса, доволен ли он. Тот ответил не сразу.
— Более красивые вещи я видел лишь в храмах или во
дворцах моего отца. Но так как их могут покупать только богатые люди, то я не
знаю, получает ли государство от них достаточный доход.
Номарха удивило это равнодушие молодого повелителя к
произведениям искусства и встревожила такая забота о государственных доходах.
Желая, однако, угодить Рамсесу, он стал водить его с тех пор по царским
фабрикам и мастерским.
Они посетили мельницы, где рабы с помощью нескольких сотен
жерновов и ступ превращали зерно в муку; побывали в пекарнях, где пекли хлеб и
сухари для армии, и на фабриках, где заготовляли впрок рыбу и мясо; осматривали
крупные кожевенные заводы и мастерские, где делали сандалии; плавильни, где
выплавляли бронзу для посуды и оружия; кирпичные заводы, сапожные и портняжные
мастерские.
Предприятия эти помещались в восточной части города. Рамсес
осматривал их сперва с любопытством, но скоро ему наскучил вид рабочих,
запуганных, исхудалых, с болезненным цветом лица и рубцами от дубинок на спине.
Он старался проводить как можно меньше времени в мастерских,
предпочитая осматривать окрестности города Она. Далеко на востоке видна была
пустыня, где в прошлом году происходили маневры. Как на ладони видел он тракт,
по которому маршировали его полки, место, где из-за попавшихся навстречу
скарабеев метательные машины вынуждены были свернуть в пустыню, видел, может
быть, даже и дерево, на котором повесился крестьянин, вырывший канал. Вон с той
возвышенности он вместе с Тутмосом смотрел на цветущую землю Гошен и бранил
жрецов. Там между холмами он встретил Сарру, к которой воспылало любовью его
сердце.
Как сейчас все изменилось!.. С тех пор как Рамсес благодаря
Херихору получил корпус и наместничество, он перестал ненавидеть жрецов. Сарра
уже стала ему безразлична как возлюбленная, зато все больше и больше
интересовал его ребенок, которому она должна была дать жизнь.
«Как она там живет? — думал царевич. — Давно уже
нет от нее вестей».
Когда он смотрел так вдаль, на восточные возвышенности,
вспоминая недавнее прошлое, возглавлявший его свиту номарх Ранусер решил, что
наместник заметил какие-то злоупотребления и думает о том, как наказать его.
«Что он мог увидеть? — волновался достопочтенный
номарх. — То ли, что половина кирпича продана финикийским купцам? Или что
на складе не хватает десяти тысяч сандалий? Или, может быть, какой-нибудь
негодяй шепнул ему что-нибудь о плавильнях?..»
Ранусер был страшно обеспокоен.
Вдруг царевич повернулся к свите и подозвал Тутмоса, который
обязан был всегда находиться при его особе.
Он тотчас подбежал, и наследник отошел с ним в сторону.
— Послушай, — сказал он, указывая на
пустыню, — видишь вон те горы?
— Мы были там в прошлом году, — со вздохом
вспомнил щеголь.
— Мне вспомнилась Сарра…
— Я сейчас воскурю благовония богам! — воскликнул
Тутмос. — А то мне уже начало казаться, что, став наместником, ты изволил
забыть своих верных слуг!..
Рамсес посмотрел на него и пожал плечами.
— Выбери, — сказал он, — из подарков, которые
мне принесли, несколько самых красивых ваз, что-либо из утвари, а главное —
запястий и цепей, и отвези все Сарре…
— Живи вечно, Рамсес! — тихо проговорил
щеголь. — Ты благородный господин!
— Скажи ей, — продолжал царевич, — что сердце
мое всегда полно милости к ней. Скажи, что я хочу, чтобы она берегла свое
здоровье и думала о ребенке. Когда же подойдет время родов и я выполню
поручение отца, тогда, скажи Сарре, я возьму ее к себе, и она будет жить в моем
доме. Я не могу допустить, чтоб мать моего ребенка тосковала в одиночестве…
Поезжай, сделай, что я сказал, и возвращайся с хорошими вестями.
Тутмос пал ниц перед своим повелителем и тотчас же
отправился в путь. Свита наместника не могла догадаться о содержании их
разговора, но, видя благоволение его к Тутмосу, завидовала молодому вельможе.
Досточтимый же Ранусер продолжал предаваться еще более тревожным размышлениям.
«Не пришлось бы мне, — думал он с огорчением, —
наложить на себя руки и в цвете лет осиротить свой дом. Как это я, несчастный,
присваивал себе добро фараона, не подумав о часе расплаты!»
Лицо его пожелтело, ноги подкашивались. Но Рамсес,
охваченный волной воспоминаний, не замечал его тревоги.
|
