24
Теперь Рамсесу стало ясно: или он не выполнит поручения
фараона, или будет вынужден подчиниться воле жрецов. Это вызывало в нем
негодование и злобу.
Он не торопился познать тайны, скрываемые в храмах, зато
усердно стал принимать участие в пиршествах, которые устраивались в его честь.
Кстати вернулся и Тутмос, большой мастер по части
развлечений. Он привез царевичу хорошие вести от Сарры. Она здорова и прекрасно
выглядит. Но это сейчас уже мало трогало Рамсеса. Жрецы составили будущему
ребенку такой хороший гороскоп, что царевич был в восторге. Они утверждали, что
у Сарры будет сын, щедро одаренный богами, и что если отец полюбит ребенка, тот
достигнет в жизни высокого положения.
Наследник смеялся над второй частью этого предсказания.
— Странные люди эти мудрецы! — говорил он
Тутмосу. — Они знают, что будет сын, чего не знаю я, отец, и сомневаются,
буду ли я его любить, хотя нетрудно догадаться, что я буду любить ребенка, даже
если это будет дочь. О его славной будущности пусть не беспокоятся. Об этом я
позабочусь сам!..
В месяце пахон (январь — февраль) наследник переехал в ном
Ка, где его торжественно встретил номарх Софра. От города Она до Атриба было
всего семь часов пешего пути. Рамсес, однако, затратил на это путешествие три
дня. При мысли о молитвах и постах, ожидавших его при посвящении в тайны
храмов, он испытывал все большее влечение к развлечениям. Его свита поняла это,
и пиры последовали за пирами.
Опять на дорогах, по которым проезжал наследник, появились
толпы народа с радостными криками, цветами и музыкой. Когда подъезжали к
Атрибу, радость населения дошла до предела. Какой-то рабочий огромного роста
даже бросился под колесницу. Когда же Рамсес остановил лошадей, от толпы
отделилась группа молодых женщин и обвила его колесницу цветами.
«Все же они любят меня!» — подумал Рамсес.
В области Ка он уже не расспрашивал номарха про доходы
фараона, не посещал мастерские, не заставлял читать ему отчеты писцов. Он знал,
что ничего не поймет, и отложил эти занятия до тех пор, пока будет посвящен в
тайны жрецов.
Только однажды, увидев стоявший на возвышенности храм бога
Собека, Рамсес выразил желание подняться на его пилон, чтобы взглянуть на
окрестности.
Достойный Софра немедленно исполнил желание наследника, и
Рамсес провел на башне несколько отрадных часов.
Область Ка представляла собой плодородную равнину. Десятка
два каналов и рукавов Нила пересекало ее во всех направлениях, словно сеть,
сплетенная из серебряных и голубых нитей. Посаженные в ноябре дыни и пшеница
уже поспевали. На полях копошились нагие люди, которые собирали огурцы или
сеяли хлопок. Всюду были разбросаны постройки; кое-где попадались целые
городки. Большинство построек, особенно расположенных в поле, представляли
собой глиняные мазанки, крытые соломой и пальмовыми листьями. Зато в городах
дома были каменные, с плоскими крышами, похожие издали на белые кубы, с темными
отверстиями дверей и окон. Очень часто на одном таком кубе стоял другой,
чуть-чуть поменьше, а на нем третий, еще меньше, и каждый был выкрашен в другой
цвет. Под ярким солнцем Египта дома эти, разбросанные среди зелени полей и
окруженные пальмами и акациями, казались гигантскими жемчужинами, рубинами и
сапфирами.
С высоты башни Рамсесу открылось зрелище, которое привлекло
его внимание. Он заметил, что дома в окрестностях храмов самые красивые и на
полях вокруг них трудится больше людей.
«У жрецов самые богатые поместья!..» — мелькнуло в голове
Рамсеса, и он еще раз окинул взглядом храмы и часовни, которые были видны с
башни.
Но так как он помирился с Херихором и нуждался теперь в
услугах жрецов, то ему не хотелось слишком долго задумываться над этим.
В последующие дни достойный Софра устроил для наследника
несколько охот в восточных окрестностях города Атриба. Сначала стреляли над
каналами птиц из лука и ловили их огромными силками, куда попадало сразу по
нескольку десятков, или спускали на них соколов. Затем наследник и его свита
углубились в восточную пустыню, и началась большая охота с собаками и пантерой
на зверей, которых за эти дни было убито и изловлено несколько сотен.
Когда достойный Софра заметил, что наместнику надоели
развлечения под открытым небом и ночевки в шатрах, он прекратил охоту и
вернулся со своими гостями в Атриб.
Они прибыли в город около четырех часов пополудни, и номарх
пригласил всех к себе во дворец на парадный обед.
Софра сам проводил царевича в купальню, оставался там, пока
тот принимал ванну, и достал из собственной шкатулки благовония для умащения
его. Потом присматривал за парикмахером, приводившим в порядок волосы
наместника, и, наконец, на коленях умолил Рамсеса оказать ему милость и принять
от него новую одежду. Она состояла из только что сотканной и вышитой рубашки,
передника, обшитого жемчугом, и затканной золотом накидки из очень прочной
материи, но такой тонкой и мягкой, что всю ее можно было зажать в ладонях.
Наследник милостиво согласился и заявил, что никогда еще не
получал столь прекрасного подарка.
Солнце уже зашло, когда номарх ввел Рамсеса в пиршественную
залу.
Это был большой двор, окруженный колоннами и выложенный
мозаикой. Все стены были украшены живописью, изображавшей сцены из жизни
предков Софры: войны, морские путешествия и охоту. Вместо крыши над двором
парила в воздухе огромная бабочка с разноцветными крыльями, которые для
освежения воздуха приводились в движение невидимыми рабами. В бронзовых
светильниках, прикрепленных к колоннам, горели яркие факелы, распространяя
благовонный дым.
Зал был разделен на две части: одна была пустая, другая
заполнена столиками и креслами для участников трапезы. В глубине возвышался
помост, на котором под роскошным шатром с откинутыми стенками были приготовлены
стол и ложе для Рамсеса.
У каждого столика стояли большие вазоны или кадки с
пальмами, акациями и смоковницами. Стол наследника был окружен хвойными
растениями, которые струили в зал свой аромат.
Собравшиеся гости встретили царевича радостными возгласами.
Когда Рамсес занял место под балдахином, откуда виден был весь зал, свита его
уселась за столы. Зазвучали арфы. В зал вошли женщины в богатых прозрачных
нарядах, с открытой грудью, сверкавшей драгоценными украшениями. Четыре самые
красивые девушки окружили Рамсеса, другие подсели к знатным членам его свиты.
В воздухе реял аромат роз, ландышей и фиалок. Рамсес
почувствовал, как в висках у него застучала кровь.
Рабы и рабыни в белых, розовых и голубых рубашках стали
разносить сладости, жареную птицу, дичь, рыбу, вино и фрукты, а также венки из
цветов, которые обедающие возлагали на голову. Исполинская бабочка все чаще и
чаще махала крыльями. В пустой половине зала началось представление. Выступали
по очереди танцовщицы, гимнасты, шуты, фокусники и фехтовальщики. Когда
кто-нибудь проявлял особенную ловкость, зрители бросали ему цветы из своих
венков или золотые кольца.
Обед длился несколько часов, прерываясь возгласами в честь
наместника, номарха и его семьи.
Рамсесу, который полулежал на ложе, покрытом львиной шкурой
с золотыми когтями, прислуживали четыре дамы. Одна обвевала его опахалом,
другая меняла ему венки на голове, остальные подносили блюда. В конце обеда та,
с которой он разговаривал всего охотнее, поднесла ему бокал вина. Половину его
Рамсес выпил сам, остальное подал ей и, когда она выпила, поцеловал ее в губы.
Тогда невольники быстро погасили факелы, бабочка перестала
шевелить крыльями, и в темном зале наступила тишина, прерываемая лишь
нервическим смехом женщин.
Вдруг раздался топот торопливо приближавшихся людей и
хриплый мужской голос.
— Пустите меня!.. — кричал мужчина. — Где
наследник?.. Где наместник?..
В зале поднялось смятение. Женщины в испуге плакали, мужчины
кричали:
— Что это?.. Покушение на наследника?! Эй, стража!
Слышен был звон разбитой посуды, треск ломаемых стульев.
— Где наследник? — кричал ворвавшийся незнакомец.
— Стража!.. Охраняйте наследника!.. — отвечали из
зала.
— Зажгите свет!.. — раздался юношеский голос
наследника. — Кто меня ищет? Я здесь!..
Внесли факелы. В зале валялась беспорядочной грудой
опрокинутая и сломанная мебель, за которой прятались участники пиршества. На
возвышении наследник рвался из рук обнимавших его с плачем женщин. Тутмос — в
растрепанном парике, подняв бронзовый кувшин, готов был хватить им по голове
всякого, кто приблизился бы к царевичу. В дверях показалось несколько
вооруженных солдат.
— Что это?.. Кто здесь?.. — кричал в испуге
номарх.
Тут только увидели виновника смятения. Какой-то голый,
огромного роста человек, покрытый грязью, с кровавыми рубцами на спине, стоял
на коленях у самого помоста, протягивая руки к наследнику.
— Вот разбойник! — вскричал номарх. —
Возьмите его!
Тутмос поднял свой кувшин, стоявшие у дверей солдаты
побежали к помосту.
Израненный человек, припав лицом к ступенькам, взывал:
— Смилуйся, солнце Египта!..
Солдаты собрались уже его схватить, но в это время Рамсес,
вырвавшись из рук женщин, подошел к бедняге.
— Не троньте его!.. — крикнул Рамсес
солдатам. — Чего тебе нужно от меня? — обратился он к великану.
— Я хочу поведать тебе о наших обидах, государь…
Софра, подойдя к наследнику, шепнул ему:
— Это гиксос. Взгляни на его лохматую бороду и волосы.
К тому же наглость, с какой он ворвался сюда, доказывает, что этот злодей не
коренной египтянин.
— Кто ты такой? — спросил Рамсес.
— Я — Бакура, из отряда землекопов в Сехеме. У нас
сейчас нет работы, так номарх Отой приказал нам…
— Это пьяница и сумасшедший!.. — шептал в ярости
Софра на ухо наследнику. — Как он говорит с тобой, государь…
Но Рамсес так посмотрел на номарха, что вельможа с
подобострастным поклоном попятился назад.
— Что приказал вам достойный Отой? — спросил
Бакуру наместник.
— Он приказал нам, государь, ходить толпой по берегу
Нила, бросаться в воду, останавливаться на перекрестках дорог и приветствовать
тебя радостными кликами. И обещал заплатить за это, что полагается… Вот уже два
месяца, государь, как мы ничего не получали! Ни ячменных лепешек, ни рыбы, ни
оливкового масла для натирания тела.
— Что ты на это скажешь? — обратился наместник к
номарху.
— Пьяница и разбойник… Наглый лжец!.. — ответил
Софра.
— Что же вы там кричали в мою честь?
— Что было приказано! — отвечал великан. —
Моя жена и дочь кричали вместе с другими: «Да живет вечно!» — а я прыгал в воду
и бросал венки в твою лодку. За это мне должны были заплатить полдебена. Когда
же ты изволил всемилостивейше въезжать в город Атриб, я по приказу бросился под
копыта лошадей и остановил колесницу…
Наместник расхохотался.
— Право, — сказал он, — я не ожидал, что наше
пиршество закончится так весело!.. А сколько же тебе заплатили за то, что ты
бросился под колесницу?
— Обещали три дебена, но ничего не заплатили — ни мне,
ни жене, ни дочери. Да и весь отряд заставили голодать целых два месяца.
— Чем же вы живете?
— Милостыней или тем, что удастся заработать у
крестьян. Из-за такой тяжкой нужды мы три раза бунтовали и хотели вернуться
домой, но офицеры и писцы то обещали нам, что заплатят, то приказывали нас
бить…
— В награду за эти крики в мою честь? — вставил,
смеясь, наследник.
— Да, господин… Вчера у нас был самый большой бунт, за
что достойнейший номарх Софра приказал избить каждого десятого. Всем досталось,
а больше всего мне, потому что я самый рослый и мне приходится кормить три рта:
себя, жену и дочь. Избитый, я вырвался из их рук, чтобы пасть ниц перед тобой и
принести тебе наши жалобы. Бей нас, если мы виноваты, но пусть писцы выплатят
нам, что следует, иначе мы помрем с голоду, мы сами, жены и дети наши…
— Это одержимый!.. — вскричал Софра. —
Извольте взглянуть, ваше высочество, сколько он мне наделал убытку. Десять
талантов не взял бы я за эти столы, чаши и кувшины.
В толпе гостей, пришедших понемногу в себя, поднялся ропот.
— Это какой-то разбойник!.. — шептали
гости. — Смотрите, это в самом деле гиксос, в нем бурлит еще проклятая
кровь его дедов, опустошивших Египет. Такая драгоценная мебель… такая дорогая
посуда… разбиты вдребезги!..
— Один бунт работников, не получивших платы, причиняет
больше вреда государству, чем стоят все эти богатства, — строго сказал Рамсес.
— Святые слова!.. Надо записать их на
памятниках!.. — раздались голоса в толпе гостей. — Бунт отрывает
людей от работы и наполняет скорбью сердце царя… Недопустимо, чтоб работники по
два месяца не получали жалованья…
Наместник с нескрываемым презрением посмотрел на изменчивых,
как облака, придворных и строго обратился к номарху:
— Поручаю твоему попечению этого замученного человека.
Я уверен, что и волос не упадет с его головы. Я желаю завтра же увидеть весь
отряд и проверить, верно ли то, что он здесь говорил.
Сказав это, Рамсес вышел, оставив номарха и гостей в полной
растерянности.
На следующий день наследник, одеваясь с помощью Тутмоса,
спросил его:
— Пришли работники?..
— Да, государь, они с рассвета ожидают твоих
приказаний…
— А этот… Бакура — с ними?
Тутмос поморщился и ответил:
— Произошел странный случай: достойнейший Софра
приказал запереть его в пустом подвале своего дворца. И вот этот негодяй,
страшнейший силач, выломал дверь в другой подвал, где стояло вино, опрокинул
несколько ценнейших кувшинов и напился так, что…
— Что, что?.. — спросил Рамсес.
— Что… умер…
— И ты веришь, — воскликнул он, — что он умер
от вина?
— Приходится верить, у меня нет доказательств, что его
убили, — ответил Тутмос.
— А я их поищу!.. — вскричал Рамсес.
Он забегал по комнате, фыркая, как рассерженный львенок.
Когда он успокоился, Тутмос сказал:
— Не ищи, государь, вины там, где ее не видно; ты даже
свидетелей не найдешь. Если кто-нибудь действительно удушил этого рабочего по
приказу номарха, — он не признается. Сам покойник тоже ничего не скажет.
Да, впрочем, какое значение могла бы иметь его жалоба на номарха!.. Тут ни один
суд не согласится начать следствие.
— А если я прикажу?.. — спросил наместник.
— Тогда они проведут следствие и докажут невиновность
Софры. Тебе, государь, будет неловко, а все номархи, их родня и челядь станут
твоими врагами.
Царевич стоял посреди комнаты в раздумье.
— Наконец, — проговорил Тутмос, — все как
будто бы говорит за то, что несчастный Бакура был пьяница или сумасшедший, а
главное — чужой. Разве настоящий и здравомыслящий египтянин, — если бы ему
даже год не платили жалованья и задали еще большую трепку — решился ворваться
во дворец номарха и с такими воплями звать наследника?..
Рамсес поник головой, и, видя, что в соседней комнате стоят
придворные, сказал, понизив голос:
— Знаешь, Тутмос, с тех пор как я отправился в это
путешествие, Египет мне кажется каким-то другим. Иногда я спрашиваю себя, не в
чужой ли я стране? Иногда асе мое сердце охватывает тревога, как будто у меня
на глазах пелена: рядом творятся подлости, а я их не вижу…
— Да ты и не старайся их видеть, а то тебе еще
покажется, что всех нас следует отправить в каменоломни, — ответил,
смеясь, Тутмос. — Помни: номарх и чиновники — это пастыри твоего стада.
Если кто-нибудь выдоит кринку молока для себя или зарежет овцу, ты же не убьешь
его и не прогонишь. Овец у тебя много, а найти пастухов — дело нелегкое.
Наместник, уже одетый, перешел в приемную, где собралась вся
его свита: жрецы, офицеры и чиновники. Вместе с ними он вышел из дворца на
наружный двор.
Это была широкая площадь, обсаженная акациями, под сенью
которых и ожидали наместника работники. При звуке рожка они вскочили с земли и
выстроились в пять рядов.
Рамсес, окруженный блестящей свитой вельмож, вдруг
остановился, желая сперва издали взглянуть на землекопов. Это были нагие люди в
белых чепцах и в таких же набедренниках. Среди них нетрудно было различить
коричневых египтян, черных негров, желтых азиатов и белых обитателей Ливии и
островов Средиземного моря.
В первом ряду стояли землекопы с кирками, во втором — с
мотыгами, в третьем — с лопатами. Четвертый ряд составляли носильщики, каждый
из них держал шест и два ведра, пятый — тоже носильщики, но с большими
носилками-ящиками, по два человека на каждые носилки. Они уносили вырытую
землю.
Впереди, на расстоянии десяти с лишним шагов, стояли
мастера; у каждого в руках была толстая жердь и большой деревянный циркуль или
угольник.
Когда Рамсес подошел к ним, они прокричали хором: «Да живешь
ты вечно!» — и, опустившись на колени, пали ниц. Он велел им встать, а сам
продолжал внимательно их разглядывать.
Это были здоровые сильные люди; не похоже было, что они два
месяца живут одной милостыней.
К наместнику подошел номарх Софра со своей свитой, но
Рамсес, сделав вид, что не заметил его, обратился к одному из мастеров:
— Вы землекопы?
Тот грохнулся на землю и молчал.
Рамсес пожал плечами и крикнул рабочим:
— Вы из Сехема?
— Мы землекопы из Сехема! — ответили все хором.
— Жалованье получили?..
— Получили — мы сыты и счастливы, слуги его
святейшества фараона, — ответил хор, отчеканивая каждое слово.
— Налево кругом! — скомандовал наместник.
Рабочие повернулись. Почти у каждого на спине были глубокие
и частые рубцы от палок, но свежих рубцов не было.
«Обманывают меня!» — подумал наследник. Он приказал рабочим
вернуться в казармы и, по-прежнему не замечая номарха, ушел к себе во дворец.
— Ты тоже скажешь мне, — обратился он по дороге к
Тутмосу, — что эти люди — рабочие из Сехема?
— Они же сами тебе сказали! — ответил Тутмос.
Рамсес велел подать лошадь и поехал к своим полкам, стоявшим
лагерем за городом.
Весь день он провел, обучая солдат. Около полудня на
площадке для учений в сопровождении номарха появилось несколько десятков
носильщиков с шатрами, утварью, едой и вином. Но наместник отправил их обратно,
в Атриб. Когда же наступило время обеда для солдат, он велел подать себе
овсяные лепешки с сушеным мясом.
Это были наемные ливийские полки. Когда наследник к вечеру
велел им оставить оружие и простился с ними, ему казалось, что солдаты и
офицеры сошли с ума. С кликами «живи вечно!» они целовали ему руки и ноги,
устроили носилки из копий и плащей и с песнями донесли до дворца, споря по
дороге за честь нести его на плечах.
Номарх и провинциальные чиновники, видя восторженную любовь
ливийских варваров к наследнику и его милостивое отношение к ним,
встревожились.
— Вот это повелитель!.. — шепнул Софре великий
писец. — Если б он захотел, эти люди перебили бы мечами нас и наших детей…
Огорченный номарх вздохнул, мысленно обращаясь к богам и поручая
себя их милостивому покровительству.
Поздно ночью Рамсес вернулся в свой дворец, где прислуга
сообщила, что ему отвели под спальню другую комнату.
— Это почему?
— Потому что в том покое видели ядовитую змею, которая
спряталась так, что ее невозможно найти.
Новая спальня помещалась во флигеле, прилегавшем к дому
номарха. Это была четырехугольная комната, окруженная колоннами. Алебастровые
стены ее были покрыты цветными барельефами, изображавшими внизу растения в
горшках, а выше — гирлянды из листьев оливы и лавра.
Почти посередине стояло широкое ложе, отделанное черным
деревом, слоновой костью и золотом. Спальня освещалась двумя благовонными
факелами. Под колоннадой стояли столики с вином, яствами и венками из роз. В
потолке было большое четырехугольное отверстие, задернутое холстом.
Рамсес принял ванну и улегся на мягкой постели. Прислуга
ушла в отдаленные комнаты. Факелы догорали. По спальне пронесся прохладный
ветер, насыщенный ароматами цветов. Где-то вверху послышалась тихая музыка арф.
Рамсес поднял голову.
Холщовая крыша спальни раздвинулась, сквозь прорезь в
потолке показалось созвездие Льва и в нем яркая звезда Регул. Музыка арф стала
громче.
«Уж: не боги ли собираются ко мне в гости?» — подумал с
усмешкой Рамсес.
В отверстии потолка блеснула широкая полоса света, яркого,
но не резкого. Немного спустя вверху показалась золотая ладья с беседкой из
цветов; столбы ее были увиты гирляндами из роз, а кровля украшена фиалками и
лотосом. На обвитых зеленью шнурах золотая ладья бесшумно спустилась на пол; из
цветов вышла нагая женщина необычайной красоты. Тело ее казалось выточенным из
белого мрамора, а янтарные волны волос упоительно благоухали.
Выйдя из своей воздушной ладьи, она преклонила колени.
— Ты — дочь Софры? — спросил ее наследник.
— Ты угадал, государь…
— И, несмотря на это, пришла ко мне!..
— Молить, чтобы ты простил моего отца… Он несчастен!..
С полудня он в отчаянии проливает слезы, лежа во прахе.
— А если я не прощу его, ты уйдешь?
— Нет, — тихо прошептала девушка.
Рамсес привлек ее к себе и страстно поцеловал. Глаза его
горели.
— За это я прощу его, — сказал он.
— О, какой ты добрый, — воскликнула девушка,
прижимаясь к царевичу. Потом прибавила, ласкаясь: — И прикажешь возместить
убытки, которые причинил ему этот сумасшедший рабочий?..
— Прикажу!..
— И возьмешь меня к себе во дворец?
Рамсес посмотрел на нее.
— Возьму, ты прекрасна.
— В самом деле?.. — ответила она, обвивая руками
его шею. — Посмотри на меня поближе… Среди красавиц Египта я занимаю лишь
четвертое место.
— Что это значит?
— В Мемфисе или неподалеку от Мемфиса живет твоя
первая. К счастью, она еврейка. В Сехеме — вторая…
— Я ничего об этом не знаю, — заметил Рамсес.
— Ах ты, голубь невинный! Наверно, не знаешь и про
третью, в Оне?..
— Она разве тоже принадлежит моему дому?
— Неблагодарный! — воскликнула красавица, ударив
его цветком лотоса. — Через месяц ты скажешь то же обо мне… Но я не дам
себя в обиду…
— Как и твой отец…
— Ты еще не простил его? Помни, я уйду…
— Нет, останься… останься!..
На следующий день наместник присутствовал на празднике,
которым почтил его Софра, похвалил перед всеми его управление провинцией и, в
награду за убытки, причиненные пьяным работником, подарил половину сосудов и
утвари из тех, что преподнесли ему в городе Оне.
Вторую половину этих подарков получила дочь номарха,
красавица Абеб, уже как придворная дама. Кроме того, она заставила выдать себе
из казны Рамсеса пять талантов на наряды, лошадей и рабынь.
Вечером наследник, зевая, сказал Тутмосу:
— Царь, отец мой, преподал мне великую истину: женщины
стоят дорого!
— Хуже, когда их нет, — ответил щеголь.
— Но у меня их четыре, и я даже не знаю, как это
случилось. Двух я бы мог уступить…
— И Сарру тоже?
— Ее — нет, особенно если у нее родится сын.
— Если ты назначишь этим горлицам хорошее приданое,
мужья для них найдутся…
Наследник опять зевнул.
— Не люблю слушать о приданом, — сказал он. —
А-а-а! Какое счастье, что я вырвусь наконец отсюда и буду жить среди жрецов…
— Ты в самом деле думаешь об этом?..
— Приходится. Может быть, я узнаю от них наконец,
отчего беднеют фараоны… А-а-а!.. Ну, и отдохну…
|
