2
Многолюдная свита фараона все еще находилась в зале, но как
будто раскололась на две части: с одной стороны Херихор, Мефрес и несколько
престарелых верховных жрецов. С другой — все военачальники, вельможи и большая
часть младших жрецов. Орлиный взгляд фараона сразу уловил и отметил этот раскол
среди сановников, и в душе молодого повелителя вспыхнула радость и гордость.
«Итак, не извлекая меча, я уже одержал победу», —
подумал он.
Между тем военачальники и высшие сановники все дальше и
решительнее отодвигались от Херихора и Мефреса. Никто не сомневался, что оба
верховных жреца, до сих пор наиболее влиятельных в государстве, не пользуются
милостью нового фараона.
Владыка прошел в трапезную, где прежде всего его внимание
привлекло число прислуживающих жрецов и подаваемых блюд.
— Неужели я должен все это съесть? — спросил он,
не скрывая удивления.
Жрец, наблюдавший за кухней, объяснил, что блюда, оставшиеся
от трапезы его святейшества, приносят в жертву умершим членам династии.
Говоря это, он указал на ряд изваяний, расставленных вдоль
трапезной. Владыка посмотрел на эти статуи, которые, судя по виду, ничего не
ели, а потом на цветущие лица жрецов, которые, очевидно, съедали все, и
потребовал себе пива и солдатского хлеба с чесноком.
Старший жрец остолбенел, однако передал приказ дальше.
Младший заколебался было, но повторил поручение отрокам и
отроковицам. Отроки, казалось, не поверили своим ушам, но тотчас же разбежались
по всему дворцу.
Через четверть часа они вернулись с испуганными лицами,
шепча жрецам, что нигде нет солдатского хлеба и чеснока.
Фараон улыбнулся и распорядился, чтобы впредь на кухне
всегда были простые блюда. Потом съел голубя, кусок рыбы, пшеничную булку и
запил все вином.
Мысленно он признал, что блюда приготовлены отлично, а вино
— превосходно, однако подумал и о том, что придворная кухня, наверно, поглощает
колоссальные суммы.
Воскурив благовония в честь предков, повелитель направился в
царский кабинет, чтобы выслушать доклады.
Первым выступил Херихор. Он поклонился фараону значительно
ниже, чем когда приветствовал его в первый раз, и с глубоким волнением в голосе
поздравил его с победой над ливийцами.
— Ты, повелитель, бросился на ливийцев, как тифон на
жалкие шатры кочевников в пустыне. Ты выиграл большое сражение с весьма
незначительными потерями и одним ударом благословенного богами меча закончил
войну, которой мы, простые смертные, не предвидели конца.
Фараон почувствовал, что его неприязнь к Херихору начинает
ослабевать.
— Поэтому, — продолжал Херихор, — верховная
коллегия всеподданнейше просит тебя, владыка, назначить доблестным полкам награду
в десять талантов. Сам же ты, пресветлый государь, разреши рядом с твоим именем
писать: «Победоносный».
В расчете на молодость фараона Херихор хватил через край в
своей лести, и это отрезвило Рамсеса.
— А какое же прозвище вы дадите мне, когда я сокрушу
ассирийскую армию и наполню храмы богатствами Ниневии и Вавилона? —
спросил он.
«Он не перестает мечтать об этом!..» — подумал про себя
верховный жрец.
Фараон же, как бы в подтверждение его опасений, спросил: —
Какова же численность нашей армии?
— Здесь, под Мемфисом?
— Нет, во всем Египте.
— У вашего святейшества было десять полков, —
ответил верховный жрец. — У достойнейшего Нитагора на восточной границе —
пятнадцать. Десять полков стоит на юге, потому что Нубия начинает волноваться…
А пять размещены гарнизонами по всей стране.
— Всего, значит, сорок? — подсчитал фараон. —
А сколько в них будет солдат?
— Около шестидесяти тысяч.
Фараон вскочил с кресла.
— Шестьдесят вместо ста двадцати! — вскричал
он. — Что это значит? Что вы сделали с моей армией?
— У нас нет средств на содержание большей…
— О боги! — воскликнул фараон, хватаясь за
голову. — Да ведь через какой-нибудь месяц на нас нападут ассирийцы! А мы
обезоружены!
— С Ассирией у нас заключен предварительный
договор, — заметил Херихор.
— Так может ответить женщина, а не военный министр.
Какое значение имеет договор, за которым не стоит армия?.. Ведь царю Ассару
достаточно половины его армии, чтобы раздавить нас!
— Не изволь беспокоиться, святейший государь. При
первом же известии о предательстве ассирийцев у нас будет полмиллиона воинов…
Фараон расхохотался ему в лицо.
— Что? Откуда? В своем ли ты уме? Ты роешься у себя в
папирусах, а я семь лет провел в армии, почти не пропуская дня, чтобы не быть
на ученье или маневрах. Каким образом за несколько месяцев вы соберете
полумиллионную армию?..
— Вся знать выступит…
— Какой прок в твоей знати?.. Знать — это не солдаты.
Для полумиллионной армии нужно по крайней мере сто пятьдесят полков, а у нас,
как вы сами говорите, их всего сорок… Как же эти люди, которые сейчас пасут
скот, пашут землю, лепят горшки или пьют и бездельничают в своих
поместьях, — как же они научатся военному делу? Египтяне — плохие солдаты.
Я это хорошо знаю, потому что наблюдаю их каждый день. Ливиец, грек, хетт уже
ребенком стреляет из лука и пращи и отлично владеет палицей; за один год он
научается прекрасно маршировать. А египтянин и после трех лет обучения
марширует кое-как. Правда, с мечом и копьем он осваивается за два года, но
чтобы научиться попадать в цель, ему мало и четырех. Значит, в несколько
месяцев вы соберете не армию, а полумиллионную орду, которую в одно мгновение
разобьет другая орда — ассирийская, потому что, хотя у ассирийцев полки
неважные и плохо обучены, ассирийский солдат умеет метать камни и стрелы,
рубить и колоть, а главное — бросаться в бой, как дикий зверь, что совсем
несвойственно мирному египтянину. Мы побеждаем неприятеля тем, что наши
дисциплинированные и хорошо обученные полки бьют, как таран. Чтобы расстроить
нашу колонну, надо истребить половину ее солдат. Но если нет колонн, то нет и
египетской армии.
— Истину говоришь ты, государь, — ответил Херихор
взволнованному фараону. — Только богам дано такое знание дела. Я тоже
вижу, что силы Египта слабы и что для укрепления их потребуется многолетняя
работа. Потому-то я и хочу заключить договор с Ассирией.
— Ведь вы его уже заключили.
— Временный. Саргон, узнав о болезни царя и опасаясь
твоего святейшества, отложил окончательное подписание договора до твоего
восшествия на трон.
Фараон опять пришел в ярость.
— Что? — вскричал он. — Так они действительно
думают захватить Финикию? И надеются, что я подпишу позорный приговор своему
царствованию? Злые духи обуяли всех вас!..
Аудиенция была окончена. Херихор на этот раз пал ниц.
Возвращаясь от фараона, он рассуждал про себя:
«Фараон выслушал доклад — значит, он не отвергает моих
услуг. Я сказал ему, что он должен подписать договор с Ассирией, следовательно,
самое трудное дело сделано… Может быть, пока Саргон приедет к нам снова… Но это
лев… даже не лев… а разъяренный слон, этот юноша… А ведь его сделали фараоном
только потому, что он — внук верховного жреца. Он еще не понимает, что те же
руки, которые подняли его так высоко…»
В передней достойнейший Херихор остановился, о чем-то
подумал и, вместо того чтоб пойти к себе, направился к царице Никотрисе.
В саду никого не было, только из рассеянных по нему
павильонов доносились вопли. Это женщины умершего фараона оплакивали того, кто
ушел на запад.
Скорбь их, казалось, была искренней.
После Херихора в кабинет нового повелителя вошел верховный
судья.
— Что ты скажешь мне, достойнейший? — спросил
Рамсес.
— Несколько дней назад близ Фив произошел
необыкновенный случай, — ответил судья. — Какой-то крестьянин убил
жену, троих детей и сам утопился в священном пруду.
— Сошел с ума?
— Очевидно, голод побудил его…
Фараон задумался.
— Странный случай, — сказал он. — А у меня к
тебе другой вопрос. Какие преступления чаще всего наблюдаются в последнее
время?
Верховный судья стоял в нерешительности.
— Говори смело, — сказал фараон, начиная терять
терпение, — ничего не скрывай от меня. Я знаю, что Египет попал в трясину,
и хочу его извлечь оттуда, а для этого мне нужно знать все источники зла…
— Чаще всего… наиболее обычные преступления — это
бунты. Но бунтует только чернь… — поспешил прибавить судья.
— Я слушаю, — сказал фараон.
— В Косеме[135], —
продолжал судья, — взбунтовался полк каменщиков и каменотесов, которых
вовремя не снабдили всем необходимым. В Сехеме крестьяне убили писца,
собиравшего налоги. В Мелькатисе и Пи-Хебите[136] опять-таки
крестьяне разрушили дома финикиян-арендаторов. У Касы они отказались чинить
канал, утверждая, что за эту работу им полагается плата от казны. Наконец, в
порфировых каменоломнях каторжники избили надсмотрщиков и хотели всей толпой
бежать к морю.
— Твои сообщения для меня отнюдь не новость, —
ответил фараон. — Но что ты думаешь об этом?
— Прежде всего надо наказать виновных… А я думаю, что
прежде всего надо дать работнику то, что ему полагается, — сказал
фараон. — Голодный вол ложится на землю, голодная лошадь шатается на ходу
и падает. Так разве можно требовать, чтобы голодный человек работал и не
жаловался, что ему плохо?
— Значит, ваше святейшество…
— Пентуэр создаст комиссию для расследования этих
дел, — перебил фараон. — А пока я не хочу, чтоб наказывали виновных.
— Но тогда вспыхнет общий бунт! — воскликнул с
ужасом судья.
Фараон, подперши голову руками, молчал и о чем-то думал.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Пусть судьи
делают свое дело, только… без жестокостей… А Пентуэр пусть сегодня же созовет
комиссию… Право, — прибавил он немного погодя, — легче распоряжаться
на поле сражения, чем в том хаосе, какой водворился в Египте…
После ухода верховного судьи Рамсес позвал Тутмоса и
приказал ему приветствовать от имени фараона войска, возвращающиеся от Содовых
озер, и раздать двадцать талантов офицерам и солдатам. Затем фараон велел
позвать Пентуэра, а до его прихода принял главного казначея.
— Мне хотелось бы знать, — сказал фараон, —
каково состояние нашей казны.
— В данный момент, — ответил сановник, — у
нас имеется приблизительно на двадцать тысяч талантов ценного имущества в
житницах, скотных дворах, амбарах и сундуках. Кроме того, ежедневно поступают
налоги.
— Ежедневно бывают и бунты, — прибавил
фараон. — А каковы наши доходы и расходы? На армию мы тратим в год
двадцать тысяч талантов. На двор фараона от двух до трех тысяч талантов в
месяц.
— Неужели? А общественные работы?
— В настоящее время они выполняются бесплатно, —
ответил главный казначей, опустив глаза.
— А доходы?..
— Сколько мы тратим, столько и получаем… — бормотал
казначей.
— Значит, мы получаем сорок — пятьдесят тысяч талантов
в год, — подытожил фараон. — А где остальное?..
— В залоге у финикиян, у некоторых ростовщиков, у
торговцев, наконец — у святых жрецов…
— Хорошо, — сказал фараон. — Но ведь существует
неприкосновенный фонд фараонов в золоте, платине, серебре и драгоценных камнях.
Сколько он составляет?..
— Он нарушен уже десять лет тому назад и израсходован…
— На что?.. Для кого?..
— На нужды двора, — ответил казначей, — на
подарки номархам, храмам…
— Двор ведь получал средства из текущих налогов, разве
подарки могли истощить всю сокровищницу моего отца?
— Осирис-Рамсес, отец ваш, был щедрым государем и делал
крупные пожертвования…
— Ну, например, какие?.. Я хочу, наконец, узнать… —
продолжал с раздражением допытываться фараон.
— Точные счета находятся в архивах. Я помню только
общие цифры…
— Говори…
— Например, храмам, — сказал нерешительно
казначей, — за время своего счастливого царствования Осирис-Рамсес подарил
около сотни городов, до ста двадцати кораблей, два миллиона голов скота и два
миллиона мешков зерна, сто двадцать тысяч лошадей, восемьдесят тысяч рабов,
пива и вина около двухсот тысяч бочек, миллиона три караваев хлеба, тысяч
тридцать дорогих одеяний, тысяч триста кувшинов меду, оливкового масла и
благовоний. Кроме того, тысячу талантов золота, три тысячи серебра, десять
тысяч листов бронзы, пятьсот тысяч талантов темной бронзы, шесть миллионов
венков, тысячу двести статуй богов и около трехсот тысяч драгоценных каменьев[137]. Других цифр я сейчас не
помню, но все это записано…
Фараон рассмеялся, вскинув кверху руку, но вдруг вспылил и,
ударив кулаком по столу, воскликнул:
— Это неслыханное дело, чтобы кучка жрецов употребила
столько пива, меда, венков и одежд, имея собственные доходы. Огромные доходы, в
несколько сот раз превышающие потребности этих святых…
— Ваше святейшество изволили забыть, что жрецы
поддерживают десятки тысяч бедняков, лечат больных и содержат около двадцати
полков за счет храмов.
— На что им эти полки?.. Ведь фараоны пользуются ими
только во время войны. Что касается больных, то почти каждый платит за себя или
отрабатывает, что должен храму за лечение. А бедняки? Они работают на храмы —
носят богам воду, принимают участие в торжественных процессиях, а главное —
помогают творить чудеса. Ведь это им возвращают у врат храмов потерянный
рассудок, зрение, слух, у них исцеляются руки и ноги, а народ, глядя на эти
чудесные исцеления, тем усерднее молится и приносит богам тем более щедрые
жертвы. Бедняки — это как бы волы и овцы храмов. Они приносят им чистую
прибыль.
— Да ведь жрецы, — решился заметить
казначей, — и не расходуют всех жертвоприношений, а копят их и увеличивают
фонд.
— Для чего?
— На случай какой-нибудь внезапной нужды государства.
— А кто видел этот фонд?
— Я сам, — ответил сановник. — Сокровища,
спрятанные в Лабиринте, не убывают, а множатся из поколения в поколение, чтобы
в случае…
— Чтобы, — перебил фараон, — было что взять
ассирийцам, когда они завоюют Египет, так чудно управляемый жрецами! Спасибо
тебе, казначей, — прибавил он. — Я знал, что положение Египта очень
скверно, но не предполагал, что государство разорено вконец. В стране бунты,
армии нет, фараон в нужде… но зато сокровищница в Лабиринте обогащается из
поколения в поколение!.. Если бы каждая династия, только династия, приносила
храмам столько, сколько им подарил мой отец, в Лабиринте было бы уже
девятнадцать тысяч талантов золота, около шестидесяти тысяч талантов серебра, а
сколько зерна, скота, земли, рабов и городов, сколько одежд и драгоценных каменьев
— этого не сосчитать самому лучшему счетоводу!..
Главный казначей ушел от повелителя удрученный. Но и фараон
не был собой доволен. Подумав, он решил, что слишком откровенно разговаривал со
своими сановниками.
|
