Глава
шестая
Американские
скотоводы
Командор пробега, водитель машины, борт‑механик и прислуга за все
чувствовали себя прекрасно.
Утро было прохладное. В жемчужном небе путалось бледное солнце.
В травах кричала мелкая птичья сволочь. Дорожные птички «пастушки»
медленно переходили дорогу перед самыми колесами автомобиля. Степные горизонты
источали такие бодрые запахи, что будь на месте Остапа какой‑нибудь
крестьянский писатель‑середнячок из группы «Золотое гумно», не удержался бы
он – вышел бы он из машины, сел бы в траву и тут же бы на месте начал бы
писать на листах походного блокнота новую повесть, начинающуюся словами: «Инда
взопрели озимые...»
Но Остап и его спутники были далеки от поэтических восприятий. Вот уже
сутки они мчались впереди автопробега. Их встречали музыкой и речами. Дети били
для них в барабаны. Взрослые кормили их обедами и ужинами, снабжали заранее
приготовленными авточастями, а в одном посаде поднесли даже хлеб‑соль на
деревянном блюде с полотенцем, вышитым крестиками. Хлеб‑соль лежала на дне
машины, между ногами Паниковского. Он все время отщипывал от каравая кусочки и
в конце концов проделал в нем мышиную дыру. После него брезгливый Остап хлеб‑соль
выкинул на дорогу. Ночь антилоповцы хорошо отдохнули в деревушке, вдыхая
одеколонный запах сена.
Спутники Бендера смотрели на него с обожанием. Их приводила в восторг
открывшаяся перед ними легкая жизнь. Они увидели на деле, что такое хорошая
идея. Паниковский гнусавым голосом тянул слова песенки, подобранной где‑то
среди отбросов общества:
Что за времена теперь настали,
Что за времена теперь настали,
В бога верить перестали,
В бога верить перестали...
– А вы верите в бога, Паниковский? – спросил Остап, капризно
развалившийся на шершавых подушках Антилопы.
– А как же, – заявил Паниковский.
– Он тесно связан с религией, – язвительно заметил
Балаганов, – в молодости он был церковным вором.
Паниковский гордо дернул плечом и продолжал мурлыкать:
Потеряли всякий стыд и страх,
У раввина дело швах.
– Ах, Паниковский, Паниковский! – лицемерно вздыхал
Остап. – В бога вы верите, а ноги не моете. Почему вы не моете ноги?
– Оставьте эти глупости! – беззаботно ответил Паниковский.
– Для вас это может быть и глупости, но для джентльмена это вопрос
чести.
Нарушитель конвенции надулся. Наступившее молчание прервал Балаганов.
– Хорошо жить на свете! Вот мы едем, мы сыты! Может быть, нас
ожидает счастье...
– Так‑таки стоит и ожидает? – спросил Остап. – На дороге
ожидает? Может, еще машет крылышками от нетерпения. Где, говорит, он, господин
Балаганов? Что это он меня не берет? Вы псих, Балаганов! Счастье никого не
поджидает. Оно бродит по стране в длинных белых одеждах с детской песенкой на
устах: «У меня была овечка». Эту наивную детку надо ловить, ее нужно
очаровывать, за ней нужно ухаживать. У вас, Балаганов, с этой деткой
романа не выйдет. Вы оборванец. Посмотрите, на кого вы похожи? Человек в вашем
костюме никогда не добьется счастья. Да и вообще весь экипаж Антилопы
экипирован отвратительно. Удивляюсь, как это нас еще принимают за участников
автопробега.
Остап с сожалением оглядел своих спутников и продолжал:
– Шляпа Паниковского меня смущает. Вообще, он одет с вызывающей
роскошью. Этот драгоценный зуб, эти кальсонные тесемки, эта волосатая грудь под
галстуком. Проще надо одеваться, Паниковский. Вы почтенный старик. Вам нужен
глухой черный сюртук и фетровая шляпа. Балаганову нужна клетчатая ковбойская
рубашка и кожаные краги. И он сразу же приобретет благообразный вид
студента, занимающегося физкультурой. А сейчас он похож на уволенного за
пьянство матроса торгового флота. О нашем уважаемом водителе я не говорю.
Тяжелые испытания, ниспосланные судьбой, помешали ему одеться сообразно званию.
Неужели вы не видите, как подошел бы к его одухотворенному, слегка испачканному
маслом лицу кожаный комбинезон и хромовый черный картуз? Да, лорд‑мэры, нам
надо экипироваться.
– Денег нету, – сказал Цесаревич, оборачиваясь.
– Шофер прав, – любезно отметил Остап, – денег
действительно нет. И это навевает на меня грусть.
Антилопа‑Гну скользнула с пригорка. Поля продолжали медленно вращаться
по обе стороны машины. То выскакивала ветряная мельница, беспокойно махавшая
решетчатыми руками, то бежали с поля наперерез машине босоногие мальчики, то
брыкалась вдали потревоженная автомобильным шумом пятнистая корова.
– Смотрите, – закричал вдруг Балаганов, – впереди
автомобиль!
Остап на всякий случай распорядился убрать плакат, увещевавший граждан
ударить автопробегом по разгильдяйству. Покуда Паниковский выполнял приказ,
Антилопа приблизилась к встречной машине.
– Малый ход! – скомандовал Остап. – Возле машины
придется остановиться. У них, кажется, поломка.
Закрытый серый «Кадиллак», слегка накренившись, стоял у края дороги.
Коленопреклоненный шофер снимал покрышку с переднего колеса. Над ним в ожидании
томились три фигуры в песочных дорожных пальто.
– Терпите бедствие? – спросил Остап, вежливо приподымая
фуражку.
– Пустяки, – ответил шофер, – прокол камеры.
Антилоповцы вылезли из своего зеленого рыдвана. Цесаревич завистливо
стал кружиться вокруг чудесной машины и вскоре завел с шофером специальный
разговор. Паниковский и Балаганов с детским любопытством разглядывали
пассажиров, из которых двое имели весьма надменный заграничный вид. Третий,
судя по одуряющему калошному запаху, исходившему от его резинотрестовского
плаща, был соотечественник.
– Далеко едете? – спросил Остап.
– А черт его знает! – раздраженно ответил
соотечественник. – Шесть дней уже носимся по деревням, как угорелые.
– А вам это не нравится?
– Я думаю.
– Зачем же вы носитесь?
– Это они носятся.
И соотечественник довольно грубо показал пальцем на своих спутников,
седых румяных джентльменов.
– Американцы.
– А вы?
– Я переводчик из бюро путешествий. Много я имел дела с
иностранцами, но таких еще не видел. Скотоводы! Казалось бы, люди
интеллигентные. Понимаете, на той неделе к нам, в Москву, приехали специальным
поездом восемьдесят американских туристов. Прямо кошмар какой‑то! Девять
международных вагонов и четыре вагона‑ресторана. У каждого отдельное купе.
А эти двое сами целый вагон занимали. А зачем им, спрашивается,
отдельный вагон? Ну, да ладно. Сначала все шло хорошо. Согнали со всего города
такси и повезли их в Большой театр на «Лебединое озеро». Специальный спектакль
среди лета устроили. Есть, конечно, расчет – они хорошо платят.
– Знаю, знаю, – сказал Остап, – бутылка нарзану –
18 рублей, пятикопеечная марка – семь с полтиной!
– В этом роде... Потом по программе: Третьяковская галерея,
Кремль, Василий Блаженный, немножко строительства, Парк культуры и отдыха,
танцы народностей... Все в порядке, честь честью. Им это нравится. Балет,
большевики – у них, прямо, глаза на лоб лезут. Ну, потом, как известно, за
машинку и на Волгу.
– А! Сюр нотр мер Вольга! На нашу матушку Волгу?
– Вот именно, – с ненавистью подтвердил переводчик, – на
специально оборудованный теплоход с хором песельников. Все поехали. А эти
двое отбились. Стали по деревням ездить. Замучили меня с шофером совершенно.
– Хотят ознакомиться с бытом новой деревни? – спросил Остап,
посмотрев в сторону американцев.
Скотоводы важно стояли над шофером. На них были серебристые шляпы,
замороженные крахмальные воротнички и беспокойные галстуки.
– Как же! Так им и нужна новая деревня! Деревенским самогоном они
интересуются, а не деревней.
– Самогоном?
– Представьте себе. Я долго не мог понять, чего им нужно.
Оказывается, нужен им рецепт изготовления хорошего самогона.
– Сухой закон допек?
– Ну да.
– А что, разве у них, в Америке, плохой самогон.
– Они говорят, такая мерзость, что в рот взять нельзя. И вот
ездим мы по деревням, ищем рецепт. Но ничего из этого не вышло и не выйдет. Как
только мужики видят, что приехал автомобиль, они моментально уходят в себя.
Говорят, что знать о самогоне не знают, никогда его не видели и вообще о
самогоне слышат первый раз. Ясное дело, они принимают нас за начальство. Рецепт
кваса, говорят, пожалуйста, дадим, а про самогон нам ничего не известно. На
меня стали бросаться. Расскажи им секрет самогона. Что я, самогонщик?
Я член союза работников просвещения.
– Знаете что, – спросил Остап, – вам очень хочется
обратно в Москву?
Переводчик тяжело вздохнул.
– Полтораста они дадут за рецепт? Могу продать.
– Дорогой мой! – воскликнул переводчик. – Берите двести.
Они дадут. А у вас в самом деле есть рецепт?
– Сейчас же вам продиктую, – сказал Остап. – Какой
угодно: картофельный, пшеничный, абрикосовый, ячменный, из тутовых ягод,
виноградный. Одним словом – любой из полутораста самогонов, рецепты
которых мне известны.
Остап был представлен американцам. Они выбрали пшеничный самогон,
который, по словам их друзей в Америке, считается среди русских трезвенников
самым лучшим. Рецепт долго записывали в блокноты. Остап в виде бесплатной
премии сообщил скотоводам наилучшую конструкцию портативного кабинетного
аппарата, легко помещающегося в тумбе письмен–ного стола. Скотоводы заверили
Остапа, что при американ–ской технологии изготовить такой аппарат не
представляет никакого труда. Остап в свою очередь заверил скотоводов, что
аппарат его конструкции дает в день ведро прелестного ароматного первача.
– О! – закричали американцы. – Pervatch! Pervatch!
Они уже слышали это слово в одной знакомой почтенной семье из Чикаго.
И там о pervatch’е были даны прекрасные референции. Глава этого семейства
был в свое время с американским оккупационным корпусом в Архангельске, пил там
pervatch и с тех пор не может забыть очаровательного ощущения, которое он при
этом испытал.
В устах разомлевших скотоводов грубое слово первач звучало нежно и
заманчиво, как звучит слово – вермут.
Американцы легко отдали двести рублей и долго трясли руку Бендера.
Паниковскому и Балаганову тоже удалось попрощаться за руку с гражданами
заатлантической республики, измученными сухим законом. Переводчик на радостях
поцеловался с Остапом и просил не забывать.
Сдружившиеся путешественники расселись по своим машинам. Цесаревич на
прощание сыграл матчиш, и под его веселые звуки автомобили разлетелись в
противоположные стороны.
– Видите, – сказал Остап, когда американскую машину заволокло
пылью. – Все произошло так, как я вам говорил. Мы ехали. На дороге валялись
деньги. Я их подобрал. Смотрите, они даже не запылились.
И он взмахнул пачкой кредиток.
Вдруг Паниковский залился смехом. Командор строго на него посмотрел, но
Паниковский не унимался. Его трясло. Много раз он пытался начать какую‑то
фразу, но смех вколачивал слова обратно в глотку.
– Ну! – кричали все. – Да говорите вы, наконец!
– Все, – сказал Паниковский, задыхаясь и плача, –
произошло... произошло, как я вам... хотел сказать!..
Паниковский упал на спину, задергал тоненькими ножками и закатился таким
конвульсивным смехом, что Цесаревич на всякий случай остановил машину.
– Мы ехали. На дороге валялись золотые часы. Я их подобрал.
И они тоже не запылились!
И Паниковский помахал золотыми часами перед изумленными спутниками.
Остап простил Паниковского только потому, что история с часами была, по
его словам, «красиво подана».
– Но это в последний раз, – добавил он, – при повторении
беспощадно выкину из Антилопы. Нам предстоят серьезные дела, основанные не на
ловкости рук, а на ловкости ума. Вы со своими мелкими кражами можете нас
подвести. Золотые часы – это предмет роскоши. Они нам не нужны. Зато на
мои честно заработанные деньги мы сможем экипироваться в ближайшем же городе.
Подходило время обеда. Антилоповцам хотелось есть. Остап углубился в
карту пробега, вырванную им из автомобильного журнала, и возвестил приближение
города Лучанска.
– Городок маленький, – сказал Бендер, – и это плохо. Чем
меньше город, тем длиннее приветственные речи. Потому попросим у любезных
хозяев города обед на первое, а речи на второе. В антракте я снабжу вас
вещевым довольствием. Паниковский! Вы начинаете забывать свои обязанности!
Восстановите плакат на прежнем месте.
Понаторевший в торжественных финишах Цесаревич лихо осадил машину перед
самой трибуной. Здесь Бендер ограничился кратким приветствием. Условились
перенести митинг на два часа. Подкрепившись бесплатным обедом, автомобилисты в
приятнейшем расположении духа двинулись к магазину готового платья. Их окружали
любопытные. Антилоповцы с достоинством несли свалившееся на них сладкое бремя
славы. Они шли посреди улицы, держась за руки и раскачиваясь, словно матросы в
чужеземном порту. Рыжий Балаганов, и впрямь похожий на боцмана, изредка
приветственно взмахивал рукою.
Магазин «Платье мужское, дамское и детское» помещался под огромной
вывеской, занимавшей весь двухэтажный дом. На вывеске были намалеваны десятки
фигур: желтолицые мужчины с тонкими усиками, в шубах с отвернутыми наружу
хорьковыми полами, дамы с архаическими муфтами в руках, дети в матросских
костюмчиках, комсомолки в красных косынках и сумрачные хозяйственники,
погруженные по самые бедра в фетровые сапоги.
Все это великолепие разбивалось о маленькую бумажку, прилепленную у
входной двери магазина:
Штанов нет
– Фу, как грубо! – сказал Остап, входя. – Сразу видно,
что провинция. Написали бы, как пишут в Москве: «Брюк нет». Прилично и
благородно. Граждане довольные расходятся по домам. А тут – «штанов
нет». Написали бы еще «портков нет».
В магазине автомобилисты задержались недолго. Для Балаганова нашлась
ковбойская рубашка в просторную канареечную клетку и стетсоновская шляпа с
дырочками. Цесаревичу пришлось удовольствоваться обещанным хромовым картузом и
такой же тужуркой, сверкающей, как прессованная икра. Долго возились с
Паниковским. Пасторский долгополый сюртук и мягкая шляпа, которые по замыслу
Бендера должны были облагородить внешность нарушителя конвенции, отпали в
первую же минуту. Магазин мог предложить только костюм пожарного: куртку с
золотыми насосами в петлицах и волосатые полушерстяные брюки и фуражку.
Паниковский долго ломался и прыгал перед зеркалом.
– Не понимаю, – сказал наконец Остап, – чем вам не
нравится костюм пожарного? Он все‑таки лучше, чем костюм короля в изгнании,
который вы теперь носите. А ну, поворотитесь‑ка, сынку. Отлично. Скажу вам
прямо. Это подходит вам больше, чем запроектированный мною сюртук и шляпа.
На улицу вышли в новых нарядах. Себе Остап ничего не купил.
– Мне нужен смокинг, – сказал он, – но здесь его нет.
Подождем до лучших времен. Не так ли, кум пожарный?
Остап открыл митинг в приподнятом настроении, не подозревая о том,
какая гроза надвигается на пассажиров Антилопы. Он острил, рассказывал смешные
дорожные приключения и еврейские анекдоты, чем чрезвычайно расположил к себе
публику. Конец речи он посвятил разбору давно назревшей автопроблемы.
– Автомобиль, – воскликнул он трубным голосом, – не
роскошь, а...
В эту минуту он увидел, что председатель комиссии по встрече принял из
рук подбежавшего мальчика телеграмму. Произнося слова: «не роскошь, а средство
передвижения», Остап склонился влево и через плечо председателя заглянул в
телеграфный бланк. То, что он прочел, поразило его. Он думал, что впереди еще
целый день. Его сознание мгновенно зарегистрировало ряд деревень и городов, где
Антилопа воспользовалась чужими материалами и средствами.
Председатель еще шевелил усами, силясь вникнуть в содержание депеши, а
Остап, на полуслове спрыгнувший с трибуны, уже продирался сквозь толпу.
Антилопа зеленела на перекрестке. К счастью, пассажиры сидели на местах и,
скучая, дожидались того момента, когда Остап велит перетаскивать в машину дары
города. Это обычно бывало после митинга.
Наконец до председателя дошел смысл телеграммы. Он поднял глаза и
увидел убегающего командора.
– Это жулики! – закричал он страдальческим голосом.
Он всю ночь трудился над составлением приветственной речи, и теперь его
авторское самолюбие было уязвлено.
– Хватай их, ребята!
Крик председателя достиг ушей антилоповцев. Они нервно засуетились.
Цесаревич пустил мотор и одним махом влетел на свое сиденье. Машина прыгнула
вперед, не дожидаясь Остапа. Впопыхах они даже не сообразили, что оставляют
своего командора в опасности.
– Стой! – кричал Остап, делая гигантские прыжки. –
Догоню – всех уволю!
– Стой! – кричал председатель, адресуясь к Бендеру.
– Стой, дурак! – кричал Балаганов Цесаревичу. – Не
видишь, шефа потеряли!
Адам Казимирович дернул рычаги. Антилопа заскрежетала и остановилась.
Командор кувыркнулся в машину с отчаянным криком: «Полный ход!» Несмотря на
разносторонность и хладнокровие, он не любил физической расправы. Обезумевший
Цесаревич взял сразу третью скорость, машина рванулась, и в открывшуюся дверцу
выпал Балаганов. Все это произошло в одно мгновенье. Пока Цесаревич снова
тормозил, на Балаганова уже пала тень набегающей толпы. Уже протягивались к нему
здоровеннейшие ручищи, когда задним ходом подобралась к нему Антилопа и
железная рука командора ухватила его за ковбойскую рубаху.
– Самый полный! – завопил Остап.
И тут жители Лучанска впервые поняли преимущество механического
транспорта перед гужевым. Машина быстро унеслась, увозя от справедливого
наказания четырех правонарушителей.
Первый километр жулики тяжело дышали. Дороживший своей красотой
Балаганов рассматривал в карманное зеркальце малиновые царапины на лице,
полученные при падении. Паниковский дрожал в своем костюме пожарного. Он боялся
мести командора. И она пришла немедленно.
– Это вы погнали машину прежде, чем я успел сесть? – спросил
командор грозно.
– Ей‑богу... – начал Паниковский.
– Нет, нет, не отпирайтесь. Это ваши штуки. Значит, вы еще и трус
к тому же? Значит, я попал в одну компанию с вором и трусом? Хорошо! Я вас
разжалую. Вы в моих глазах были брандмейстером. Отныне вы – простой
топорник.
И Остап торжественно содрал с красных петличек Паниковского золотые
насосы.
Покончив с этим делом, Остап познакомил своих спутников с содержанием
телеграммы.
– Дело плохо! В телеграмме предлагается задержать зеленую
машину, идущую впереди автопробега. Надо сейчас же сворачивать куда‑нибудь в
сторону. Хватит с нас триумфов, пальмовых ветвей и бесплатных обедов на постном
масле. Идея себя изжила. Свернуть мы можем только на Гряжское шоссе. Кстати,
это нам по дороге. Но до него еще часа три пути. Я уверен, что
торжественная встреча готовится во всех ближайших населенных пунктах. Проклятый
телеграф всюду понатыкал свои столбы с проволоками. Паниковский! Берегите свою
черепную лоханку!
Командор не ошибся.
В первой же деревне им предложили остановиться. Цесаревич усилил ход.
Несколько саженей за ними на неоседланной кобыле вяло скакал рослый веселый
парень, по‑видимому, деревенский милиционер, и что‑то кричал.
Дальше на пути лежал городок, названия которого антилоповцы так никогда
и не узнали, но хотели бы узнать, чтобы помянуть его при случае недобрым
словом. У самого же входа в город дорога была преграждена тяжелым бревном.
Антилопа повернула назад и, как слепой щенок, стала тыкаться в стороны в
поисках обходной дороги. Но ее не было.
– Пошли назад! – сказал Остап, ставший очень серьезным.
И тут же жулики услышали очень далекое комариное пение моторов. Как видно,
шли машины настоящего автопробега. Назад двигаться было нельзя, и антилоповцы
снова кинулись вперед.
Цесаревич нахмурился и быстрым ходом подвел машину к самому бревну.
Граждане, стоявшие вокруг, испуганно разбежались в разные стороны, ожидая
катастрофы. Но Цесаревич неожиданно уменьшил ход и медленно перевалился через
бревно. Когда Антилопа проносилась через город, прохожие сварливо ругали
седоков, но Остап, обычно восприимчивый ко всякого рода оскорблениям, даже не
отвечал.
К Гряжскому шоссе Антилопа подошла под все усиливающийся рокот
невидимых покуда автомобилей. Едва только успели свернуть с проклятой
магистрали и в наступившей темноте убрать машину за пригорок, как раздались
взрывы и пальба моторов, и в столбах света показалась головная машина. Жулики
притаились в траве у самой дороги и, внезапно потеряв обычную наглость, молча
смотрели на проходящую колонну.
Полотнища ослепляющего света полоскались на дороге. Машины мягко
скрипели, пробегая мимо поверженных антилоповцев. Прах летел из‑под колес. Протяжно
завывали клаксоны. Ветер метался во все стороны. В минуту все исчезло, и
только долго колебался и прыгал в темноте рубиновый фонарик последней машины.
Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми
крыльями. Искателям приключений остался только бензиновый хвост. И долго
еще сидели они в траве, чихая и отряхиваясь.
– Да, – сказал Остап. – Теперь я и сам вижу, что
автомобиль не роскошь, а средство передвижения. Вам не завидно, Балаганов? Мне
завидно!
|
