Глава девятая
Чем только не занимаются люди! Параллельно большому миру, в котором
живут большие люди и большие вещи, существует маленький мир с маленькими людьми
и маленькими вещами. В большом мире изобретен дизель‑мотор, написаны
«Мертвые души», построена Волховская гидростанция, совершен перелет вокруг
света. В маленьком мире изобретен кричащий пузырь «Уйди‑уйди », написана песенка «Кирпичики»
и построены брюки фасона «Полпред
». В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать
человечество. Маленький мир далек
от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно – как‑нибудь
прожить, не испытывая чувства голода.
Маленькие люди торопятся за большими. Они понимают, что должны быть
созвучны эпохе и только тогда их товарец может найти сбыт. В советское
время, когда в большом мире созданы идеологические твердыни, в маленьком мире
замечается оживление. Под все мелкие изобретения муравьиного мира подводится
гранитная база коммунистической
идеологии. На пузыре «Уйди‑уйди »
изображается Чемберлен, очень похожий на того, каким его рисуют в «Известиях».
В популярной песенке умный слесарь, чтобы добиться любви комсомолки, в три
рефрена выполняет и даже перевыполняет промфинплан. И пока в большом мире
идет яростная дискуссия об оформлении нового быта, в маленьком мире уже все
готово: есть галстук «Мечта ударника», толстовка
«Гладковка» , гипсовая статуэтка «Купающаяся колхозница» и дамские
пробковые подмышники «Любовь пчел трудовых».
В области ребусов, шарад, шарадоидов, логогрифов и загадочных картинок
пошли новые веяния. Работа по старинке вышла из моды. Секретари газетных и
журнальных отделов «В часы досуга» или «Шевели мозговой извилиной»
решительно перестали брать товар без идеологии. И пока великая страна
шумела, пока строились тракторные заводы и создавались грандиозные зерновые
фабрики, старик Синицкий, ребусник по профессии, сидел в своей комнате и,
устремив остекленевшие глаза в потолок, сочинял шараду на модное слово
«индустриализация».
У Синицкого была наружность гнома. Таких гномов обычно изображали
маляры на вывесках зонтичных магазинов. Вывесочные гномы стоят в красных
колпаках и дружелюбно подмигивают прохожим, как бы приглашая их поскорее купить
шелковый зонтик или трость с серебряным набалдашником в виде собачьей головы.
Длинная желтоватая борода Синицкого опускалась прямо под стол, в корзину для
бумаг.
– Индустриализация!
– горестно шептал он, шевеля бледными, как сырые котлеты, старческими
губами.
И он привычно разделял
это слово на шарадные части.
– Индус. Три. Али. За…
Все это было прекрасно.
Синицкий уже представлял себе пышную шараду, значительную по содержанию, легкую
в чтении и трудную для отгадки. Сомнения
вызывала только последняя часть «
ция».
– Что же это за «ция» такая,
– напрягался старик, – вот
если бы «акция»! Тогда отлично вышло бы: индустриализакция.
Промучившись полчаса и не надумав
, как поступить с капризным окончанием, Синицкий решил, что конец придет сам
собой, и приступил к работе. Он начал писать свою поэму на листе, вырванном из
бухгалтерской книги, с жирной
надписью «дебет».
Сквозь большую
стеклянную дверь балкона видны были цветущие акации, латаные крыши домов и
резкая синяя черта морского горизонта. Черноморский полдень заливал город
кисельным зноем.
Старик подумал и нанес на бумагу начальные строчки :
Мой первый слог сидит в чалме,
Он на востоке быть
обязан.
– Он на востоке жить
обязан! – с удовольствием
произнес старик.
Ему понравилось то, что он сочинил, трудно было только найти рифмы к
словам «обязан» и «чалме». Ребусник походил по комнате и потрогал руками
бороду. Вдруг его осенило.
Второй же слог известен мне,
Он с цифрою как будто связан.
С «Али» и «за » тоже
удалось легко справиться.
В чалме сидит и третий слог,
Живет он тоже на востоке
.
Четвертый слог поможет бог
Узнать, что это есть предлог.
Утомленный последним усилием, Синицкий отвалился на спинку стула и
закрыл глаза. Ему было уже семьдесят лет. Пятьдесят из них он сочинял ребусы,
шарады, загадочные картинки и шарадоиды. Но никогда еще почтенному ребуснику не
было так трудно работать, как сейчас. Он отстал от жизни, был политически
неграмотен, и молодые конкуренты легко его побивали. Они приносили в редакции
задачи с такой прекрасной идеологической установкой, что старик, читая их,
плакал от зависти. Куда ему было угнаться за такой, например, задачей:
Задача‑арифмоид
На трех станциях Воробьево
, Грачево и Дроздово было по равному количеству
служащих. На станции Дроздово было комсомольцев в шесть раз меньше, чем на двух
других вместе взятых, а на станции Воробьево партийцев было на 12 человек
больше, чем на станции Грачево. Но на этой по–следней беспартийных было на 6
человек больше, чем на первых двух. Сколько служащих было на каждой станции и
какова была там партийная и
комсомольская прослойка?
Очнувшись от своих горестных мыслей, старик снова взялся за листок с
надписью «дебет», но в это время в комнату вошла девушка с мокрыми стрижеными
волосами и черным купальным костюмом на плече.
Она молча прошла на
балкон, развесила на облупленных перилах сырой костюм и глянула вниз. Девушка
увидела бедный двор, который видела уже много лет, – нищенский двор, где
валялись разбитые ящики из‑под макарон
, бродили перепачканные углем коты и жестянщик
с громом чинил ведро. В нижнем этаже домашние хозяйки растабарывали о своей тяжелой жизни.
И разговоры эти девушка слышала не
первый раз, и котов она знала по именам
, и жестянщик , как ей
показалось, чинил это самое ведро уже много лет подряд. Зося Синицкая вернулась
в комнату.
– Идеология заела, – услышала она бормотание деда, – а
какая в ребусном деле может быть идеология? Ребусное дело...
Зося заглянула в старческие каракули деда
и сейчас же крикнула:
– Что ты тут написал? Что это такое? «Четвертый слог поможет бог
узнать, что это есть предлог». Почему –
бог? Ведь ты сам говорил, что в редакции не принимают теперь шарад с церковными выражениями.
Синицкий ахнул. Крича: «Где бог, где? Там нет бога! », он дрожащими руками втащил на нос
очки в белой оправе и ухватился за листок.
– Есть бог, – промолвил он печально. – Оказался. Опять маху дал! Ах, жалко! И рифма пропадает
хорошая.
– А ты вместо «бог» поставь «рок», – сказала Зося.
Но испуганный Синицкий отказался от «рока».
– Это тоже мистика!
Я знаю! Ах, маху дал, маху дал! Что же это будет,
Зосенька?
Зося равнодушно посмотрела на деда
и посоветовала сочинить новую шараду.
– Все равно, – сказала она, – слова с окончанием «ция» у тебя не выходят . Помнишь, как ты мучился со
словом «теплофикация»?
– Как же! – оживился старик. – Я еще третьим слогом поставил «кац» и написал
так: «А третий слог, досуг имея, узнает всяк фамилию еврея». Не взяли эту
шараду. Сказали – слабо
, не подходит. Маху дал.
И старик, усевшись за свой стол, начал разрабатывать большой,
идеологически выдержанный ребус. Первым долгом он набросал карандашом гуся,
держащего в клюве букву «Г», большую и тяжелую, как виселица. Работа ладилась.
Зося принялась накрывать к обеду. Она переходила от буфета с
зеркальными иллюминаторами к столу и выгружала посуду. Появилась фаянсовая
суповая чашка с отбитыми ручками, тарелки с цветочками и без цветочков,
пожелтевшие вилки и даже компотница, хотя к обеду никакого компота не
предполагалось. Вообще дела Синицких были плохи. Ребусы и шарады приносили в
дом больше волнений, чем денег. С домашними обедами, которые старый
ребусник давал знакомым гражданам и которые являлись главной статьей домашнего дохода, тоже было плохо.
Подвысоцкий и Болце уехали в
отпуск, Стульян женился на
гречанке и стал обедать дома, а Побирухина вычистили из учреждения по второй
категории, и он от волнения потерял аппетит и отказался от обедов. Теперь он
ходил по городу, останавливал знакомых и произносил одну и ту же полную
скрытого сарказма фразу: «Слышали новость? Меня вычистили по второй категории! » И некоторые знакомые сочувственно
отвечали: «Вот наделали делов эти бандиты
Маркс и Энгельс».
А некоторые ничего не отвечали, косили на Побирухина огненным глазом и
проносились мимо, труся
портфелями. В конце концов из всех нахлебников остался один, да и тот не платил уже неделю, ссылаясь на задержку жалования .
Недовольно задвигав плечами, Зося отправилась в кухню, а когда
вернулась, за обеденным столом сидел последний столовник – Александр
Иванович Корейко.
В обстановке внеслужебной
Александр Иванович не казался человеком робким и приниженным. Но все же
настороженное выражение ни на минуту не сходило с его лица. Сейчас он
внимательно разглядывал новый ребус Синицкого. Среди прочих загадочных рисунков
был там нарисован нуль , из
которого сыпались буквы «Т», елка, из‑за которой выходило солнце, и воробей,
сидящий на нотной строке. Ребус заканчивался провернутой
вверх запятой.
– Этот ребус трудненько будет разгадать! – говорил Синицкий, похаживая вокруг
столовника. – Придется вам посидеть над ним, Александр Иванович.
– Придется, придется, – ответил Корейко с усмешкой, –
только вот гусь меня смущает. К чему бы такой гусь? А‑а‑а. Есть.
Готово. «В борьбе обретешь
ты право свое»?
– Да, – разочарованно протянул старик, – как это вы так
быстро угадали? Способности большие!
Сразу видно человека первого
разряда.
– Второго разряда, – поправил Корейко. – А для чего
вы этот ребус приготовили? Для печати?
– Для печати.
– И совершенно напрасно, – сказал Корейко, с любопытством поглядывая
на борщ, в котором плавали золотые медали жира. Было в этом борще что‑то
заслуженное, что‑то унтер‑офицерское. – «В борьбе обретешь ты право
свое» – это эсеровский лозунг. Для печати не годится.
– Ах ты, боже
мой! – застонал старик. – Царица небесная! Опять маху дал! Слышишь, Зосенька? Маху дал! Что же теперь делать?
Старика успокаивали, но он был
безутешен . Кое‑как пообедав, он немедленно поднялся, собрал изготовленные за неделю загадки, надел
лошадиную соломенную шляпу и сказал:
– Ну, Зосенька, пойду в «Молодежные ведомости». Немножко
беспокоюсь за алгеброид, но, в общем, деньги я там достану. До свидания, Александр Иванович.
В комсомольском журнале «Молодежные ведомости» старика часто браковали,
корили за отсталость, но все‑таки не обижали, и журнал этот был единственным
местом, откуда к старику бежал тоненький денежный ручеек. Синицкий захватил с
собой шараду, начинающуюся словами: «Мой первый слог на дне морском», два
колхозных логогрифа и один алгеброид, в котором, путем очень сложного умножения
и деления, доказывалось преимущество советской власти перед всеми другими
властями.
Когда ребусник ушел, Александр Иванович мрачно принялся рассматривать
Зосю. Александр Иванович столовался у Синицких сначала потому, что обеды были там дешевые и вкусные. К тому же
основным правилом он поставил себе ни на минуту не забывать о том, что он
мелкий служащий. Он тыкал всем в глаза своей
мнимой бедностью и любил поговорить о трудности существования в
большом городе на мизерное жалование
. Но с некоторых пор цена и вкус обедов потеряли для него то отвлеченное и
показательное значение, которое он им придавал. Если бы от него потребовали, и он мог сделать это не таясь, то
платил бы за обед не шестьдесят пять
копеек, как он это делал теперь, а три или даже пять тысяч рублей.
Александр Иванович, подвижник, сознательно изнурявший себя финансовыми
веригами, запретивший себе прикасаться ко всему, что стоит дороже полтинника, и
в то же время раздраженный тем, что из боязни потерять миллионы он не может
открыто истратить ста рублей, –
влюбился со всей решительностью, на которую способен человек сильный, суровый и
обозленный бесконечным
ожиданием.
Сегодня наконец он решился
объявить Зосе о своих чувствах и предложить свою руку, где бился пульс,
маленький и злой, как хорек, и свое сердце, стянутое сказочными обручами.
– Да, – сказал он, – такие‑то дела, Зося Викторовна.
Сделав это сообщение, гражданин Корейко схватил со стола длинную пепельницу, на которой был
написан дореволюционный лозунг: «Муж, не серди свою жену», и стал внимательно в
нее вглядываться.
Тут необходимо разъяснить, что нет на свете такой девушки, которая не
знала бы по крайней мере за неделю о готовящемся изъявлении чувств. Поэтому
Зося Викторовна озабоченно вздохнула и
остановилась перед зеркалом. У нее был тот спортивный вид,
который за последние годы приобрели все красивые девушки. Проверив это
обстоятельство, она уселась против Александра Ивановича и приготовилась
слушать. Но Александр Иванович ничего не сказал. Он знал только две роли: бедного служащего и подпольного
миллионера. Третьей роли он не
знал.
– Вы слышали новость? – спросила Зося. – Побирухина
вычистили.
– У нас тоже чистка началась, – ответил Корейко. – Многие полетят. Например,
Лапидус‑младший. Да и Лапидус‑старший тоже хорош...
Здесь Корейко заметил, что идет по тропинке бедного служащего.
Свинцовая задумчивость снова овладела им.
– Да, да, – сказал он, – живешь так в одиночестве, не
зная наслаждений.
– Чего, чего не зная? – оживилась Зося.
– Не зная женской привязанности, – заметил Корейко спертым
голосом.
Не видя никакой поддержки со стороны Зоси, он развил свою мысль.
Он уже стар. То есть не то чтоб стар, но не молод. И даже не то
чтоб не молод, а просто время идет, годы проходят. Идут года. И вот это
движение времени навевает на него разные мысли. О браке, например. Пусть
не думают, что он какой‑то такой. Он хороший, в общем. Совершенно безобидный
человек. Его надо жалеть. И ему даже кажется, что его можно любить. Он не
пижон, как другие, и не любит бросать слова на ветер. Честно и откровенно. Почему бы одной
девушке не пойти за него замуж.
Выразив свои чувства в такой несмелой форме, Александр Иванович сердито
посмотрел на внучку ребусника .
– А Лапидуса‑младшего действительно могут вычистить? –
спросила Зося .
И, не дождавшись ответа, заговорила по существу дела. Она все отлично
понимает. Время действительно идет ужасно быстро. Еще так недавно ей было
девятнадцать лет, а сейчас уже двадцать. А еще через год будет двадцать
один. Она никогда не думала, что Александр Иванович какой‑то такой. Напротив,
она всегда была уверена, что он хороший. Лучше многих. И, конечно, достоин
всего. Но у нее именно сейчас какие‑то искания, какие? – она и
сама не знает. В общем, она в данный момент выйти замуж не может. Да и
какая жизнь у них может выйти? У нее искания! А у него, если говорить честно и откровенно, всего
лишь 46 рублей в месяц.
– Какие там сорок шесть рублей!
– страшным голосом сказал вдруг Александр Иванович, подымаясь во весь
рост. – У меня... Мне
...
Больше он ничего не сказал. Он испугался. Начиналась роль миллионера, и
это могло бы кончиться только гибелью. Страх его был так велик, что он даже начал бормотать что‑то о том, что не
в деньгах счастье.
Но в это время за дверью послышалось чье‑то сопение . Зося выбежала в коридор.
Там стоял дед в своей большой шляпе, сверкающей соломенными кристаллами, он не решался войти. От горя борода его
разошлась, как веник.
– Почему так скоро? – крикнула Зося. – Что случилось?
Старик возвел на нее глаза, полные слез.
Испуганная Зося схватила старика за колючие плечи и быстро потащила в квартиру . Полчаса лежал Синицкий на
диване и дрожал.
– Что же случилось? –
допытывалась Зося. – Ты не волнуйся. Расскажи толком.
После долгих уговоров дед приступил к рассказу.
Все было прекрасно. Погода
благоприятствовала путешествию Синицкого. До самой редакции
«Молодежных ведомостей» он добрался без всяких приключений. Заведующий отделом
«Умственных упражнений» встретил ребусника чрезвычайно вежливо.
– Руку подал, Зосенька, – вздыхал старик. – Садитесь,
говорит, товарищ Синицкий. И тут‑то он меня и огорошил. А ведь наш‑то
отдел, говорит, закрывают. Новый редактор прибыл, заявил, что наши читатели не нуждаются в умственных
упражнениях, а нуждаются они, Зосенька, в специальном отделе шашечной игры. Что
ж будет? – спрашиваю. Да
ничего, говорит заведующий, не пойдет ваш материал и только. А шараду мою
очень хвалил. Прямо, говорит, пушкинские строки, в особенности это место: «Мой
первый слог на дне морском, на дне морском второй мой слог».
Старик ребусник
долго еще содрогался на диване и жаловался на засилье
советской идеологии.
– Опять драма! – воскликнула Зося.
Она нацепила шляпку и направилась к выходу. Александр Иванович двинулся
за ней, хотя понимал, что идти не следовало бы. Когда они проходили по длинному коридору коммунальной квартиры, густо
начиненной людьми и вещами, вслед открывались двери, и горящие глаза соседей
светились в полумраке.
На улице Зося взяла Корейко под руку и
сказала :
– Мы все‑таки будем дружить. Правда?
– Было бы лучше, если бы вы вышли за меня замуж, – откровенно
буркнул Корейко.
– Вот упрямый человек, –
сказала Зося, – успеется!
В раскрытых настежь буфетах искусственных минеральных вод толпились
молодые люди без шляп, в белых рубашках с закатанными выше локтей рукавами. Синие сифоны с
метал–лическими кранами стояли на полках. Длинные стеклянные цилиндры с сиропами на вертящейся подставке мерцали
аптекарским светом. Персы с печальными лицами калили на жа–ровнях орехи, и
угарный дым манил гуляющих.
– В кино хочется, – капризно сказала Зося, – о рехов хочется, зельтерской с сиропом.
Для Зоси Корейко готов был
на все. Он решился бы даже слегка нарушить свою конспирацию, потратив рублей
пять на кутеж, но сейчас в
кармане у него в плоской железной коробке от папирос «Кавказ» лежало десять
тысяч рублей бумажками, достоинством по двадцать пять червонцев каждая. Но если
бы даже он сошел с ума и решился бы обнаружить хотя бы одну бумажку, ее все
равно ни в одном кинематографе нельзя было бы
разменять.
– Зарплату задерживают, – сказал он в полном отчаянии, –
выплачивают крайне неаккуратно.
В эту минуту от толпы
отделился молодой человек в прекрасных сандалиях на босу ногу. Он приветствовал Зосю поднятием руки под углом в 45
градусов.
– Привет, привет, – сказал он, – у меня две контрамарки
в кино. Хотите, Зося ? Только
моментально.
И молодой человек в замечательных сандалиях увлек Зосю под тусклую
вывеску кино «Камо грядеши», быв. «Кво
вадис» .
Эту ночь конторщик не
спал дома. До самого утра он шатался по городу, тупо рассматривал карточки
голеньких младенцев в стеклянных витринах фотографов, взрывал ногами гравий на
бульваре и глядел в темную пропасть порта. Там переговаривались невидимые
пароходы, слышались милицейские свистки,
и поворачивался красный маячный огонек.
– Проклятая страна! – бормотал Корейко. – Страна, в
которой миллионер не может повести свою невесту в кино!
Сейчас Зося уже казалась ему невестой.
К утру побелевший от бессонницы Александр Иванович забрел на окраину
города. Когда он проходил по Бессарабской улице, ему послышались звуки матчиша.
Удивленный, он остановился.
Навстречу ему, оттуда, где кончается
улица и начинается поле, спускался с горы большой желтый автомобиль. За рулем,
согнувшись, сидел усталый шофер в хромовой тужурке. Рядом с ним дремал
широкоплечий малый, свесив набок голову в стетсоновской шляпе с дырочками. На
заднем сидении развалились еще
двое пассажиров: пожарный в полной выходной форме и атлетически сложенный
мужчина в морской фуражке с белым верхом.
– Привет первому черноморцу! – крикнул Остап, когда машина с
тракторным грохотом проносилась мимо Корейки
. – Теплые морские ванны еще работают? Городской театр функционирует? Уже
объявили Черноморск вольным городом?
Но Остап не получил ответа. Козлевич открыл глушитель, и Антилопа утопила первого черноморца в
облаке голубого дыма.
– Ну, – сказал Остап оглянувшемуся
Балаганову, – заседание продолжается!
Подавайте сюда вашего подпольного Рокфеллера. Сейчас я буду его раздевать! Ох, уж мне эти принцы и нищие!
|
