Часть вторая
Два комбинатора
Глава десятая
С некоторого времени подпольный миллионер почувствовал на себе чье‑то
неусыпное внимание. Сперва ничего определенного не было. Исчезло только
привычное и покойное чувство одиночества. Потом стали обнаруживаться признаки
более пугающего свойства.
Однажды, когда Корейко обычным размеренным шагом двигался на службу,
возле самого ГЕРКУЛЕС’а его
остановил нахальный нищий с золотым зубом. Наступая на волочащиеся за ним
тесемки от кальсон, нищий схватил Александра Ивановича за руку и быстро
забормотал:
– Дай миллион, дай миллион, дай миллион!
После этого нищий высунул толстый нечистый язык и понес совершенную уже
чепуху. Это был обыкновенный нищий‑полуидиот
, какие часто встречаются в южных городах. Тем не менее Корейко поднялся к
себе, в финсчетный зал, со смущенной душой.
С этой вот встречи началась чертовщина.
В три часа ночи Александра Ивановича разбудили. Пришла телеграмма.
Стуча зубами от утреннего холодка, миллионер разорвал бандероль и прочел:
«Графиня изменившимся лицом бежит пруду».
– Какая графиня? – ошалело прошептал Корейко, стоя босиком в
коридоре.
Но никто ему не ответил. Почтальон ушел. В дворовом садике
страстно мычали голуби. Жильцы спали. Александр Иванович повертел в руках серый
бланк. Адрес был правильный.
Фамилия тоже. Малая Касательная Александру Корейко «графиня изменившимся лицом
бежит пруду».
Александр Иванович ничего не понял, но так взволновался, что сжег
телеграмму на свечке.
В 17 ч. 35 м. того же
дня прибыла вторая депеша:
«Заседание продолжается зпт миллион поцелуев».
Александр Иванович побледнел от злости и разорвал телеграмму в клочки.
Но в ту же ночь принесли еще две телеграммы‑молнии:
«грузите апельсины бочках братья карамазовы
».
И вторая:
«лед тронулся тчк
командовать парадом буду я».
После этого с Александром Ивановичем произошел на службе обидный казус.
Умножая в уме по просьбе Чеважевской 285 на
13 , он ошибся и дал неверное произведение, чего с ним никогда в
жизни не бывало . Но сейчас ему
было не до арифметических упражнений. Сумасшедшие телеграммы не выходили из головы.
– Бочках, – шептал он, устремив глаза на старика Кукушкинда, – братья Карамазовы. Просто
свинство какое‑то.
Он пытался успокоить себя мыслью, что это милые шутки каких‑то друзей,
но эту версию живо пришлось отбросить. Друзей у него не было. Что же касается
сослуживцев, то это были люди серьезные и шутили только раз в году – первого апреля. Да и в этот
день веселых забав и радостных мистификаций они оперировали только одной
печальной шуткой: печатали на
машинке фальшивый приказ об увольнении Кукушкинда и клали ему на стол.
И каждый раз в течение семи лет старик хватался за сердце, что очень всех
потешало. Кроме того, не такие это были богачи, чтобы тратиться на депеши.
После телеграммы, в которой неизвестный гражданин уведомлял, что
командовать парадом будет именно он, а не кто‑либо другой, наступило
успокоение. Александра Ивановича не тревожили три дня. Он начал уже привыкать к
мысли, что все случившееся нисколько его не касается, когда пришла толстая
заказная бандероль. В ней содержалась книга под названием
«Капиталистические акулы» с подзаголовком: «Биографии
американских миллионеров».
В другое время Корейко и сам купил бы такую занятную книжицу, но сейчас
он даже скривился от ужаса. Первая фраза книжицы
была очеркнута синим карандашом и гласила:
«Все крупные современные состояния в
Америке нажиты самым бесчестным путем».
Александр Иванович на всякий случай решил пока что не наведываться на
вокзал к заветному чемодану. Он находился в весьма тревожном расположении духа.
– Самое главное, – говорил Остап, прогуливаясь по просторному
номеру гостиницы «Карлсбад», – это внести смятение в лагерь противника.
Враг должен потерять душевное равновесие. Сделать это не так трудно.
В конце концов люди больше всего пугаются непонятного. Я сам когда‑то
был мистиком‑одиночкой и дошел до такого состояния, что меня можно было
испугать простым финским ножиком
. Да, да. Побольше непонятного. Я убежден, что моя последняя телеграмма «Мысленно вместе» произвела на нашего
контрагента потрясающее впечатление. Все это – суперфосфат, удобрение.
Пусть поволнуется. Клиента надо приучить к мысли, что ему придется отдать
деньги. Его надо морально разоружить, подавить в нем реакционные
собственнические инстинкты.
Произнеся эту речь, Бендер строго посмотрел на своих подчиненных. Балаганов,
Паниковский и Козлевич чинно сидели в красных плюшевых креслах с бахромой и
кистями. Они стеснялись. Их смущал широкий образ жизни командора и гравюра «Явление Христа
народу. Сами они вместе с Антилопой
остановились на постоялом дворе и приходили в гостиницу
за получением инструкций.
– Паниковский, – сказал Остап, – вам было поручено
встретиться сегодня с нашим подзащитным и вторично спросить у него миллион, сопровождая эту просьбу идиотским
смехом. Ну?
– Как только он меня увидел, он перешел на противоположный
тротуар, – самодовольно ответил Паниковский.
– Так. Все идет правильно. Клиент начинает нервничать. Сейчас он
переходит от тупого недоумения к беспричинному страху. Я не сомневаюсь,
что он вскакивает по ночам с постели и жалобно лепечет: «Мама, мама! » Еще немного, самая чепуха, последний
удар кисти – и он окончательно дозреет. С плачем он полезет в буфет и
вынет оттуда тарелочку с голубой каемкой...
Остап подмигнул Балаганову.
Балаганов подмигнул Паниковскому;
Паниковский подмигнул Козлевичу, и, хотя честный Козлевич ровно ничего не
понял, но тоже стал мигать
обоими глазами. И долго еще в номере гостиницы «Карлсбад» шло дружелюбное
перемигивание, сопровождавшееся смешками, цоканьем языков и даже вскакиванием с
красных плюшевых кресел.
– Отставить
веселье, – сказал Остап. – Пока что тарелочка с деньгами в руках
Корейко, если только она вообще существует, эта волшебная тарелочка.
Затем Бендер услал Паниковского и Козлевича на постоялый двор,
предписав держать Антилопу
наготове.
– Ну, Шура, – сказал он, оставшись вдвоем с
Балагановым, – телеграмм больше не надо. Подготовительную работу можно
считать законченной. Начинается активная борьба. Сейчас мы пойдем смотреть на
драгоценного баранчика при
исполнении им служебных обязанностей.
Держась в прозрачной тени акаций, молочные братья прошли городской сад,
где толстая струя фонтана оплывала, как свеча, миновали несколько зеркальных
пивных баров и остановились на углу улицы Меринга. Цветочницы с красными
матросскими лицами купали свой нежный товар в эмалированных мисках. Нагретый
солнцем асфальт шипел под ногами. Из голубой кафельной молочной выходили
граждане, вытирая на ходу измазанные кефиром губы.
Толстые макаронные буквы деревянного золота, составлявшие слово ГЕРКУЛЕС , заманчиво светились. Солнце
прыгало по саженным стеклам вертящейся двери. Остап и Балаганов вошли в
вестибюль и смешались с толпой деловых людей.
|
