Глава тридцать
третья
В четырехугольном замкнутом дворе «Гранд‑Отеля» слышались кухонные
стуки, шипение пара и крики: «Два чайных комплекта в шестнадцатый», а в белых
коридорах было ясно и тихо, как в распределительном зале электростанции.
В ста пятидесяти номерах спал конгресс почвоведов, вернувшихся из поездки,
тридцать номеров было отведено под делегацию заграничных коммерсантов, которые
выясняли наболевший вопрос, можно ли в конце концов прибыльно торговать с
Советским Союзом, лучший апартамент из четырех комнат занимал знаменитый
индусский поэт и философ, а в маленьком номере, отведенном дирижеру
симфонического оркестра, спал Остап Бендер.
Он лежал на плюшевом одеяле, одетый, прижимая к груди чемодан с
миллионом. За ночь великий комбинатор вдохнул в себя весь кислород, содержащийся в комнате, и оставшиеся в
ней химические элементы можно было назвать азотом только из вежливости. Пахло
скисшим вином, адскими котлетами и еще чем‑то непередаваемо гадким. Остап
застонал и повернулся. Чемодан свалился на пол. Остап быстро открыл глаза.
«Что ж это
было? – пробормотал он, гримасничая. – Гусарство в ресторанном зале!
И даже, кажется, какое‑то кавалергардство! Фу! Держал себя как купец
второй гильдии! Боже мой, не обидел ли я присутствующих? Там какой‑то дурак
кричал: «Почвоведы, встаньте!» – а потом плакал и клялся, что в душе он
сам почвовед. Конечно, это был я! Да, но по какому это поводу?..»
И он вспомнил, что вчера, решив начать подобающую миллионеру жизнь, он постановил выстроить
себе особняк в мавританском стиле. Утро он провел в грандиозных мечтах. Он
представлял себе дом с минаретами, швейцара с лицом памятника, малую гостиную, биллиардную и какой‑то конференц‑зал.
В земельном отделе Совета великому комбинатору разъяснили, что участок
получить можно. Но уже в строительной конторе все рухнуло. Упал швейцар, гремя
каменной мордой, зашатался золотой конференц‑зал, и развалились минареты.
– Вы частное лицо? – спросили миллионера в конторе.
– Да, – ответил Остап, – резко выраженная
индивидуальность.
– К сожалению, строим только для коллективов и организаций.
– Кооперативных, общественных и хозяйственных? – спросил Бендер с горечью.
– Да, для них.
– А я?
– А вы стройте сами.
– Да, но где же я возьму камни, шпингалеты? Наконец, плинтусы?
– Добудьте как‑нибудь. Хотя это трудно. Контингенты уже
распределены по заявкам промышленности и кооперации.
По всей видимости , это и
было причиной безобразного ночного гусарства.
Остап лежа вынул записную книжку
и стал подсчитывать расходы со времени получения миллиона. На первой страничке
была памятная запись:
Верблюд – 180 р.
Баран – 30 р.
Кумыс – 1 р. 75 к.
__________________
Итого 211 р. 75 к.
Дальнейшее было не лучше. Шуба, соус, железнодорожный билет, опять
соус, опять билет, три чалмы, купленные на черный день, извозчики, ваза и всяческая чепуха. Если не считать
пятидесяти тысяч Балаганова, которые не принесли ему счастья, миллион был на
месте.
– Не дают делать
капитальных вложений! – возмущался Остап. – Не дают! Может, зажить
интеллектуальной жизнью, как мой друг Лоханкин? В конце концов
материальные ценности я уже накопил, надо прикапливать помаленьку ценности
духовные. Надо немедленно выяснить, в чем
смысл жизни.
Он вспомнил, что в гостиничном вестибюле весь день толкутся девушки,
стремящиеся поговорить с приезжим индусским философом о душе.
– Пойду к
индусу, – решил он, – узнаю наконец, в чем дело. Это, правда,
пижонство, но другого выхода нет.
Не разлучаясь с чемоданом, Бендер, как был, в смятом костюме, спустился
в бельэтаж и постучал в дверь великого
человека. Ему открыл переводчик.
– Философ принимает? – спросил Остап.
– Это смотря кого, – ответил переводчик вежливо. – Вы
частное лицо?
– Нет, нет, – испуганно сказал великий комбинатор. – Я от одной кооперативной
организации.
– Вы с группой? Вас сколько человек? А то, знаете, учителю
трудно принимать всех отдельных лиц. Он предпочитает беседовать...
– С коллективом? – подхватил Остап. – Меня как раз
коллектив уполномочил разрешить один важный принципиальный вопрос насчет смысла
жизни.
Переводчик ушел и через пять минут вернулся. Он отодвинул портьеру и пышно сказал:
– Пусть войдет кооперативная организация, желающая узнать, в чем
смысл жизни.
На кресле с высокой и неудобной резной спинкой сидел великий философ и
поэт в коричневой бархатной рясе и в таком же колпаке. Лицо у него было смуглое
и нежное, а глаза черные, как у подпоручика. Борода, белая и широкая, как фрачная манишка, закрывала грудь.
Стенографистка сидела у его ног. Два переводчика, индус и англичанин,
разместились по бокам.
При виде Остапа с чемоданом философ заерзал на кресле и что‑то
встревоженно зашептал переводчику. Стенографистка спешно стала записывать, а переводчик обратился
к великому комбинатору:
– Учитель желает узнать, не содержатся ли в чемодане пришельца
песни и саги, и не собирается ли
пришелец прочесть их вслух, так как учителю прочли уже много песен и саг и он
больше не может их слушать.
– Скажите учителю, что саг нету, – почтительно ответил Остап.
Черноглазый старец еще больше обеспокоился и, оживленно говоря, стал со
страхом показывать на чемодан пальцем.
– Учитель спрашивает, – начал переводчик, – не
собирается ли пришелец поселиться у него в номере, потому что к нему на прием
еще никогда не приходили с чемоданами
.
И только после того как Остап успокоил переводчика, а переводчик
философа, напряжение прошло и началась беседа.
– Прежде чем ответить на ваш вопрос о смысле жизни, – сказал
переводчик, – учитель желает сказать несколько слов о народном образовании
в Индии.
– Передайте учителю, – сообщил Остап, – что проблема
народного образования волнует меня с детства.
Философ закрыл глаза и принялся неторопливо говорить. Первый час он
говорил по‑английски, а второй час по
–бенгальски. Иногда он начинал петь тихим приятным голосом, а один раз даже
встал и, приподняв рясу, сделал несколько танцевальных движений, изображавших,
как видно, игры школьников в Пенджабе. Затем он сел и снова закрыл глаза, а Остап
долго слушал перевод. Сперва Остап вежливо кивал головой, потом сонно смотрел в
окно и, наконец, начал развлекаться,
перебирал в кармане мелочь, любовался перстнем и даже довольно явственно
подмигнул хорошенькой стенографистке, после чего она еще быстрее зачиркала
карандашом.
– А как все‑таки будет со смыслом жизни? – спросил миллионер,
улучив минуту.
– Учитель желает прежде, – объяснил переводчик, –
познакомить пришельца с обширными
материалами, которые он собрал при ознакомлении с постановкой дела
народного образования в СССР.
– Передайте его благородию, – ответил Остап. – Ч то пришелец не возражает.
И машина снова пришла в движение. Учитель говорил, пел пионерские
песни, показывал стенгазету, которую ему поднесли дети 146й трудовой школы, и один раз даже
всплакнул. Переводчики бубнили в два голоса, стенографистка писала, а Остап
рассеянно чистил ногти.
Наконец Остап громко закашлял.
– Знаете, – сказал он, – переводить больше не
нужно. –Я стал как‑то понимать по‑бенгальски. Вот когда будет насчет
смысла жизни, тогда переведите .
Когда философу подтвердили настойчивое желание Остапа, черноглазый
старец заволновался.
– Учитель говорит, – заявил переводчик, – что он сам
приехал в вашу великую страну, чтобы узнать, в чем смысл жизни. Только там, где
народное образование поставлено на такую высоту, как у вас, жизнь становится
осмысленной. Коллектив...
– До свидания
, – быстро сказал великий комбинатор, – передайте учителю, что
пришелец просит разрешения немедленно уйти.
Но философ уже пел нежным голосом марш
Буденного , которому он выучился у советских детей. И Остап убежал без разрешения.
– Кришна! – кричал великий комбинатор, бегая по своему
номеру. – Вишну! Что делается на свете?
Где сермяжная правда? А,
может быть, я дурак и ничего не понимаю, и жизнь прошла глупо,
бессистемно? Настоящий индус, видите ли, все знает про нашу обширную страну, а
я, как оперный индийский гость, долблю все одно и то же: «Не счесть алмазов
пламенных в лабазах каменных». До чего же гадко!
В этот день Остап обедал без водки,
и в первый раз оставил чемодан в номере. Потом он смирно сидел на подоконнике,
с интересом рассматривая обыкновенных прохожих, которые прыгали в автобус, как
белки.
Ночью великий комбинатор вдруг проснулся и сел на кровати. Было тихо, и
только из ресторана через замочную скважину пробирался меланхолический бостон.
– Как же я забыл! – сказал он сердито.
Потом он засмеялся, зажег свет и быстро написал телеграмму:
«Зося! Я ошибся, я хочу
приехать. Ответ Москва Гранд‑Отель».
Он позвонил и потребовал, чтобы телеграмма была отправлена немедленно, молнией.
Коридорный ознакомился в буфетной
комнате с содержанием депеши и лег спать, придя к заключению, что дело терпит,
успеется и утром.
Зося не ответила. Не было ответа и на другие телеграммы, составленные в
этом же отчаянном и лирическом
роде.
|
