IV
Я пробую
«лаять». – Мои новые знакомые
Я побежал назад в ту сторону, откуда пришел, и снова
очутился в Смитфилде, в той части рынка, где провел большую часть дня. Никто не
гнался за мной, и на базаре было еще темнее и тише, чем полчаса назад, когда я
ушел оттуда. Теперь я уже знал, что возвратиться домой – безумие. После
разговоров между Джерри Пепом и его товарищем я не сомневался, что и отец и
миссис Берк страшно рассержены на меня; Отду так хотелось расправиться со мной
поскорее, что он даже обещал целый шиллинг тому, кто меня поймает.
Для него это были большие деньги: на шиллинг он мог купить
себе три кружки пива. Но, если я не вернусь домой, что же мне делать? Где я
буду спать?
До сих пор я всегда спал на кровати. Было не очень удобно,
но все же это была кровать. А теперь… Неужели мне ночевать там, где я сижу?
Впрочем, почему бы не так? Я хорошо поужинал, а ночь не особенно холодна. Одну
ночь можно переспать. Свернусь здесь в уголке да и засну. Светает теперь рано,
и тогда…
Тогда… да, что же я буду делать тогда? Прежде чем ложиться
спать, соображу, за какую работу взяться, и завтра с утра поищу себе занятий.
За какую же работу мне взяться? Конечно, за лаянье!
Пойду завтра на какой-нибудь рынок, высмотрю там разносчика
подобрее и предложу ему свои услуги. А что, если голос мой окажется
недостаточно звонким? Надо попробовать!
Было еще не поздно, всего десятый час, и я удалился в самую
середину свиного ряда, чтобы начать там свои упражнения.
Какие цветы и плоды я буду продавать? Из цветов верней
всего, что желтофиоли, – теперь их много покупают.
– Желтофиоли! Свежие душистые желтофиоли!
Голос мой показался мне довольно громким, но все-таки
выходило не так, как у настоящих разносчиков. Надобно было побольше протянуть:
«о-фио-ли!» Попробуем еще раз:
– Желтоо-фиоли свежие, душистые, желто-о-офиоли!
Так было гораздо лучше. Я с четверть часа ходил взад и
вперед по темному ряду и громко торговал желтофиолями. Я кричал «го! го!»
воображаемому ослу, перевозившему корзины с цветами, и почтительно обращался к
воображаемому хозяину за мелочью.
Выучившись вполне удовлетворительно продавать желтофиоли, я
принялся за землянику. Оказалось, что выкрикивать землянику труднее.
– Земляника сладкая, земляника сочная, купите
землянику! – кричал я на разные голоса и все не мог попасть в тон.
Наконец, после множества повторений, я наловчился выкрикивать землянику как
будто бы совсем хорошо. Тут я заметил, что за углом склада притаились два
мальчика. Мне сейчас представилось, что это Джерри Пеп и его противник, что,
окончив свою битву, они согласились действовать заодно против меня. В ту
минуту, когда я повернулся к ним, один из них выскочил из своей засады и
схватил меня за волосы.
– Земляника сладкая! Земляника сочная! – закричал
он, передразнивая меня и дергая за волосы при каждом слове. – Чего ты тут
кричишь? Как ты смеешь поднимать шум на базаре, когда тебе давно пора лежать у
себя на кровати, а?
Он подражал голосу и жестам рассерженного полицейского. Хотя
он пребольно таскал меня за волосы, но, повернувшись к нему, я почувствовал
радость. Это не Джерри Пеп и не его соперник, это другие мальчики! Значит, они
не потащат меня домой!
– Слышишь, мальчик? – продолжал шутить мой
«полицейский». – Иди сейчас домой, не то я сведу тебя в полицию!
– Сами вы идите домой! – отвечал я, вырываясь из
его рук. – Чего вы сами не идете домой? Что вы ко мне пристали?
– Да мы и то идем домой, – отвечал другой мальчик,
хохотавший над проделкою товарища. – Мы были в театре, а теперь
возвращаемся домой.
Потом, обращаясь к своему спутнику, он прибавил:
– Пойдем, в самом деле, Моулди! Мы этак и к ночи не
доберемся до Вестминстера.[1]
Я несколько раз бывал с отцом на рынке Ковентгарден и знал,
что рынок находится или в самом Вестминстере, или около него, но дороги туда я
не мог найти и решил расспросить мальчиков.
– В какой части Вестминстера живете вы? – спросил
я у мальчика, сказавшего последние слова.
– Конечно, в самой лучшей, – отвечал он.
– А близко от вас до Ковентгардена?
– До театра Ковентгарден? – спросил Моулди. –
Помилуйте, в нашей коляске минуты две езды, и мы с Рипстоном всегда берем себе
там ложу! Правда ведь, Рипстон?
– Полно тебе пустяки болтать, – остановил его
Рипстон. – Мы живем, правда, близко и от рынка Ковентгардена и от театра.
Живем в Дельфах. А ты, мальчуган?
«Не все ли равно, где я живу? – подумал я. – В
Ковентгардене я найду себе такой же удобный ночлег, как и в Смитфилде. Если я
пойду туда с этими мальчиками, они покажут мне дорогу, и я буду завтра вовремя
на месте».
– Пойдемте, – сказал я, – уже поздно.
– Да ты куда же идешь? – с удивлением спросил
Моулди.
– Я иду с вами, – смело отвечал я.
– Да ведь мы идем в Дельфы.
– И я туда же.
– Разве ты живешь в «Арках»?
– В каких «Арках»? Вы сказали – в Дельфах?
– Ну, да, Дельфы, или Арки, – это ведь все равно.
– Ах, я не знал! Да я и не мог знать: я ведь никогда
там не бывал.
– Никогда не бывал! Ты же сказал, что живешь там?
– Нет, я нигде не живу, у меня нет никакой квартиры.
– Ну, уж это пустяки! – вскричал Моулди. – У
всякого человека есть квартира. Где же твое старое жилье?
– Где мое жилье?
Мне не хотелось рассказывать этим незнакомым мальчикам про
все свои дела, но они пристали ко мне с расспросами, и я не мог больше скрывать
от них, что я бездомный бродяга. Впрочем, им, кажется, не опасно открыться.
Они, по-видимому, живут сами по себе и, может быть, даже помогут мне
пристроиться и найти работу.
– А вы обещаете, что не выдадите меня, если я вам все
расскажу? – спросил я.
Они торжественно заверили меня, что не способны на такую
низость.
– Ну, вот видите, я жил дома, с отцом, там я и спал до
сегодняшней ночи.
– И ты убежал? И не хочешь возвращаться домой?
– Я никогда не возвращусь! Мне нельзя
возвратиться! – с убеждением отвечал я.
– Понимаю! – сказал Моулди. – Ты что же там
такое стибрил?
– Как стибрил?
– Ну да, стащил. Тебя поймали? Или тебе удалось
благополучно улизнуть?
– Как поймали? Я ничего не украл, я просто бежал
оттого, что меня там били.
Мальчики недоверчиво переглянулись.
– И неужели ты в самом деле только оттого убежал, что
тебя били? – спросил Рипстон.
– Только! Если бы вам задавали такого трезвону, вы не
говорили бы «только»!
– А тебе давали там обедать и все такое?
– Давали.
– И у тебя была настоящая постель с простынями, с
одеялом, с подушкой?
– Конечно.
– Каково! Он еще говорит «конечно»! – вскричал
Рипстон. – И неужели ты думаешь, мы поверим, что ты бросил все, и еду, и
постель, и убежал из дому только оттого, что тебя били! Ты просто лгунишка.
– Или набитый дурак! – решительно сказал Моулди.
– Не верьте мне, если не хотите, – проговорил
я. – Только ясказал вам сущую правду!
– Что же, может, оно и так! – заметил
Рипстон. – На свете случаются странные вещи! Только вот я тебе что скажу,
мальчик: кто бежит из хорошей квартиры да от хорошей еды только потому, что его
бьют, того и стоит оставить без квартиры и без еды, пока он научится ценить их!
– Пусть бы меня бил кто-нибудь с утра до вечера, –
заметил Моулди, – только бы дал мне порядочное жилье.
– Ну, ему это было бы невыгодно, Моулди, – смеясь,
отвечал его товарищ. – Нет, я не верю, что этот мальчишка убежал от
побоев. Он, должно быть, обокрал или поджег кого-нибудь, только не хочет
признаться, – боится, что мы выдадим. Оно и понятно! Ведь он нас не знает.
Разговаривая таким образом, мы шли вперед очень скоро.
Впрочем, нам приходилось часто останавливаться, так как у
Моулди то и дело падали с ног его огромные сапоги. Мы проходили по таким темным
извилистым переулкам, каких я в жизни не видывал. Даже днем путешествие по этим
узким мрачным переулкам не могло быть приятно.
А теперь была ночь, темная ночь, и я чувствовал, что каждый
шаг удаляет меня от дома. Моя домашняя жизнь была очень горька, но всетаки, по
словам моих спутников, я был дурак, что бросил ее. Я начинал чувствовать
раскаяние, и слезы выступили у меня на глазах.
Мы шли все дальше и наконец очутились в широкой, освещенной
газом улице.
|
