 Увеличить |
XX
Я вступаю на новый путь
Размышляя обо всем этом, я вышел из глухих, темных переулков
на широкую красивую улицу, где все лавки были ярко освещены, а по тротуарам
сновало множество богатых, нарядно одетых господ. Мое внимание обратил на себя
большой магазин колониальных товаров. За его огромными зеркальными окнами были
выставлены разного рода плоды, чай, пряности и банки с пикулями и консервами.
Кроме того, там же стояли китайские фигуры, фарфоровые и деревянные, каких я
никогда прежде не видал. Они интересовали не одного меня, – почти никто не
проходил мимо лавки, не бросив на них взгляда, и некоторые даже
останавливались, чтобы поближе рассмотреть их, так что вокруг окна образовалась
небольшая толпа. Мне некуда было торопиться, и потому я решил переждать, пока
народ разойдется и мне можно будет попристальнее разглядеть удивительные
фигуры. Как раз напротив окна магазина, у края тротуара, стоял фонарный столб;
я прислонился к нему и стал ждать. Среди собравшихся около магазина была старая
леди, такая толстая, что ее нельзя было не заметить. Она одна занимала больше
места, чем двое обыкновенных людей. Ей хотелось чтото видеть в нижней части
окна, она нагнулась и вытянула шею. Не спуская глаз с толстой леди и не
понимая, что она так долго рассматривает, я заметил мальчика чуть-чуть побольше
меня ростом. Он придвинулся очень близко к ней и подражал всем ее движениям.
Он провел рукой по ее шелковому платью, потом быстро
отдернул руку прочь, и в эту минуту свет от газового фонаря упал на его пальцы
и показал мне, что он держит кошелек, сквозь шелковые петли которого блестит
кучка серебряных монет. Затем он быстро спрятал кошелек в карман, выбрался из
толпы и, никем не замеченный, исчез в темноте. Толстая леди постояла еще
несколько секунд перед окном, и пошла дальше по улице, весело улыбаясь и
покачивая головой: она, видимо, думала о смешных китайцах.
Какое счастье для того мальчика! Этакий чудный шелковый
кошелек, набитый деньгами! Я продал и сапоги и чулки за шиллинг да за кусок
хлеба, а он в одну минуту добыл себе по крайней мере 12 шиллингов!
Какой дерзкий вор! Какой счастливец! А что, если бы этот
кошелек достался мне? Эти мысли одна за другой промчались в голове моей, а за
ними последовали другие мысли, такие страшно преступные, что я невольно
огляделся во все стороны, как будто боясь, что кто-нибудь услышит их. «Как это
легко! Пока ты стоял на месте и дрожал, можно было три раза сделать дело! У
тебя просто не хватает смелости! Да, положим, – отвечал я самому
себе, – дело нетрудное, когда подвернется такая толстая старуха с
оттопыренным карманом в шелковом платье. Тут всякому нетрудно. Тут и я,
пожалуй, мог бы! Но, главное, когда дождешься другого такого случая?»
И вот я стоял у фонарного столба, поджидая «случая».
Ждать мне пришлось недолго. «Счастье», которое помогло мне
при моем первом подвиге на Ковентгарденском рынке, не оставило меня и теперь.
Не простоял я и пяти минут, как из магазина вышла дама, правда, не толстая и не
старая, но в шелковом платье и с туго набитым кошельком. Выходя из лавки, она
держала этот кошелек в руках и, казалось, считала в нем деньги. Затем она
защелкнула его и сунула в карман своего шелкового платья.
«Вот если бы она подошла к окну!» – мелькнуло у меня в
голове.
И она действительно вмешалась в толпу, любовавшуюся
китайцами. Я пробрался туда же вслед за нею и старался делать все так же, как
тот мальчик.
Я притворился, что внимательно разглядываю китайцев, а между
тем рука моя осторожно скользила по складкам шелкового платья к карману. Через
минуту пальцы мои ощупали тонкую шелковую сеть кошелька, и он был у меня в
руках. Схватив свою добычу, я пустился бежать. Я бежал долго, не останавливаясь
и не переводя духу, пока не добежал до глухого, темного переулка. Там я,
наконец, остановился и решился посмотреть на свою добычу. Я вынул из кармана
кошелек, высыпал из него деньги и пересчитал их при свете фонаря подле магазина
портного. Оказалось, что у меня были две полукроны, полусоверен, три шиллинга и
четыре пенса, всего восемнадцать шиллингов и четыре пенса.[4]
Никогда в жизни не бывало у меня в руках столько денег, даже
вполовину, даже в четверть столько.
Я решительно не знал, что мне делать, то есть не знал, что
мне купить себе поесть и где купить.
Наконец я дошел до съестной и поужинал за четыре пенса.
Весь вечер я или ел, или придумывал, что бы поесть. Раз пять
заходил я к кухмистеру и съедал по двухпенсовой сосиске, потом съел кусок хлеба
с патокой, а в конце концов купил себе на пенни шоколаду.
В заключение, когда, собираясь на ночлег, я стал считать
свой капитал, оказалось, что я истратил не особенно много; я купил себе пару
крепких сапог, и у меня все еще осталось три шиллинга и шесть пенсов, не считая
полусоверена, который я засунул за подкладку куртки, заколов ее булавкой.
И вот я стал настоящим вором. Впрочем, сначала я твердо
решился не повторять больше моего сегодняшнего преступления.
Конечно, сделанного не вернуть, но никто, кроме меня, не
знал этого и никогда не узнает. Я с утра стану придумывать, за что мне
приняться. Когда у человека лежит в кармане тринадцать шиллингов и шесть
пенсов, он может найти тысячу средств прожить честно.
Да, конечно, можно было найти тысячу средств прожить честно,
но, к сожалению, я должен сознаться, что не нашел ни одного.
После обеда я пошел прогуляться по Петикот-Лейну и там
остановился подле одного магазина. В окне был вывешен желтый шелковый платок,
разрисованный синими птичьими глазами. Точно такой платок носил на шее отец. Я
вошел в магазин и купил платок за три шиллинга и шесть пенсов. Рассудок говорил
мне, что я делаю глупость, но я утешил себя мыслью, что купил платок в память
об отце. Это вызвало во мне мысль о доме, мне стало грустно, и я выпил кружку
пива, чтобы развеселиться. Не знаю, должно быть, пиво это было очень крепко,
или оно с непривычки так сильно подействовало на меня, но я вдруг пришел в
такое возбужденное состояние, что с трудом мог себя сдерживать. Я совершенно
перестал бояться своих врагов и готов был встретиться лицом к лицу даже с
мистером Бельчером, – конечно, если с ним не будет двуствольного ружья. В
эту минуту я проходил мимо маленького оружейного магазина, и мне пришло в
голову, что человек, которого весь свет преследует, как меня, непременно должен
ходить вооруженный. Я вошел в магазин и купил страшный с виду старый пистолет
за два шиллинга и три пенса. Вечером я нашел, что ужасно неудобно таскать это
оружие в кармане штанов, и потому продал его в ту же лавку за один шиллинг и
четыре пенса. Таким образом мои дорого добытые восемнадцать шиллингов и четыре
пенса все разошлись по мелочам. Я продал красивый шелковый платок с птичьими
глазами за восемнадцать пенсов – и через три дня стоял среди улицы таким же
бедняком, каким был в ту минуту, когда наблюдал за толстой леди, прислонясь к
фонарному столбу против богатого фруктового магазина. И вот…
Впрочем, легко догадаться, как пошла моя жизнь.
Труден только первый шаг; сделав его, я уже не останавливался.
Я старался убедить себя, что я несчастный, всеми покинутый ребенок, что все
меня преследуют и ненавидят, что я поневоле должен поступать нечестно, чтобы не
умереть с голоду. При втором воровстве я уже жалел, что в кошельке нашлось
всего только четыре шиллинга, а при третьем и сам не помню, что чувствовал, так
как за ним скоро последовало четвертое, пятое и так далее.
Впрочем, я не долго вел жизнь карманного вора – никак не
больше двух месяцев. Сколько денег удалось мне украсть в это время, не помню;
знаю только, что я разбогател до того, что мог взамен старой одежды, данной мне
ильфордскою полицией, купить себе очень порядочное платье. Я не ночевал больше
в съестной лавочке, а поселился в улице Уентфорт.
|
