11 июня
Есть еще
время все исправить. Пепита исцелится от своей любви и забудет нашу минутную
слабость.
После
того вечера я больше не посещал ее дома.
Антоньона
тоже не показывается у нас.
Горячими
просьбами я добился у батюшки торжественного обещания, что мы уедем отсюда
двадцать пятого июня – после Иванова дня, который здесь торжественно празднуется,
а в канун его устраивается народное гулянье.
Вдали от
Пепиты я успокаиваюсь и начинаю думать, что, может быть, начало нашей любви
было только испытанием.
Все эти
вечера я молюсь, бодрствую, умерщвляю плоть.
Долгие
молитвы и глубокое искреннее раскаяние оказались угодными богу, и он явил мне
великое милосердие.
Господь,
как говорит пророк, ниспослал огонь душе моей, просветил разум мой, воспламенил
волю мою и научил меня.
Божественная
любовь по временам разрешает мне, недостойному грешнику, обрести забвение и
покой для молитвы. Я изгнал из души своей все образы, даже образ этой женщины,
и убедился, – если только гордыня не обольщает меня, – что познал
высшее благо, скрывающееся в глубинах души моей, и насладился им в мире и
любви.
Перед
этим благом и красотой, перед этим высшим блаженством – все ничтожно. Как не
пренебречь всеми греховными чувствами ради чистой любви к богу?
Да,
мирской образ этой женщины окончательно и навсегда погаснет в моей душе. Из
молитв и покаяний сделаю я жесткую плеть, которой изгоню его из сердца, как
Христос изгнал из храма нечестивых торгашей.
18 июня
Я пишу
вам последнее письмо.
Двадцать
пятого числа я уезжаю отсюда – это решено. Наконец-то я смогу обнять вас.
Рядом с
вами мне станет легче. Вы вселите в меня бодрость и мужество, которых мне так
недостает.
Буря
противоречивых чувств бушует сейчас в моем сердце.
О
смятении моих мыслей вы можете судить по несвязности этого письма.
Я дважды
побывал у Пепиты. Я держался холодно и сурово, как велел мне долг, – но
чего мне это стоило!
Вчера
отец сказал, что Пепита больна и не принимает.
У меня
мелькнула мысль, что болезнь ее вызвана неразделенной любовью.
Зачем я
бросал на нее такие же пылкие взгляды, как она на меня? Зачем низко обманул ее?
Зачем показал, что люблю ее? Зачем мои нечестивые уста искали ее уст и адским
пламенем обожгли нас?
Но нет!
Мой грех не должен неотвратимо повлечь за собой другой.
Что было
– было; тут ничего не поделаешь; но теперь это может и должно быть исправлено.
Двадцать
пятого, повторяю, я уеду во что бы то ни стало…
Только
что вошла ко мне бесцеремонная Антоньона. Она пробыла здесь недолго.
Я
спрятал письмо, точно писать вам грешно, поднялся и говорил с ней стоя, чтобы
она поскорее ушла. Но и за это краткое время она успела наговорить мне тысячу
глупостей и глубоко огорчить меня.
На
прощанье она воскликнула на своем тарабарском языке:
– Эх
ты обманщик, лиходей! Будь ты проклят, чтоб тебя черти унесли!… Из-за тебя
заболела девчонка, ты убил ее, негодяй!
С этими
словами разъяренная женщина грубо и больно ущипнула меня за ногу и стремглав
выбежала ругая меня на чем свет стоит.
Я не
жалуюсь, я заслужил эту грубую шутку, – если только Это была шутка. Я
заслужил, чтобы дьяволы терзали меня раскаленными клещами.
Боже
мой, сделай так, чтобы Пепита забыла меня! Если нужно, пусть полюбит другого и
будет с ним счастлива!
Могу ли
я просить тебя о большем, боже?
Батюшка
ничего не знает, ничего не подозревает. Так лучше.
До
свидания. Через несколько дней мы увидимся с вами и обнимем друг друга.
Какую
перемену вы найдете во мне! Какой горечью переполнено мое сердце! Насколько
утрачена невинность моих помыслов! Как отравлена и истерзана моя душа!
|
