VII
Настя не
слыхала, как кузнечиха встала с постели и отперла мужу сеничные двери, в
которые тот вошел и сам отпер ворота своего дворика. Она проснулась, когда в
избе уж горел огонь и приехавшие отряхивались и скребли с бород намерзшие
ледяные сосульки. Увидя между посетителями брата, Настя словно обмерла и,
обернувшись к стене, лежала, не обнаруживая никакого движения.
Кузнец
оттирал свой тулуп, который смерзся колом; Вукол, прислонясь к печке, грел свои
руки; а Костик ходил взад и вперед по избе, постукивая на ходу нога об ногу.
– Ты
б, Авдотья, нам картошечек сварила позавтракать, – обратился кузнец к
жене, которая уже разводила на загнетке огонь под таганчиком.
– Я
и то вот хочу сварить, – отвечала кузнечиха.
– А
водочки нет? – спросил кузнец.
– И-и!
где ж ей быть? Откуда?
– Ну
и не надо.
– И
так обойдется, – подтвердила жена, ставя на таган чугунчик с водою.
– Что
ж это ты, Ивановна, плохо хозяйствуешь? – спросил кузнечиху Костик.
– Как
так плохо?
– Да
вот муж прозяб, а у тебя согреть его нечем.
– А!
это-то. Небось согреется.
– Как
же водочки-то ты не припасла?
– Да
откуда мне ее припасти? Припасать его дело. Что припасет, то и сберегу; а мне
где припасать. Одна в доме; ребят да скотину впору опекать.
– Работника-то
аль отпустили?
– Да
отпустили ж.
– Что
так?
– Да
так: капитала нет, и отпустили.
– Плохо.
– Жалостливый
какой! – сказал кузнец, подмигнув жене.
– Да, –
ответила та с скрытой улыбкой.
– Право.
Ты чего смеешься? Я, брат, по душе жалею, – проговорил нимало не
смешавшийся Костик.
– Ужалел,
брат! Как бы не ты пристал осенью с ножом к горлу за деньги, так и мерин бы чалый
на дворе остался, и работник бы был. А то ведь как жид некрещеный тянул.
– Чудак!
Коли нужно было.
– Давал
на пять лет, а вытянул назад через полтора года. Такая-то твоя помочь не то что
вызволила нас, а в разор ввела.
– Полно
жалобиться-то! – с некоторою досадою проговорила кузнечиха. – Живы
будем, и сыты будем. С голодом еще не сидели. Дай бог только здоровья твоим
рукам, а то наедимся, да и добрых людей еще накормим.
– Эка
у тебя хозяйка-то, Савелий, разумная! – сказал Костик.
Кузнец
ничего не ответил на это замечание и только поглядел на свою бабу, которая,
опершись рукою на ухват, стояла перед таганом и смотрела в чугун, кипевший
белым ключом.
– Нужно,
брат, было, – сказал Костик, помолчав. – Тут жена заболела, а там
братишек в ученье свезли, а напоследки вот сестру замуж выдал.
– Неш
ты тут что потратил?
– А
ты думаешь?
– Полно
брехать, чего не надо.
– Вот
и брехать.
– Известно.
Эх, совесть! Неш мы делов-то не знаем, что ли?
– Ешьте-ка,
вот вам дела. Нечего урекаться-то. Его были деньги, его над ними воля. А ты вот
наживи свои, да тогда и орудуй ими как вздумаешь, – проговорила кузнечиха,
ставя на стол чугун с горячим картофелем, солонку и хлеб.
– Экая
тетка Авдотья! гусли, а не баба! – воскликнул Костик, желавший переменить
разговор.
– Баба,
брат, так баба. Дай бог хоть всякому такую, – отвечал кузнец, ударив шутя
жену ладонью пониже пояса.
– Дури! –
крикнула кузнечиха на мужа. – Аль молоденький баловаться-то.
– А
то неш стары мы с тобой! а?
– Пятеро
батей зовут, да все молодиться будешь.
– Вольно
ж тебе, тетка Авдотья, рожать-то! – заметил Костик.
– Вольно! –
ответила баба, копаясь около спящих на лавке ребятишек, и улыбнулась. Мужики
тоже все засмеялись.
– Нет,
братцы, я вот что задумал, – говорил, подмигнув Вуколу, кузнец, чистя
ногтем горячую картофелину. – Я вот стану к солдатке ходить.
– Это
умно! – заметил Вукол.
Кузнечиха
смотрела на мужа и ничего не говорила.
– Право
слово, хочу так сделать.
– Эх
ты, бахвал! Полно бахвалить-то, – сказала кузнечиха.
– Чего
бахвалить? я правду говорю.
– Много
у солдатки есть и без тебя, и помоложе и получше.
– Это
ничего. Старая лошадка борозды не портит.
– Солдатка-то
любит, чтоб ходили да носили.
– И
мы понесем.
– Что
понесешь-то? Ребят-то вот прокорми.
– А
цур им, ребята!
– Цур
им.
– Ай
да Савелий! Молодец! – крикнул Костик. – А ты, видно, завистна на
мужа-то, тетка Авдотья?
– Тьфу!
По мне, хоть он там к десяти солдаткам ходи, так в ту же пору. Еще покойней
будет.
Мужики
опять засмеялись над Авдотьей, которая хорошо знала, что муж шутит, а все-таки
не стерпела и рассердилась.
Поели
картофель, помолились богу и сказали спасибо хозяйке. Кузнец хотел обнять жену,
но она отвела его руки и сказала: «Ступай с солдаткой обниматься!»
Костик
закурил трубочку и велел Вуколу выводить за ворота лошадь. Когда Вукол вышел за
двери, Костик встал и, подойдя к кузнечихиной постели, одернул с Насти одеяло и
крикнул: «Вставай!»
Настя
вскочила, села на кровати и опять потянула на себя одеяло, чтобы закрыть себя
хоть по пояс.
– Вставай! –
повторил Костик.
– Полно
тебе, – сказала кузнечиха. – Отойди от нее, дай ей одеться-то. Ведь
она не махонькая; не вставать же ей при мужиках в одной рубахе.
Костик
отошел; Настя безропотно стала одеваться. Кузнечиха ей помогала и все шептала
ей на ухо: «Иди, лебедка! ничего уж не сделаешь. Иди, терпи: стерпится,
слюбится. От дождя-то не в воду же?»
Вукол
вывел лошадь за ворота и стукнул кнутовищем в окно; Настя одела кузнечихину
свиту, подпоясалась и сошла на нижний пол; Костик встал и, сверкнув на сестру
своими глазами, сказал:
– Ну-ка
иди, голубка!
Настя
стояла.
– Иди,
мол, – крикнул он и толкнул сестру в спину.
Настя
стала прощаться с Авдотьей.
– А
ты вот что, Борисыч! ты пожалей сестру, а не обижай. Обижать-то бабу много кого
найдется, а пожалеть некому.
– Ладно, –
ответил Костик и опять толкнул Настю.
– Да
ты что толкаешься-то! – сказала кузнечиха, переменив голос.
– Хочу,
и толкаюсь.
– Нет,
малый, ты там в своем доме волен делать что хочешь, а у нас в избе не обижай
бабу.
– Ты
закажешь? – гневно спросил Костик.
– А
еще как закажу-то! Нет тебе сестры, да и все тут! – воскликнула кузнечика
и пихнула Настю опять на верхний пол.
– А,
такая-то ты! Разлучать мужа с женой вздумала!
– Не
бреши, дядя, кобелем. Я злым делам и не рукодельница и не потатчица. Я сама
своего мужа послала, чтоб, как ни на есть, свести твою сестру с Гришкой, без
сраму, без греха; а не разлучница я.
– Что
ж теперь делаешь?
– А
то и делаю. Я думала, что ты ее возьмешь, как по-божьему, как брат; а ты и
здесь зачинаешь все шибком да рыском; поезжай же с богом: я сама ее приведу…
– Савелий! –
крикнул Костик.
– Что? –
отвечал кузнец.
– Чего
ж ты молчишь?
– А
что ж мне говорить?
– Да
что ж вы, разбойничать, что ли? На вас, чай, ведь суд есть.
– Ну,
брат, мы там по-судейскому не разумеем. Костик прыгнул на пол, схватил за руку
сестру и дернул ее к двери.
– Э!
стой, дядя, не балуй! – сказала кузнечиха. – У меня ведь вон тридцать
соколов рядом, в одном дворе. Только крикну, так дадут другу любезному такое
мяло, что теплей летошнего. Не узнаешь, на какой бок переворачиваться.
Костику
были знакомы кулаки гостомльских ямщиков. Он вспомнил прошлогоднюю ссору с ними
на ярмарке и выпустил из своей руки сестрину руку.
– Нет,
уж пусти меня, Авдотьюшка, – проговорила Настя, затрясшаяся от угрозы
кузнечихи, – пусти, милая, поеду; все равно.
– Я
тебя сама отвезу.
– Нет,
пусти, пусти, – повторяла Настя, боявшаяся за строптивого брата, и сама
тянула его за рукав к двери.
Кузнечиха
пожала плечами и сказала:
– Ну,
коли на то твоя воля, я тебе не перечу.
– Прощай,
прощай! – повторила Настя и вышла за Двери.
– Благодарим
на угощении, и а ласке! – язвительно сказал Костик и вышел вслед за
сестрою.
– Не
на чем, голубчик! – спокойно ответила Аздотья.
Сани
заскрипели по снегу, а на дворе еще было темно.
– Иззяб
ты? – спросила кузнечиха мужа.
– Спать
хочется.
– Ступай
на печь.
– Надо
пойти вороты запереть.
– Ложись,
я запру.
Кузнец
полез на печку, а жена вышла на двор в одной рубахе и в красной шерстяной юбке.
Вернувшись со двора, она погасила каганец и, сказав: «Как холодно!», прыгнула к
мужу на печку.
– Зазнобилась? –
спросил жену кузнец.
– Холодно
смерть, – отвечала Авдотья.
|