Явление третье
Те
же и Бальзаминов.
Бальзаминов (садится). Ну, маменька,
кончено.
Бальзаминова. Значит, благополучно?
Бальзаминов. Еще как благополучно-то! Так,
маменька, что я думаю, что не переживу от радости. Теперь, маменька, и дрожки
беговые, и лошадь серая, и все… Ух, устал!
Бальзаминова. А какой я без тебя сон видела!
Бальзаминов. Что сон! Со мной наяву то было,
что никому ни в жизнь не приснится. У своей был… и у той был, что сваха-то
говорила, у Белотеловой, я фамилию на воротах прочел, как выходил оттуда; а
туда через забор…
Матрена. Ишь ты, нелегкая-то тебя носит!
Бальзаминов. Молчи ты! Ты еще не знаешь, с
кем ты теперь говоришь! Маменька, вот они, мечты-то мои! Ан вот правда выходит.
Ух, дух не переведу!
Бальзаминова. Что, богато она живет?
Бальзаминов. Богато. Дом, лошади, сад,
деньги, все…
Бальзаминова. Значит, правду сваха-то
говорила, что денег счету нет?
Бальзаминов. Правду.
Бальзаминова. Ну что ж ты?
Бальзаминов. Женюсь.
Бальзаминова. На ком?
Бальзаминов. На обеих.
Матрена. Что ты татарин, что ли!
Очувствуйся хоть малость!
Бальзаминова. Что это ты, Миша, право!
Обрадуешься, так уж себя не помнишь! Говоришь такие слова, что ни на что не
похоже.
Бальзаминов. Погодите, постойте! А то я
помешаюсь в мыслях. Этакое счастье и вдруг, в один день…
Матрена. Не было ни гроша, да вдруг
алтын!
Бальзаминов. Да замолчи ты! Я, маменька,
себе человека найму, камердинера; а Матрену прочь… за грубость.
Матрена. И давно бы ты нанял. (Уходит.)
Бальзаминова. Ну, а эта, как ее, Пеженова,
что ли? У нее сколько?
Бальзаминов. Полтораста тысяч.
Бальзаминова. У этой много поменьше, чем у
той.
Бальзаминов. Зато эта, маменька, помоложе, а
та постарше, ну, так у ней побольше.
Бальзаминова. И согласна она за тебя замуж
идти, Пеженова-то?
Бальзаминов. Обе согласны. Только одна, чтоб
увезти; а другая так дома. Не отдохну никак.
Бальзаминова. Ну как же ты?
Бальзаминов. Погодите, маменька, погодите!
Вот он сад-то я нынче во сне-то видел! Я в двух садах был.
Бальзаминова. А я, Миша, Китай видела. Уж не
знаю, к чему?
Бальзаминов. У Белотеловой лавка в
Китай-городе, вот и весь ваш сон.
Бальзаминова. И то правда.
Бальзаминов (быстро встает). Что же
это такое! Боже мой! Представьте, маменька…
Бальзаминова. Да ты посиди, отдохни.
Бальзаминов. Ах, маменька, не мешайте!
Представьте, маменька, я, бедный молодой человек, хожу себе по улице, и вдруг
что же? И вдруг теперь поеду в коляске! И знаете, что мне в голову пришло?
Может быть, за Пеженовой сад отдадут в приданое: тогда можно будет забор-то
разгородить, сады-то у них рядом, и сделать один сад. Разных беседок и аллей…
Бальзаминова. Да ты, никак, в самом деле на
обеих хочешь жениться?
Бальзаминов. Вот вы меня, маменька, всегда
останавливаете! Никогда не дадите помечтать. Что ж такое! я этим никому вреда
не делаю. Коли нельзя жениться на обеих, я бы хоть помечтал по крайней мере, а
вы меня расстроили.
Бальзаминова. Ну мечтай, бог с тобой!
Бальзаминов (задумывается. Молчание).
Нет, маменька, сам чувствую, что начинает все путаться в голове, так даже
страшно делается. Планов-то много, а обдумать не могу. Сейчас я думал об доме,
ну и представился мне в уме дом, большой, каменный, и львы на воротах; только
лев будто и разевает рот, каменный-то, да и залаял, а я об этом и думать не
хотел, обо льве-то. Хочу его из головы-то выкинуть, никак нейдет. А отчего это?
Оттого, что я не привык думать, как богатые люди думают; все думал так, как
бедные думают; вот оно теперь богатство-то в голове и не помещается. А вот
привыкну, так ничего.
Бальзаминова. Что мудреного, что не
помещается! Этакая пропасть! Иной раз и о пустяках думаешь, да ум за разум
заходит; а тут, с такими деньгами – просто беда!
Бальзаминов (задумавшись). Если башню
выстроить, большую, чтобы всю Москву видно было! Можно будет там и голубей
держать…
Бальзаминова. Оставь, Миша! Не думай, хуже
будет!
Бальзаминов. Само думается, маменька. Правду
говорят, маменька, что с состоянием-то много заботы бывает.
Бальзаминова. А ты давай-ка лучше поговорим
об чем-нибудь другом! А то, сохрани господи, долго ли до греха, пожалуй совсем
свихнешься.
Бальзаминов. Извольте, маменька! Другой бы
сын, получивши такое богатство-то, с матерью и говорить не захотел; а я,
маменька, с вами об чем угодно, я гордости не имею против вас. Нужды нет, что я
богат, а я к вам с почтением. И пусть все это знают. С другими я разговаривать
не стану, а с вами завсегда. Вот я какой! (Садится.)
Бальзаминова. Еще бы! А которая лучше
лицом-то из них?
Бальзаминов. Мне, маменька, все богатые
невесты красавицами кажутся; я уж тут лица никак не разберу.
Бальзаминова. Что же ты мне не расскажешь,
как у вас дело-то было?
Бальзаминов. До того ли мне, маменька,
помилуйте! Вот Красавина придет, расскажет. (Задумывается.) У меня
теперь в голове, маменька, лошади, экипажи, а главное – одежда чтобы к лицу.
Бальзаминова. Брось, Миша, брось, не думай!
Право, я боюсь, что ты с ума сойдешь. Да что же это мы в потемках-то сидим! Ишь
как смерклось. Пойду велю огня зажечь.
Бальзаминов. Погодите, маменька! Не нужно
огня, в потемках лучше.
Бальзаминова. Ну что хорошего впотьмах
сидеть?
Бальзаминов. Впотьмах, маменька, мечтать
лучше. Оно можно и при огне, только надобно зажмуриться, а в потемках можно и
так, с открытыми глазами. Я теперь могу себя представить как угодно. И в зале
могу себя представить в отличной, и в карете, и в саду; а принесите вы свечку,
я сейчас увижу, что я в самой бедной комнате, мебель скверная, ну и все
пропало. Да и на себя-то взгляну – совсем не тот, какой я в мечтах-то.
Бальзаминова. Какой же ты?
Бальзаминов. В мечтах я себя представляю,
маменька, что я высокого роста, полный и брюнет.
Бальзаминова. Разумеется, лучше.
Бальзаминов. Вот смотрите, маменька; вот я
вам буду сказывать, что мне представляется. Вот будто я сижу в зале у окошка, в
бархатном халате; вдруг подходит жена…
Бальзаминова. Ну, а потом что ж?
Бальзаминов. «Поедем, говорит, душенька, на
гулянье!»
Бальзаминова. Отчего ж не ехать, коли погода
хорошая?
Бальзаминов. Отличная, маменька, погода. Я
говорю: «Поди, душенька, одеваться, и я сейчас оденусь». – «Человек!»
Приходит человек. «Одеваться, говорю, давай, и приготовь голубой плащ на
бархатной подкладке!» Вот не нравится мне, маменька, у него улыбка-то какая
противная. Как точно он смеется надо мной.
Бальзаминова. Уж с этим народом беда!
Бальзаминов. Вот и грубит. Ну, я этого
прогоню, я себе другого возьму. (Что-то шепчет про себя.)
Бальзаминова. Что ж ты замолчал?
Бальзаминов. Это мы, маменька, с женой
разговариваем и целуемся. Вот, маменька, садимся мы с женой в коляску, я взял с
собой денег пятьдесят тысяч.
Бальзаминова. Зачем так много?
Бальзаминов. Как знать, может быть,
понадобятся!
Бальзаминова. Ты бы лучше дома оставил.
Бальзаминов. Еще украдут, пожалуй. Вот едем
мы дорогой, все нам кланяются. Приезжаем в Эрмитаж, и там все кланяются; я
держу себя гордо. (В испуге вскакивает и ходит в волнении.) Вот
гадость-то! Ведь деньги-то у меня, пятьдесят-то тысяч, которые я взял, пропали.
Бальзаминова. Как пропали?
Бальзаминов. Так и пропали. Должно быть,
вытащил кто-нибудь.
Бальзаминова. А ты не бери с собой!
Бальзаминов. В самом деле не возьму. Все
равно и дома украдут. Куда ж бы их деть? В саду спрятать, в беседке под диван?
Найдут. Отдать кому-нибудь на сбережение, пока мы на гулянье-то ездим? Пожалуй,
зажилит, не отдаст после. Нет, лучше об деньгах не думать, а то беспокойно
очень; об чем ни задумаешь, всё они мешают. Так я без денег будто гуляю.
Бальзаминова. Гораздо покойнее.
Бальзаминов. Вот, маменька, выхожу я из
саду, жандарм кричит: «Коляску Бальзаминову!»
Входит
Чебаков.
А я
будто, маменька, генерал…
|
