Увеличить |
ГЛАВА 11
Рам Дасс
Иногда даже над площадью бывали чудесные закаты. Вернее,
куски заката, которые можно было увидеть меж трубами над крышей. Из кухни, как
ни высовывайся в окошко, их было не видать; о них можно было лишь догадываться:
воздух вдруг на несколько минут розовел, и кирпичи приобретали теплую, мягкую
окраску, и где-то огнем вспыхивало оконное стекло. Впрочем, было одно место,
откуда открывалось все великолепие закатов: пламенеющие на западе алые и
золотые облака, багровые тучи, окаймленные ослепительной полоской света, или
легкие, розоватые клочья, которые при ветре неслись, словно голуби, по синему
небу. Все это можно было увидеть из слухового окна, а заодно и подышать чистым
воздухом. Когда площадь вдруг хорошела и начинала волшебно светиться, несмотря
на покрытые сажей деревья и решетки, Сара понимала: в небе что-то происходит.
Если ей удавалось ускользнуть, она спешила наверх, влезала на стол и,
высунувшись по пояс из окна, глубоко вздыхала и обводила взглядом небо. В эти
минуты ей казалось, что небо и все вокруг принадлежит ей одной. С других
чердаков никто на небо никогда не глядел. Обычно слуховые окна были закрыты, а
если их и открывали для проветривания, то никто к ним даже близко не подходил.
Сара стояла, подняв лицо к синему небу, которое, казалось, было совсем близко;
порой она обращала взор к западу, где таяли и плыли облака, окрашиваясь в
розовые, багровые, снежно-белые и пурпурные тона, образуя то горные вершины, у
подножий которых лежали бирюзовые, янтарные и изумрудные озера, то острова в
неведомых морях, то стройные перешейки, соединяющие сказочные страны. Были там
места, куда, казалось, можно было подняться – стать там и ждать, когда все
наконец растает и ты унесешься вдаль. Так, по крайней мере, думалось Саре; в ее
глазах ничто не могло сравниться с красотой закатного неба. Она смотрела на
него, высунувшись из слухового окна, а воробьи меж тем чирикали на черепицах,
освещенных мягкими лучами заходящего солнца. Саре казалось, что воробьи
щебетали особенно умиротворенно, когда в небе происходили все эти чудеса.
На следующий день после приезда индийского джентльмена закат
был особенно великолепен. К счастью, случилось так, что к вечеру вся работа на
кухне была закончена, Сару никуда не послали, и ей удалось ускользнуть на
чердак.
Она взобралась на стол и высунулась в окно. Удивительное
зрелище открылось ее глазам. Потоки расплавленного золота волнами заливали
западную часть небосклона, воздух заполнил шафрановый свет, и птицы,
перелетающие над кровлями домов, казались в этом свете черными.
– Сегодня закат волшебный, – тихонько произнесла
Сара. – Мне почти страшно… кажется, будто сейчас случится что-нибудь
необыкновенное. Волшебные закаты всегда на меня так действуют.
Внезапно она услышала какой-то звук в нескольких шагах от
себя – и повернула голову. Звук был странный, будто кто-то тихонько верещал
надтреснутым голосом. В соседнем окне, откуда доносился звук, тоже любовались
закатом! Только это была не девочка и не служанка, а темнолицый индус с
блестящими глазами; на нем была белая одежда, а на голове – белоснежный тюрбан.
«Ласкар!» – мелькнуло у Сары в голове. Он держал на руках обезьянку, которая
прижималась к нему и что-то по-своему болтала.
Сара взглянула на индуса – а индус взглянул на Сару. Она
подумала, что лицо у индуса грустное. «Верно, скучает по дому», – решила
Сара. Она не сомневалась, что он поднялся наверх, чтобы взглянуть на солнце, по
которому истосковался, – ведь в Англии оно показывается редко.
Сара внимательно посмотрела на индуса, а потом улыбнулась
ему. Она знала, что улыбка, пусть даже незнакомого человека, может утешить в
горе. Ее улыбка явно обрадовала индуса.
Лицо его просияло, и он улыбнулся в ответ, сверкнув
ослепительными зубами. Дружеское участие, светившееся в Сариных глазах, всегда
подбадривало людей.
В эту минуту обезьянка выскользнула из рук индуса. Она была
проказлива и всегда готова пошалить; возможно, вид девочки взволновал ее.
Обезьянка прыгнула на крышу и, с криком пронесясь по черепицам, вскочила Саре
на плечо, а оттуда – на чердак. Сара радостно засмеялась. Конечно, она
понимала, что обезьянку надо отдать ее хозяину, если хозяином был ласкар. Но
как это сделать? Удастся ли ее поймать? А что если она не дастся в руки,
выскочит на крышу и убежит? Нет, этого допустить нельзя. Возможно, обезьянка
принадлежит бедному больному и он к ней привязан.
Сара обернулась к ласкару, радуясь, что еще немного помнит
хинди: она выучила этот язык, когда жила с отцом в Индии. Ласкар ее поймет.
– Поймать ее? Она мне дастся? – спросила Сара на
хинди.
При звуках родного языка лицо индуса изменилось от
изумления, а потом радостно вспыхнуло. Бедняге, верно, показалось, что
вмешались сами боги – добрый милый голос прозвучал словно с неба. Сара сразу
поняла, что ласкар знает, как говорить с детьми европейцев. Он рассыпался в
благодарностях. Он покорный слуга мисси сахиб. Обезьянка хорошая и не кусается,
но поймать ее, к несчастью, нелегко. Скачет то туда, то сюда с молниеносной
быстротой. Проказница, но не злая. Рам Дасс ее знает словно собственного
ребенка. Рам Дасса она иногда слушается, но не всегда. Если мисси сахиб
позволит, Рам Дасс пройдет по крыше к ее окну, влезет в комнату и поймает
негодницу. Впрочем, он тут же смутился: не сочтет ли Сара это предложение
вольностью с его стороны? Не откажет ли ему?
Но Сара тотчас согласилась.
– А вы можете перейти по крыше? – спросила она.
– Сию минуту, – ответил индус.
– Тогда идите, – сказала Сара. – Она там
мечется по комнате. По-моему, она испугалась.
Рам Дасс вылез в окно и с такой легкостью прошел по
черепицам, будто всю жизнь только тем и занимался, что лазал по крышам. А потом
скользнул в Сарино окно и бесшумно спрыгнул на пол. Оказавшись в комнате, он
повернулся к Саре и, сложив руки, поклонился. Обезьянка увидела его и тихонько
взвизгнула. Рам Дасс поспешил закрыть окно и стал ловить обезьянку. Это
оказалось нетрудно. Несколько минут обезьянка, словно играя, шаловливо
увертывалась от него, а потом прыгнула к нему на плечо и с криком обхватила его
за шею цепкой морщинистой лапкой.
Рам Дасс почтительно поблагодарил Сару. Она видела, что
индус с одного взгляда оценил нищету и убогость ее жилища, но делает вид, что
их не замечает, и говорит с ней так, словно она дочь сиятельного раджи. Поймав
обезьянку, Рам Дасс поспешил уйти. Он задержался только для того, чтобы еще раз
выразить Саре глубокую и почтительную благодарность за ее снисходительность и
доброту. Эта маленькая негодница обезьянка не такая злая, как кажется, и порой
очень забавляет его господина, который болеет. Он бы очень огорчился, если бы
его любимица пропала. Затем Рам Дасс снова поклонился, сложив руки, вылез в
окно и прошел по крыше с той же легкостью, что и его маленькая подопечная.
После его ухода Сара постояла в раздумье посреди комнаты.
Его лицо, манеры, костюм и глубочайшая почтительность напомнили ей о прошлом.
Ей показалось странно, что ее, простую служанку, которую какой-нибудь час назад
осыпала бранью кухарка, еще не так давно окружали люди, обращавшиеся с ней так
же почтительно, как и Рам Дасс. Это были ее слуги, ее рабы. Они кланялись,
когда она шла мимо, и чуть ли не касались лбами земли, когда она к ним
обращалась. Все это минуло, словно сон, и никогда не вернется. Что может теперь
измениться в ее жизни? Она знала, какое будущее готовит ей мисс Минчин. Пока
она слишком юна для того, чтобы быть учительницей, она будет служанкой; в то же
время от нее будут требовать, чтобы она не забывала того, чему научилась, и
даже какими-то неведомыми путями продолжала учиться. Свободные вечера она
должна проводить за занятиями; она знала, что с нее строго взыщут, если она не
будет продвигаться вперед. Мисс Минчин понимала: Сара так жаждет знаний, что ей
не нужны педагоги. Дайте ей книги – она будет глотать их одну за другой и
запомнит все наизусть, а через несколько лет станет хорошей учительницей. Вот
что ей предстоит: когда она вырастет, она будет так же с утра до ночи трудиться
в классной, как сейчас трудилась на кухне. Конечно, придется ее немного
приодеть, впрочем, оденут ее в простое и грубое платье, чтобы она в нем
выглядела словно служанка. Вот и все, что ее ждет. Сара стояла посреди комнаты
и думала о своем будущем.
Потом в голове у нее снова мелькнула одна мысль – щеки ее
вспыхнули, глаза заблестели. Она выпрямилась и вскинула голову.
«Что бы ни случилось, – сказала она про себя, –
одного они не смогут у меня отнять. Пусть я хожу в лохмотьях, но в душе я все
же принцесса. Легко быть принцессой, если на тебе платье из золотой парчи. А
вот попробуй остаться ею в другое время, когда никто и не подозревает о том,
что ты принцесса. Мария Антуанетта оставалась королевой и тогда, когда ей
оставили одно черное платье и заточили в тюрьму, когда голова ее побелела,
когда ее оскорбляли и звали „вдовушкой“. В это время она была королевой еще
больше, чем в те дни, когда ее окружали блеск и веселье. Мне она больше всего
нравится именно в это время. Она не дрогнула перед ревущими толпами. Она была
их сильнее – пусть даже они отрубили ей голову».
Это была не новая мысль – Сара уже не раз обращалась к ней.
Эта мысль поддерживала ее в самые трудные дни, когда на ее лице появлялось
выражение, непонятное мисс Минчин, а потому выводящее ее из себя: ей казалось,
что в глубине души Сара живет жизнью, которая поднимает ее над остальными. Она
словно не слышит брани и оскорблений, а если и слышит, то не обращает на них
никакого внимания. Иногда, делая Саре строгий выговор, мисс Минчин замечала,
что та смотрит на нее спокойно, не по-детски, с гордой усмешкой в глазах. Мисс
Минчин не знала, что в эти минуты Сара про себя говорит: «Вам, мисс Минчин, и в
голову не приходит, что вы говорите все это принцессе. Стоит мне только кивнуть
– и вас тотчас отправят на эшафот. Я этого не делаю лишь потому, что я
принцесса, а вы – жалкая, глупая, злая и грубая женщина, и не умеете быть
другой».
Эти фантазии чрезвычайно занимали и развлекали Сару;
странно, но они ее утешали, и это было хорошо. Она никогда не отвечала
грубостью или злобой на грубость и злобу окружающих.
«Принцессе надо быть вежливой», – говорила она себе.
Когда служанки, беря пример с хозяйки дома, бранили ее и оскорбляли, Сара,
гордо подняв голову, отвечала им так учтиво, что они совершенно терялись.
– У этой девчонки такие манеры, будто она как сейчас из
Букингемского дворца,[10] –
с усмешкой говорила иногда кухарка. – Я, бывает, на нее наброшусь, но она
никогда себя не забывает. «Пожалуйста» да «простите», «будьте так добры» да
«могу я вас потревожить?» – так и сыплет всякими словечками.
На следующее утро после встречи с Рам Дассом и его
обезьянкой Сара занималась французским со своими маленькими подопечными.
Закончив урок, она собирала тетрадки, размышляя о том, чего только не
приходилось делать королям и королевам в изгнании. Альфреду Великому,[11] например, жена пастуха
велела напечь лепешек; когда же лепешки подгорели, она отвесила королю оплеуху.
Вот, верно, испугалась, когда узнала, кто это был! Хорошо бы мисс Минчин
узнала, что Сара – принцесса, настоящая принцесса, хоть и ходит в худых
башмаках!.. При этой мысли в глазах у Сары появилось выражение, которое
особенно раздражало мисс Минчин. Мисс Минчин, которая как раз стояла рядом, не
могла этого стерпеть: она пришла в ярость, подбежала к Саре и надавала ей
пощечин – совсем как жена пастуха королю Альфреду. Сара вздрогнула и,
пробудившись от своих мечтаний, на миг застыла. От неожиданности у нее
перехватило дыхание. Затем, сама не зная почему, она тихонько рассмеялась.
– Чему вы смеетесь, дерзкая, наглая девчонка? –
вскричала мисс Минчин.
Сара уже овладела собой, вспомнив, что она принцесса. Щеки у
нее пылали от нанесенных ей ударов.
– Я думала, – ответила она.
– Сейчас же просите у меня прощения, – потребовала
мисс Минчин.
После минутного колебания Сара ответила:
– Я готова просить у вас прощения за смех, если он вам
показался обидным, но не за то, что думала.
– О чем вы думали? – вопрошала мисс Минчин. –
Как вы смеете думать? Что вы думали?
Джесси захихикала и толкнула локтем Лавинию. Ученицы подняли
глаза от книжек и прислушались. Когда мисс Минчин нападала на Сару, они всегда
с интересом слушали. Сара порой так странно отвечала – и совсем не боялась! Она
и сейчас не испугалась, хотя щеки ее горели, а глаза сверкали.
– Я думала, – ответила она учтиво и с
достоинством, – что вы сами не знаете, что творите.
– Не знаю, что творю? – переспросила мисс Минчин,
задыхаясь от гнева.
– Да, – подтвердила Сара. – И еще я думала,
что бы случилось, если бы я была принцессой и вы бы ударили меня… как бы я
поступила? А потом я подумала, что, будь я принцессой, вы бы никогда не
решились меня ударить, что бы я ни сделала и что бы ни сказала. Я подумала, как
бы вы удивились и испугались, если бы вдруг узнали…
Сара настолько живо все себе представила и говорила с такой
уверенностью, что даже мисс Минчин прислушалась к ее словам. Этой ограниченной,
лишенной всякого воображения женщине на миг почудилось, что, если Сара говорит
так уверенно, значит, за ней действительно стоит какая-то сила.
– Что узнала? – воскликнула она. – Что?
– …что я и вправду принцесса и могу поступать, как
хочу.
Девочки с изумлением смотрели на Сару. Лавиния всем телом
подалась вперед, чтобы не пропустить ни слова.
– Ступайте в свою комнату! – вскричала, задыхаясь,
мисс Минчин. – Сию же минуту! Убирайтесь отсюда! Всем остальным заняться
своим делом!
Сара слегка поклонилась.
– Извините, что я засмеялась, если вам это показалось
невежливым, – произнесла она и вышла, оставив мисс Минчин бороться со
своим гневом.
Девочки пригнулись над учебниками и зашептались.
– Нет, ты заметила? Заметила, какой у нее был чудной
вид? – зашептала Джесси. – Ты знаешь, я совсем не удивлюсь, если
вдруг откроется, что она совсем не та, за кого мы ее принимаем. А вдруг так оно
и есть?!
|